Супербронебойные болты

Это произошло до того внезапно, что Стиву поначалу показалось — его подстрелили: в груди стало горячо, сердце тяжело забилось, и его неровный натужный стук отдавался, казалось, во всем теле. Щеки стали горячими, будто у него резко поднялось давление, чего, понятное дело, случиться не могло категорически. — Порядок, кэп? — спросил Рамлоу, приземляясь точно по центру желтого круга и отточенным движением сбивая купол парашюта. — Кэп? — как-то непривычно хрипло позвал он, и от звука его голоса по венам потек жидкий огонь, устремившийся в пах. — Да, — заторможенно ответил Стив, жадно обшаривая Брока взглядом, отмечая и смуглую оливковую кожу, и длинные ресницы, и мощный разворот широких плеч. В мире разом настала оглушительная, абсолютная тишина. Не было ни взрывающихся светошумовых, ни берущих учебную высоту бойцов опергруппы, ни надрывающегося коммутатора — только Брок. Его глаза. Такие… темные. Сиена жженая — вот точный цвет его глаз. — Блядь, вы охуели, что ли?! — заорал Баки, сбивая Стива с ног, и мир рванул, как на ускоренной перемотке пленки. Брок (с каких пор Рамлоу стал Броком?) упал рядом — против рывка бионикой за щиколотку у него не было шансов. — Ебануться, мелочь, — продолжил тираду Баки, — пусть это учения, но блядь, блядь и еще раз блядь, ты… — Прости, — автоматически произнес Стив, остро чувствуя близость Брока, даже не касающегося его, просто находящегося на расстоянии вытянутой руки. — Да. Прости. Я сейчас. Он заставил себя встряхнуться — будто молнию застегнул, привычно спрятав всю мешанину странных чувств и ощущений. Они отработали схему «освобождение заложников, усложненное угрозой утечки токсичных веществ» еще трижды, но Стив чувствовал, что ведет себя непрофессионально — полностью сосредоточиться на задаче у него не выходило. Он знал, где Брок, каждое мгновение каждого часа, проведенного на полигоне, и даже уйдя после в душ, думал не о том, на какие ошибки и просчеты укажет группе во время брифинга, а о том, что где-то за стеной, в общей душевой, Брок тоже быстро скидывает грязную одежду и становится под теплые струи. Эти мысли были странными даже не потому, что пришли внезапно и будто ниоткуда, а хотя бы по причине того, что Стив никогда не ощущал тяги к мужчинам. Ни до сыворотки, ни после. Ему нравились женщины. Высокие, фигуристые, статные. С тонкой талией и большой грудью, яркие, с характером. И хотя с личной жизнью у него никогда не клеилось — постоянную занятость партнера мало кто был согласен терпеть, — но такого внезапного разворота интересов на сто восемьдесят градусов он от себя не ожидал. Смывая пот и грязь, Стив безуспешно пытался вспомнить, что конкретно произошло на полигоне, не было ли поблизости неизвестных артефактов или незнакомых ведьм, и, раз за разом перебирая в голове события дня, убеждался, что сегодня не произошло ровным счетом ничего подозрительного. Во всяком случае ничего, что могло бы заставить его взглянуть на Рамлоу другими глазами. Будто заново увидеть, оценить жадную чувственность, с которой тот двигался. Услышать хрипотцу в голосе и… захотеть? Кровь тяжелыми толчками приливала к члену, заставляя его подняться, и Стив был вынужден признать, что да, захотеть. Стив никогда не был ханжой и, испытывая влечение к не вполне подходящему для этого объекту, был готов признать это, но привычка анализировать все до мелочей, искать причины, вынуждала его снова и снова вспоминать все их с Рамлоу пересечения, отыскивая хоть какие-то намеки на искру интереса, из которой разгорелся этот бегущий по венам пожар. Искра не находилась, возбуждение стало невыносимым, и он, сдавшись, обхватил член ладонью. Закрыв глаза, попытался представить какую-нибудь абстрактную красотку, но не видел ничего, кроме рельефной спины и идеальной задницы своего подчиненного. Сброс напряжения не помог ни унять воображение, ни вернуть мысли в привычную колею. Едва войдя в зал для брифингов, Стив нашел Рамлоу глазами и, сколько ни уговаривал себя не пялиться, ни на кого другого у него смотреть не выходило. Он говорил будто на автомате, благо обширный опыт публичных выступлений и сотни разборов боевых и учебных операций этому способствовали, но думал совершенно о другом. Наблюдал за тем, как Брок водит колпачком авторучки по губам, как ерошит чуть влажные на затылке волосы, оборачивается к Роллинзу, белозубо улыбаясь, как собираются морщинки в уголках глаз. Отчего-то заметил, что Брок устал сильнее, чем хочет показать, видел, как тот, медленно моргая, старается сосредоточиться на теме обсуждения и давит зевоту, смешно морща нос. Он не просто его хотел — сейчас, в зале, полном народа, от физического возбуждения не осталось и следа — он испытывал к нему… нежность. Глупое, как говорил Баки, «щенячье» чувство внутреннего восхищения человеком. Всем, что тот делает: как