Конец грёбаного мира!

Её волосы, сухие, выжженные, как стога соломы на полях возле ранчо. Её глаза, мутные, зелёные, как вода в старом колодце. Её кожа, бледная, тонкая, как страницы тех древних книг, которые Элли читает почти каждый день. Она сильная, она величественная, она особенная. Люди стоят перед ней на коленях, люди целуют землю, на которую ступала её нога, люди хватаются за её рваную, старую мантию. Ею восхищаются, и когда она говорит торжественные речи, стоя на шатком деревянном помосте, и когда она хватается за кнут, чтобы отогнать людей преградивших её путь, и когда она приставляет к голове неверного пистолет. — Вайолет! — Шепчут они, ставя её имя в один ряд со святыми. — Богиня! Элли пугают эти люди. Она не понимает, почему этой девчонкой восхищаются, почему несут ей дары, почему не видят, что она помыкает ими. — В тебе нет Божества! — Она плюёт ей в лицо, а затем на неё обрушивается град ударов. Сумасшедшие сектанты валят её на землю, пинают, бьют, кричат. И ей больно. — Скажи, что веришь… — Её голос прорывается сквозь их вопли, и Элли вдруг хочется, чтобы кто-нибудь ударил её так сильно, что она потеряла сознание. — Признай, что я — Божество, что я — та, кому суждено управлять миром, что я — та, кто дарует спокойствие. — Никогда… — Её лицо покрыто кровью. — Тогда я не могу тебе помочь. Даже Божество не может помочь тем, кто не верит. Элли думает, что умрёт, что ещё секунда, и перед её глазами появится тот пресловутый тоннель, в конце которого будет гореть тот пресловутый свет. Она даже думает, как пойдёт к этому свету: медленно, делая вид, что ей не страшно, или же побежит изо всех сил, стремясь избавиться от боли. Она уверена только в одном — обернуться ей не захочется. — Оставьте её, братья мои. — Люди отходят, повинуясь своей госпоже. — Я не могу отпустить её, пока она не сознается во грехе. Неверие… Да, братья, неверие, что съедает её душу, не позволит ей отправиться в дом мой. Оно утянет её на самое дно, во тьму, по которой она вынуждена будет скитаться. Не зверьми ли бы будем, если заставим эту душу, развращённую и запутавшуюся, вечно страдать в холоде и голоде в то время как мы, те, кто могли ей помочь, будем пировать в Оазисе. Будем же милосердны, братья мои! Излечим же сестру нашу от заблуждений! — На всё твоя воля, великая! Если хочешь, исцели её! И после этих слов Элли хочется плакать, хочется биться головой о землю, по которой течёт её собственная кровь, хочется свернуть себе шею, лишь бы не проснуться рядом с ней, не увидеть её взгляда, полного отвратительной жалости, не почувствовать на своей горячей коже холодное прикосновение её рук. Но её поднимают, бережно берут под руки и ведут в дом. И уже там она теряет сознание.

***

— Ты долго спала, сестра. — Вайолет стоит рядом с её кроватью, держа в руках чашку с каким-то отваром. — Выпей, тебе станет легче! — Прекрати играть передо мной эту Богиню! Прекрати! — Я не понимаю, о чём ты. — О чём я?! — Элли пытается встать, но боль снова роняет её на подушку. — Ты не Божество! Ты… Ты — лгунья! Отвратительная, грязная лгунья, как и тысячи других, что были до тебя! — Многие так считали. Но, уверяю тебя, они были не правы. Я — Божество. Я пришла спасти вас: тебя и этих людей, от того, что зовётся миром. Ваш остров, ваш райский божественный остров, последний клочок святой земли, последняя часть света, не заполненная ужасом и страданиями. Вы — избранные, Элли. Ты — избранная. Уильямс фыркает, но Вайолет хватает её за руку, заглядывая ей прямо в глаза. Элли почти немеет от её взгляда. Он полон нежности, полон любви, полон того, чего она раньше не получала. — Ты никогда не была за пределами острова, малышка. Ты не знаешь, что за люди там живут, чего они хотят, в чём нуждаются, но я жила там, и я переживала всё это. — Она целует её руку. — Невинное дитя, мир погиб! Люди, что были умнее и сильнее, чем остальные, сотворили ужасное оружие. Они надеялись, что смогут его контролировать, но у них ничего не вышло. Многие погибли, многие сошли с ума от горя, многие озверели. Почти все потеряли способность мыслить, разучились жить. Все те, кто там остались, уже не живут. Они выживают. О, красавица, они убивают и съедают друг друга, чтобы насытить себя, они не строят новый мир, а разрушают старый. Ваш остров — это каркас нового мир, который я хочу построить. Посмотри на меня, малышка, посмотри в мои глаза. — Элли не смогла ослушаться. Её глаза притягивали, гипнотизировали, заставляли чувствовать нечто новое, недоступное ранее. В её сердце появилось странное, незнакомое тепло. Она и сама не заметила, как неуверенно приблизилась к её лицу и оставила на тонких, бледно-розовых губах короткий, но очень нежный поцелуй. — Я не лгу тебе, девочка, и я не лгу твоему народу. Во мне есть Божество, которое хочет, чтобы вы были счастливы, которое хочет, чтобы вы создали новое поколение, во сто раз чище и нравственнее, чем то, что было до вас. Ты, именно ты и те, кого ты любишь, будут стоять у фундамента нового человечества. Но я хочу знать, готова ли ты занять место в рядах избранных, или же ты предпочтёшь умереть в старом мире, полном боли и страданий. — Я помогу тебе. — Она берёт её руки в свои и целует их так страстно, как только может. — Я сделаю всё, ради тебя. Только скажи. — Все мысли будто бы исчезают из её головы, и она не может думать ни о чём, кроме той девушки, которая сидит сейчас рядом, и так ласково смотрит на неё. — Ты — Богиня, и я люблю тебя. Я умру, если тебе этого захочется. — О, нет, милая дитя, я не хочу, чтобы ты умирала. — Её длинные, тонкие пальцы скользят по щеке Элли, слегка царапая кожу острыми ногтями. — Я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты была моей тенью, чтобы ты была той, на которую я могу положиться. — Я сделаю это, госпожа. Всё, что попросишь.

***

С тех пор они не расстаются. Старый мир рушится, умирает, сгорает, но Элли не думает о нём. Она думает лишь о своей Богине, она верит лишь своей Богине, она любит лишь свою Богиню. Она с упоением ждёт того момента, когда они возвращаются в дом, и Вайолет позволяет ей поцеловать её. Конечно, не так, как в старых романтических фильмах. Уильямс едва касается её губ, слегка скользит по ним своими и тут же отстраняется, будто бы боясь того, что её идол останется недовольна, что она изгонит её туда, за море, умирать вместе с тем отвратительным миром, вдали от неё самой. — Я люблю тебя. — Это признание вызывает на лице блондинки улыбку. — Я знаю, дитя. — Скажи, ты чувствуешь это? — Она лишь обнимает её за плечи и коротко желает спокойной ночи, после чего уходит в свою комнату. А Элли становится больно. Отвратительно, чувствовать себя ненужной, но ещё отвратительней знать, что ты не сможешь уйти от этого человека или от этого Божества. Уильямс предана своей Богине, и даже если Вселенная рухнет, она останется с ней. Во веки веков. Всегда.