скользит локтем по спинке стула, как, высоко забросив ногу на ногу, обхватывает щиколотку ладонью, как прорисовываются вены на кистях его рук и предплечьях. У Стива быстрее билось глупое, отчего-то вспомнившее о его существовании сердце, до этого отзывавшееся, только если звал Баки. От каждого движения еще вчера безразличного человека, от каждой улыбки Брока, особого наклона головы, звука хриплого голоса, когда пришел его черед «вносить ясность» в разбор учебной операции, оно сбивалось с идеального ритма. — Ты сам не свой, — Баки поймал Стива за локоть, когда он, собрав бумаги, хотел уже уходить. Брок вышел из зала одним из последних, долго говорил о чем-то с Роллинзом, немного нервно оглядываясь, будто не мог понять, откуда дует. — Со мной все… — начал Стив, но Баки ему провести никогда не удавалось. — Все в порядке, Бак, — попытался он с другой интонацией, но скептически вздернутая бровь лучшего на свете человека поднялась выше еще на добрую восьмую дюйма. — Стив, если бы сегодня было серьезное дело, тебе бы снесло голову, пока ты пялился на… на что, кстати? — Баки прищурился, но на Стива его пытливые взгляды перестали действовать еще в прошлом веке. — Ни на что. — Или на кого? — Бак. — Ладно, — Баки примирительно выставил перед собой ладони и улыбнулся. — Но если что, я должен знать первым. Стив понимал, что получил лишь временную передышку — Баки был как Наташа, только еще настойчивее в личных вопросах, — а потому улыбнулся в ответ и пообещал себе во всем разобраться. Дома. В тишине собственной спальни. *** Вечером, в тишине той самой спальни, Стив почувствовал себя так, будто кто-то подменил в нем начинку, оставив только внешнюю оболочку, под которой вместо привычной ранее прохладной сыворотки толчками двигалась густая алая кровь. После удачного эксперимента, перевернувшего всю его жизнь, Стив крайне редко ощущал неподдающиеся контролю эмоции. В бытность свою больным и мелким он иногда чувствовал, как первобытная ярость кипит в нем, выплескиваясь наружу непримиримыми, часто не совсем вежливыми словами, окатывает собеседника, воспламеняя и его. В девяноста девяти процентах случаев такие выплески заканчивались дракой, в одном проценте либо Баки успевал принять удар на себя, либо вмешивались обстоятельства в виде полисмена. Став сильнее любого мужчины, Стив перестал пытаться кому-либо доказать свою состоятельность: бить тех, кто заведомо слабее, казалось ему неспортивным. Во всяком случае, если речь шла не о врагах. Он привык контролировать себя и теперь, растерянно глядя в запотевшее зеркало, не мог понять, что с ним происходит. В личном плане Стив никогда не был особо страстным. Он ревновал Пегги, но больше из чувства собственности, ему нравилась мягкая прохладца Шерон и огненный темперамент Наташи, но себя он чувствовал лишь отражающей поверхностью, зеркалом для чужих эмоций. Теперь же он тонул в своих собственных, с непривычки захлебываясь их остротой и отчаянностью. Перед глазами стоял Брок, не Рамлоу, а именно Брок, такой, каким Стив вдруг увидел его. В груди ныло, кровь горячими толчками собиралась в паху. Мешанина ощущений, едва осознаваемых желаний туманила голову. Хотелось странного: коснуться трехдневной щетины, так, чтобы ладонь кололо, а Брок смотрел в глаза и вдруг поймал его руку, сжал между плечом и щекой; пропускать между пальцами жесткие короткие пряди, предвкушая поцелуй; целоваться долго и медленно, не заходя дальше, балансируя на самом краю возбуждения; говорить о чем-то просто сидя рядом, зная, что в любой момент можешь коснуться. Дело было даже не в физическом влечении. В груди, там, где у нормальных людей всегда было сердце, а не просто мотор, качающий кровь, теперь было тесно от желаний. Теплая, светлая грусть, которая до чертового января сорок пятого часто накатывала на него весной, сейчас вызывала смутное желание перемен, поднимала со дна души давно позабытую веру в то, что личное счастье, простое, человеческое, все-таки найдется. Что чудо случится и с ним. До сыворотки он влюблялся несколько раз, каждый раз неудачно и безответно, в самых красивых, ярких и веселых девушек, бойких и жизнелюбивых. И каждый раз заикался от смущения, глупел и краснел, как подросток, стоило предмету страсти взглянуть в его сторону. Никогда в жизни больше не было у него таких запойных приступов творчества, когда он рисовал, рисовал сутками, будто его рукой водило само Провидение. И потом, когда горячка отпускала, он, как ни силился, не мог найти в тех работах ни единого изъяна. Но до Пегги так случалось всего дважды, и ни разу не контролируемый головой наплыв чувственности и творческой сублимации не был вызван человеком одного со Стивом пола. Ни разу. Стив даже не задумывался о своей ориентации до сегодняшнего дня, потому что никогда не умел оценивать мужчин иначе, чем как соперников, друзей, сослуживцев или же моделей для зарисовок. Теперь же он хотел поцеловать другого мужчину. От одной мысли о том, чтобы прикоснуться к Броку, ощутить тепло его тела сквозь футболку, в груди ныло и пело, будто кто-то там играл на гавайской гитаре — сладостно, протяжно и чуть грустно. Брок Рамлоу был натуралом. Едва эта мысль пробилась сквозь толщу розового бреда, плотным слоем покрывшего мозг, Стива будто ледяной водой окатило. Он бы и так не решился сделать шаг навстречу, потому что абсолютно не умел ухаживать, тем более за мужчиной. Более того — Брок был его подчиненным. Домогательства, использование служебного положения — это все звучало мерзко, но именно так выглядело бы со стороны, решись Стив на какие-либо действия. Но то, что Броку тоже всегда нравились женщины, было, пожалуй, важнее того, как выглядели бы для окружающих попытки Стива понравиться собственному подчиненному. Гораздо важнее. Улегшись в постель, Стив прикрыл глаза и вспомнил Анну, в которую когда-то без памяти, как говорили в его время, «втюрился». Невысокая смуглая хохотушка, в неполные восемнадцать она вызывала у Стива яростное желание ее обнять, целиком прижать к себе, вдохнуть запах волос. Он тогда то и дело касался губами собственного запястья, представляя, что это щека Анны. Или шея. Сейчас он был в шаге от того, чтобы дотронуться до губ просто для того, чтобы ощутить ими тепло кожи, пусть и своей собственной. Он будто вернулся в восемнадцать, в полуголодные, но по-своему счастливые дни поздней весны, причем вернулся не просто мыслями, а ощущениями, смутностью желаний и ожиданием перемен. Верой в то, что все еще впереди. Оглядываясь назад, Стив вдруг понял, что с того момента, как ему ввели сыворотку, он всегда существовал для других. Для общих побед и очень личных, болезненных поражений. Единственный раз он воспользовался своим влиянием в собственных целях после возвращения Баки. Тогда Стив будто ожил, вспомнил, что такое личное. Внутри наступила весна. Он горы готов был свернуть, и свернул, продавив всех, с кровью добыл Баки право принадлежать только себе. Теперь же он чувствовал только, что немалая часть жизни прошла мимо. Он занимался будто бы важными делами, и оглянувшись вокруг, понял: Тони женат на Пеппер, Наташа в последнее время прямо светится, Клинт сразу после учений стартанул на выделенном ЩИТом джете к семье, Баки, дорвавшись до свободы, ночевал дома едва ли две ночи из семи, Фьюри и Мария, хоть не афишировали этого, жили вместе, и только он отдавал службе и непрекращающейся борьбе всего себя. Будто кто-то требовал от него таких жертв. Он не умел совмещать. Даже будучи влюбленным в Пегги, он все откладывал и откладывал объяснение, пока она не поцеловала его сама. Теперь же, будто прекратив сумасшедшую гонку, Стив замер в оке урагана, огляделся по сторонам и понял, что давно превратился в функцию. В биоробота. Бесполое существо, все существование которого подчинено одной цели: поискам справедливости. Осознав это, Стив почувствовал себя обделенным. Добывая мир для других, он отнимал у себя то, ради чего все это имело смысл — то самое пресловутое личное. Снова вспомнилось, как Брок улыбался Роллинзу: чуть снисходительно, но тепло, как хлопал его по плечу, как приобнял хорошенького секретаря, подсунувшую ему протокол, и та, вместо того, чтобы обвинить его в домогательствах, рассмеялась, толкнула его бедром и наклонила голову, открывая шею. Сердце кольнуло, и Стив вдруг подумал, что, если Брок с тем секретарем… вместе? Любовники? От одной мысли о том, что Брок (на которого он не то что прав не имел, а вообще не имел права думать о нем в подобном ключе) раздевал хорошенькую Марин, ложился с ней в постель, во рту стало горько. — Так что произошло? — незаметно вернувшийся с вечерней пробежки Баки зашел без стука и завалился рядом на кровать. Они лежали лицом к лицу на расстоянии едва ли в фут, как в детстве, и Стив невольно улыбнулся. — Я влюбился, — честно признался он, и лицо Баки на мгновение приобрело до того комичное выражение неверия, удивления и еще чего-то, чему не получалось сразу подобрать название, что Стив невольно ухмыльнулся и потрогал волосы Баки, накрутил на палец шелковистую прядь и продолжил: — Не знаю, как это произошло. Будто… Знаешь, в один момент. Как будто Амур выстрелил в сердце. Я даже думал — рикошетом зацепило, настолько странно… — Да уж, — с сарказмом протянул Баки. — Только ты мог перепутать пулевое и внезапное «а ничего так сиськи». — Бак, — вздохнул Стив. — При чем тут сиськи? Баки внимательно посмотрел на него, что-то прикинув в уме, и задал вопрос, которого Стив ждал с самого его появления в спальне: — Кто она? — Он, — честно ответил Стив. — Рамлоу, — тут же сложил два и два Баки. — Н-да. Он не… — Я знаю. Я тоже «не». Был. До сегодняшнего дня. — Говард, — напомнил Баки. — Что «Говард»? — улыбнулся Стив. — Не придуривайся. — Говард был моим другом. Не больше и не меньше. — Ну-ну. Пусть так. Так что Рамлоу? — Ничего. Ему дамочки нравятся. — А тебе Родина, — похабно ухмыльнулся Баки и с намеком толкнулся языком в щеку. — Подозрительно как-то, — поделился сомнениями Стив. — Вот будто знаешь… по голове Мьёльниром. — Не знаю, — отозвался Баки. — Что делать будем? То, что Баки, спустя столько лет, по-прежнему не отделял Стива от себя, согревало изнутри. — Жить, — ответил Стив и накинул на них обоих одеяло. — Спи, утром, может, что-то придумается. *** Утром, конечно, ничего не придумалось. Баки сварил кофе и быстро нарезал бутерброды, пока Стив разбирал посудомоечную машину и составлял список покупок. Они молча поели, и только в машине Баки, вздернув бровь, спросил: — Так ты скажешь ему? Стив резче, чем планировал, вырулил из гаража и ответил: — Нет. Баки неодобрительно промолчал, и Стив счел, что на какое-то время тема закрыта. Как показала практика, он, конечно, ошибался. — У тебя аура поменялась, — как бы между прочим сказала Ванда после тренировки. — Не в корне, не глобально в смысле, — она задумчиво обошла его по кругу и улыбнулась. — Но стала ярче вот здесь, — она коснулась его груди, — и ниже. Стив подавил неловкость, надеясь, что смог удержать нейтральное выражение лица, особенно с учетом того, что Альфа-Страйк тоже находился в зале. А где Альфа, там и Рамлоу, как ее первый номер. Брок вдруг оглянулся и посмотрел прямо на него. Стив был уверен, что разговор он услышать не мог — слишком далеко, а суперслуха у него не было. Вроде бы. С прищуром оглядев Стива с головы до ног, будто собирался оценить экстерьер и породистость, Брок снова заговорил с Роллинзом. — Я не вижу постороннего вмешательства, — произнесла Ванда, и Стив, поймав себя на том, что пялится, с усилием перевел взгляд на ее бледное лицо. — Спасибо, — смог выговорить он и замер, увидев, что Брок направляется в их сторону. — О, — только и произнесла Ванда, исчезая из поля зрения, а Рамлоу оказался вдруг очень близко и занял собой, казалось, все свободное пространство. — Кэп? — полуформально обратился он, и от его голоса по спине прокатилась горячая волна, а горло перехватило. Стиву казалось, что если он вдруг попытается ответить прямо сейчас, то будет глупо открывать рот, не в силах произнести ни звука. Низкий, с хрипотцой голос стал вдруг действовать на него как песня сирены, отнимая способность критично мыслить и хоть как-то контролировать происходящее. — Рамлоу, — с усилием прочистив горло, ответил Стив. — На два слова, — попросил Брок и слегка коснулся, проходя мимо. И от этого едва ощутимого прикосновения, от отлично слышного запаха его тела — смеси парфюма с очень личными, теплыми нотками — Стив почувствовал, что готов вот-вот покраснеть, и разозлился. Злость на собственные изменившиеся физиологические реакции моментально вернула мир на место. Затолкав все лишнее обратно, Стив кивнул и вышел за Рамлоу в коридор. — Слушай, тут такое дело, — Брок провел рукой по волосам, будто решаясь. — Мне нужны два дня. По личному. — Что? — Стив переспросил раньше, чем успел удержать глупый вопрос. Брок и личное. Конечно, почему нет? — Я, — Брок облизал губы и взглянул прямо в глаза: остро, жадно, так, как не смотрел никогда, и в полутьме коридора Стива обожгло, как каленым прутом, на который его насадили и теперь медленно проворачивали в животе. — Хреново мне, — Брок стоял очень близко, Стив чувствовал тепло его тела, особенно в районе паха, так, будто был глупой летучей мышью-кровососом. — Херня какая-то происходит, хочу мозги прочистить. У меня отгулов… — Хорошо, — выдохнул Стив, так отчаянно, так остро ощущая его близость, что губы, казалось, пульсировали в такт ударам сердца: частым и заполошным. Боже, как он хотел его поцеловать. Как никого и никогда. Прижать к себе, задохнувшись от жажды обладания, смять ладонями неподатливые мышцы. — Два дня. — Да, — Стиву почудилось, Брок его сейчас коснется. Он смотрел широко раскрытыми глазами без обычного прищура, и его огромные в полутьме зрачки казались провалами в жаркую бездну. Где-то хлопнула дверь, и Брок, моргнув, отстранился. Между ними будто порвалась туго натянутая прочная ткань — с оглушительным треском, моментально выбрасывая в реальность. — Я… подпишу, — пообещал Стив и провел по все-таки запылавшему лицу ладонью, гадая, как он сможет дальше работать с Броком, если даже говорить с ним нормально не в состоянии. Дышит в его присутствии через раз. И не думает ни о чем, кроме того, какие на вкус его губы. Наверняка чуть горьковатые. — Я занесу. Через час? — Да. Я буду у себя, — развернуться и уйти было сложно, но Стиву пришлось вспомнить, что он сверхчеловек. Пока по всему выходило, что он в большей степени человек, чем привык считать. Поймав себя на том, что перекладывает бумаги на столе, смотрит на часы, поправляет волосы и одергивает куртку, Стив понял, что дело серьезно. С ним действительно что-то было не так. Стив не привык чувствовать себя идиотом, хотя ему иногда и приходилось, особенно сразу после разморозки. В присутствии Тони он иногда так себя чувствовал до сих пор, впрочем, в присутствии Тони так рано или поздно начинали себя чувствовать девяносто процентов людей. Гений — он гений и есть. При Броке быть идиотом не хотелось. Стив не мог объяснить свою на него реакцию и от этого раздражался, чувствуя себя как когда-то в присутствии прекрасной Анны — нелепым, смешным. Не дотягивающим до какого-то воображаемого уровня. — Войдите, — произнес он, услышав знакомый уверенный стук, и Брок вошел в кабинет, держа лист распечатанного заявления чуть на отлете. — Вот, — сказал он, глядя выше левого плеча Стива. Он стоял перед столом в позе «вольно», и Стив не мог отвести взгляд от его плеч, от туго обтянутых футболкой грудных мышц. У него во рту пересохло от желания. Брок не смотрел на него, и внутри от такого нарочитого безразличия на мгновение заледенело. Да что, к черту, с ним творится?! Стив пробежал глазами стандартное заявление на использование накопившихся отгулов и поставил внизу размашистую подпись. — Жду вас в понедельник, — произнес он и, подняв взгляд на Брока, моментально вспыхнул: тот так странно смотрел на него, что… Что? Стив не мог разобраться в том, что чувствовал, слеп от эмоций, будто вышел из приятной полутьмы на полуденное солнце. — Так точно, — отозвался Брок и, козырнув, вышел. Его задница, обтянутая форменными брюками, стояла у Стива перед глазами весь оставшийся до бессонной ночи вечер. Ночью Стив вылез на крышу и, устроившись на ее нагретой за день поверхности, закурил, глядя в бледное от света уличных фонарей звездное небо. Когда-то давно, еще на войне, он однажды лежал вот так же, только на тонком спальнике в глухом лесу, курил, закрыв алую точку сигареты козырьком ладони, и думал о том, что после войны женится на Пегги. Те мысли были обычными. Какими-то шаблонно-правильными, будто кто-то вкладывал их ему в голову, и ощущались они так же — словно идешь по проторенной, хорошо освещенной дороге домой. А сейчас он брел сквозь волшебный лес, путаясь в незнакомых травах, то и дело опасаясь попасть ногой в барсучью нору. И все равно ему… нравилось. Как бы сильно он ни мучился от тоски и неудовлетворенности в молодости, он ни разу не хотел разлюбить. Баки сказал как-то, что в нем, таком маленьком, скрыто больше любви и чувственности, чем в нескольких самых красивых девчонках. И те, кто не видит этого — глупцы. Теперь Стив не был тщедушным и, окажись Брок женщиной, он бы — видит Бог — попытался. Но пытаться завести отношения с подчиненным, с мужчиной нормальной ориентации — он бы и предложить такое не решился. От одной мысли, что он подошел бы к Броку и… у него даже не хватало фантазии придумать, что именно он бы сказал или сделал. Стив понятия не имел, как ухаживать за мужчиной. Он и с женщинами-то так до конца ничего не понял. Современные дамочки не требовали особых изысков, зачастую хватало его внешности и приглашения в ресторан или театр. Отчего-то Стиву казалось, что Брок не только не оценит «Риголетто», но и не постесняется об этом сказать. До того, как они придут в театр. Не похож он был на человека, способного терпеть пытку ариями просто для того, чтобы произвести впечатление культурного. Стащенная у Баки сигарета дотлела до фильтра, а Стив лежал, не думая ни о чем конкретном, до самого рассвета и, приходилось признать, он уже и не помнил, когда в последний раз ощущал себя настолько живым. *** Приложив пропуск к считывателю и пройдя на служебную территорию, Стив чувствовал вокруг себя непривычную пустоту. Он долго не мог понять, что это за ощущение, пока не вспомнил, что дал Броку два выходных и ни сегодня, ни завтра они не увидятся. А вот это тоскливое чувство покинутости называется тоской в разлуке. Как он не уследил, не уловил момент, когда все начало меняться? Заперевшись у себя в кабинете, Стив тяжело опустился на стул и закрыл лицо руками. Надо было собраться, проанализировать все, разложить по полочкам и запереть внутри, как в сейфе. Нельзя допустить, чтобы произошедшее с ним мешало работе — сам он перевестись не сможет, а вынуждать к этому Брока, который ни в чем не виноват — подлость. При мысли о том, что он будет день за днем приходить на службу, не имея ни малейшего шанса увидеть Брока, на Стива навалилась такая тоска, такая безысходность, будто смысл жизни вдруг исчез. Разом. Словно из него выдернули стержень, на котором держался и он, и весь остальной мир. Ванда, явно подосланная Баки, не увидела никакого постороннего вмешательства, во всяком случае, магического, а значит, дело было либо в нем самом, либо случившееся имело немагическую подоплеку. Вирус? Болезнь? Побочный эффект сыворотки, проявившийся не только поздно, но и странно? Поразмыслив, Стив забрал со стола ключи и вышел из кабинета. *** — Я не вижу ничего необычного, — Брюс развернул сразу несколько экранов, но смотрел сквозь них прямо на Стива, серьезно и мягко, как умел только он. — Что конкретно тебя беспокоит? — Это прозвучит глупо, — поколебавшись, ответил Стив. — Обещаю, все останется строго между нами. — Я чувствую влюбленность, — признался Стив, и раньше, чем брови Брюса успели встретиться с линией волос, добавил: — Ощутил внезапно, будто меня макнули в нее с головой. В одно мгновение мир будто стал другим. Я не могу спать, есть, жить. Не могу думать ни о чем другом и ни о ком другом. Все решения, которые я пытаюсь принимать… понимаешь, сначала думаю о том, как это воспримет… объект страсти. Как это повлияет на него, а потом только оцениваю остальные аспекты. Я словно на все смотрю сквозь призму, неправильно преломляющую действительность, понимаю, осознаю это, но ровным счетом ничего не могу сделать. И, откровенно говоря, не хочу. Последнее хуже всего. Брюс некоторое время смотрел на него, покусывая дужку очков, а потом улыбнулся. Мягко, как больному ребенку. — Так бывает, Стив. Понимаешь, так обычно и бывает. Увидел кого-то — и все. Мир вокруг становится другим, — он мечтательно посмотрел в окно, и улыбка его стала грустной. — И осознание невзаимности и вашей друг с другом непохожести, невозможности быть вместе никак не влияет на остроту внезапно возникших чувств. Химия, Стив. Любовь — это химическая реакция. Катализаторы неизвестны. Время протекания… каждый раз разное. У кого-то годы, у кого-то одна ночь. Ни ингибиторов… ничего нельзя сделать, Стив. — Я знал его до этого, — выпалил Стив. — Его, — уточнил Брюс. — Да. В том-то и дело. Я не… никогда не испытывал… к мужчинам. Даже не думал о таком. И его знаю несколько лет уже, и вдруг… Как вспышка, понимаешь? Меня в жар бросило. Я думать в его присутствии не могу, видеть не могу и не видеть тоже. — А вот это уже интересно, — оживился Брюс. — Если я сумею отследить и задокументировать протекание влюбленности, выразить ее формулами, я получу Нобелевскую премию. Встань, будь добр, в центр желтого круга. Стив заведомо сомневался в возможности описать формулами то, что он чувствует, но послушно встал, куда сказали, и поднял руки в стороны. День обещал быть длинным. *** — Ну как? — Баки, казалось, знал все, всегда и обо всем, а потому Стив не удивился, увидев его у входа в лабораторию. — Любовь — это болезнь? — Любовь — это любовь, — устало ответил Стив. — Выпьешь со мной… Баки молча протянул ему стакан кофе и ухмыльнулся. — А то. Пойдем, расскажешь, удалось ли доку разложить на составляющие любовь. Кстати, ты смотрел фильм «Парфюмер»? — Нет, — вздохнул Стив, думая, хорошо, что он влюбился не в Баки. Не видя Баки четыре дня, он бы сошел с ума. А вот с Броком, может, этого и не произойдет. К вечеру от его надежды почти ничего не осталось. Тоска ныла внутри, как сломанные ребра, и не было обезболивающих, способных ее унять. Баки, который, как ни странно, никуда вечером не пошел, сидел в своем любимом кресле и позировал Стиву. Фоном шел тот самый «Парфюмер», и Стив вынужден был признать, что натурализм фильма недалеко ушел от натурализма книги, хотя книга понравилась ему именно своей отталкивающей правдивостью. — Тебе нужно с ним поговорить, — произнес вдруг Баки, заставая Стива врасплох. Остро заточенный грифель карандаша сухо хрустнул, оставляя на бумаге глубокий темный след-вмятину, и Стив вздохнул. — Как ты себе это представляешь? Рамлоу, можно вас на два слова? Я тут на днях голову от вас потерял, так что не будете ли вы столь любезны посетить со мной ресторан в пятницу вечером? Форма одежды — парадная? Или сразу уточнить, что это свидание? Брови Баки знакомо поползли вверх, и он, фыркнув, весело рассмеялся. — Знаешь, мелкий, я думал, у тебя это прошло, но теперь вижу, что нифига. — Что именно? — принимаясь точить карандаш, хмуро спросил Стив. — Неумение чувствовать партнера. Это как в танцах. Новая девчонка — новые правила. Пока не станцуетесь, надо быть аккуратнее. Но не настолько же. Рамлоу после твоего «не будете ли вы столь любезны» так офигеет, что смысла остальной фразы вообще не уловит. Во всяком случае, сразу. Стив отложил карандаш и посмотрел поверх плеча Баки в окно. В доме напротив зажигались окна, за разноцветными занавесками зарождалась уютная вечерняя жизнь, в каждой квартире своя, а он сидел в полном раздрае и понятия не имел, что ему дальше делать. — Да, — протянул Баки и почесал заросшую щетиной шею. — Остается надеяться, что Рамлоу — это как Картер, только с членом, и у него хватит характера и мозгов взять все в свои руки. Иначе вздыхать тебе при луне еще лет семьдесят. — Он по женщинам. — Так ты вроде тоже только-только оголубел, — хмыкнул Баки. — И знаешь что? Такой красавчик как ты, мелкий, обратит в свою веру кого угодно. Так что найди у себя яйца и схвати Рамлоу за жопу. Не завалишь, так хоть во время драки согреешься. Стив против воли рассмеялся, хотя оба они знали, что никого «хватать за жопу» Стив не будет — не так воспитан. И иногда это было ужасно неудобно — иметь правильное воспитание, заложенное матерью. Истовая католичка Сара Роджерс даже в страшных мыслях наверняка не допускала, что ее сыну оно потребуется не для ухаживаний за скромной работящей девушкой, а будет мешать «хватать за жопу» огромного мужика на десять лет старше. *** — Что это? — перед глазами расплывалось, и Стив, моргнув, еще раз пробежал взглядом по сухим строчкам. «Прошу перевести меня в группу «Дельта» на вакантную должность…». — Рапорт на перевод, — хрипло ответил Брок. Он выглядел помятым и чуть припухшим. Стив подумал, что четыре выходных дня, посвященных «личному», на пользу ему не пошли. — Могу я знать причины? Не для протокола, — как мог ровно спросил Стив, едва удерживаясь от того, чтобы скомкать чертову бумажку, сжечь ее, а пепел развеять над Потомаком. — Личные, — так же ровно выговорил Брок, глядя чуть выше его левого плеча. У Стива тяжело, гулко застучало в голове, как перед вспышкой безудержной, ослепительной ярости. Он уперся кулаками в поверхность стола и только в этот момент понял, что успел подняться и нависнуть над Броком, как Немезида. — Вы лишаете группу первого номера, а меня — командира, потому что у вас какое-то там «личное»? — сквозь зубы процедил Стив, чувствуя себя как в фильме «Чужой» — будто у него из груди вот-вот вырвется отвратительный монстр, одержимый желанием сожрать всех, кого увидит. Брок взглянул вдруг прямо на него, да с такой отчаянной, мутной злостью, что у Стива внутри все перевернулось. Будто это он был виноват в том, что Броку приходится уйти с должности старшего группы, для которой он лично подобрал каждого бойца, и перевестись в чужую обычным агентом. — Я лишаю ее первого номера, а себя — сработанной, лично подобранной команды, потому что заебался дрочить, — тихо, зло рыкнул Брок, расправляя плечи, как перед дракой. — Я не могу с тобой работать, Роджерс. Я дышать с тобой рядом не могу, не соображаю нихуя. Я хочу завалить тебя на этот стол и трахнуть так, чтобы ковер складками собрался. Подписывай. Ну нахуй так жить. Не будь мудаком. У Стива внутри разом все расплавилось. Он тяжело, загнанно дышал, глядя на замершего перед ним Брока, до которого, похоже, сквозь ярость начало доходить, что и кому он сказал. — Поздно делать вид, что я не говорил, а ты не слышал? — уже без злости спросил тот, устало проведя ладонью по лицу. У Стива сердце сжалось от того, каким измученным выглядел Брок. Его Брок, господи. — Поздно, — тихо ответил он, обходя стол. — Может, тебя утешит… Боже, ну не умею я это все. Брок смотрел чуть в сторону, и Стив, остановившись в нескольких дюймах, осторожно коснулся его плеча, каменно-напряженного, теплого. — Я тоже, — неловко признался он. — Как с ума сошел. Я не… не гей. Был. Да и сейчас… Я только тебя. Брок впился в него взглядом, будто не веря, и вдруг прижался щекой к тыльной стороне ладони, прикрывая глаза, потерся, царапая щетиной, и Стив как во сне сократил между ними расстояние до нуля. Вокруг снова стояла оглушительная тишина, не желая мешать творящемуся чуду. Стив, теряясь в яркости окружающего мира, спросил, сам себя не слыша: — Можно? Можно мне… Брок дернул его на себя, прижимаясь бедрами, и как будто в противовес страстной грубости нежно коснулся губами. Обнял, тяжело дыша, пока Стив не сжал его до боли, не подхватил под затылок, со стоном приоткрывая рот. Они слились, туго сплелись друг с другом, не в силах оторваться. Брок мял его ягодицы, жадно сжимая их ладонями, и плыл от возбуждения, так горячо, так правильно касаясь его, что Стив готов был действительно «собрать ковер складками» прямо здесь и сейчас, плюнув на последствия и нарушение служебной этики, но Брок, как ни странно, оказался трезвее него. — Не здесь и не сейчас, — предупредил он, поглаживая живот Стива под футболкой. — Я в жизни с мужиками не трахался и на столе начинать не хочу. Раз уж меня угораздило в тебя втрескаться на пятом десятке, то будем паиньками. Кино, — он со стоном сжал его через штаны и прижался губами к шее, когда Стив запрокинул голову, — бейсбол, благословение Барнса. Свечи. Шелковые простыни терпеть не могу, но… — Я тоже, — Стив снова его поцеловал, дурея от вседозволенности и облегчения. — Хлопок. У меня черные… есть. — У меня, — предложил Брок, все-таки толкая его к дивану. — На Барнса за стенкой я не согласен. Пока не согласен, — тут же поправился он, расстегивая штаны. Стив ударил по панели блокировки двери, пока еще был в состоянии что-то соображать, сел, притянув Брока к себе. Задрал на нем футболку и в первый момент прикосновения кожи к коже задохнулся от остроты ощущений. Они тискались, как подростки, не в состоянии держать руки при себе. Хотелось всего, но окружающий мир не давал о себе забыть: на столе зазвонил телефон. Брок приподнялся, отпуская его ответить, но стоило Стиву принять звонок — толкнул обратно на диван, а сам устроился на полу. Провел ладонями по бедрам, глядя снизу вверх, так, что Стив едва помнил, как говорить. Звонила Наташа, которая по напряженному тону точно о чем-то догадалась и попрощалась очень быстро. Стоило закончить разговор, как Брок коснулся его члена губами, прямо через влажную ткань белья, и Стива выгнуло от этого прикосновения, он еще успел подумать о том, что такое надо запретить, на службе точно, и больше не думал ни о чем. Это было откровением. Будто все удовольствие, всю любовь мира собрали и наполнили ими Стива до краев, до распирающего изнутри восторга, прорывавшегося короткими, жалкими стонами. Спасибо, Стив знал, как называется то, что Брок сейчас делал с ним, но короткое слово не описывало и сотой доли чувств, которые он испытывал, просто пропуская между пальцами жесткие пряди, глядя, как Брок медленно ведет темными губами по члену. Он потянул Брока на себя, к себе, и целовал его, пока тот быстро ласкал их обоих, легко, коротко толкаясь бедрами. Левой ладонью он сжимал его грудь, и видя, как широко он забирает ладонью, Стив с усмешкой подумал, что хоть его грудные мышцы и прилично развиты, но до женской груди им далеко. Брок уперся лбом в лоб, глядя так отчаянно и жадно, что за один этот взгляд Стив был готов отдать ему что угодно. Оргазм был настолько мощным, что Стиву казалось — он умирает, только наоборот. Как — он не смог бы объяснить при всем желании, но несколько бесконечно прекрасных мгновений ему казалось, что он не может вдохнуть, не может ничего, слепой от наслаждения, уязвимый и счастливый при этом настолько, что под веками предательски жгло. — В общую душевую мне теперь нельзя, — хрипло, насмешливо произнес Брок на ухо, почти задевая его губами. От сладкой щекотки Стив фыркнул и прижался щекой к щеке, заставляя себя расслабить мышцы рук. — У меня жопа, наверное, как шкура у леопарда — в пятнышко. Ну ты силен. Стив, извиняясь, погладил пострадавшее место и поцеловал Брока в шею. Лизнул ее, запоминая вкус. Ему было так хорошо, что шевелиться не хотелось, и вместе с тем он чувствовал, что готов горы свернуть. — Я тебя люблю, — честно сказал он. — Не знаю, как так вышло, но будет справедливо, если я сразу скажу тебе, что к чему, верно? Брок приподнялся на руках, заглянул в глаза, непривычно тревожный, напряженный. В закатанной до подмышек футболке и в расстегнутых штанах он казался до боли в сердце близким. Будто они всю жизнь были друг для друга. Вдвоем. — Ты уверен? — спросил он и погладил Стива по щеке. От его пальцев пахло отдушкой влажных салфеток, и Стив походя удивился чужой запасливости и своей расслабленной невнимательности. — Да. Да, уверен. Брок поцеловал его — нежно и длинно, без той животной жадности, приведшей их на диван. — Я не знаю, что происходит, — наконец тихо произнес он. — Если уж начистоту, то и знать не хочу. Стив раскатал его футболку, безуспешно пытаясь разгладить заломы на ткани ладонями, и спросил: — А если это не настоящее? Иллюзия. И закончится так же внезапно, как началось? — Хуя с два, — в своей манере отозвался Брок. — Что ко мне попало — то мое, — он поднялся со Стива и быстро привел одежду в относительный порядок. — Вечером в ретро-кинотеатре идет какая-то мелодрама пятидесятых, — сообщил он. — Сеанс в восемь вечера. Если выберемся в пять как нормальные, а не в начале восьмого, как ты обычно, то успеем еще поужинать в одном непафосном местечке. Я приглашаю. Стив открыл рот. Закрыл его. На службе пока не было ничего срочного, может, и выйдет освободиться вовремя. То, что Брок знал, какие фильмы ему нравятся и где они идут, как ничто другое доказывало — он рассматривал вариант свиданий, но не решился его воплотить. Как и сам Стив. — В следующий раз приглашаю я, — только и ответил Стив, застегивая штаны. — Завтра? — Посмотрим, как пойдет, — деловито, но с мягкой насмешкой отозвался Брок, безуспешно пытаясь зачесать торчавшие во все стороны волосы пальцами. — По мне так я тебя из койки неделю выпускал бы только отлить, даже жрать бы таскал туда же. Но где ты и где неделя покоя? Да Барнс через час в окно влезет, пока Романова будет замки на входной двери вскрывать. Стив снова поймал его, отчего-то прячущего взгляд, скрывающего неловкость, которую сам Стив совершенно не испытывал, и заставил посмотреть в глаза. — Если тебе что-то… не нравится, скажи мне. Я измучился, уговаривая себя молчать, и больше, право слово, не хочу. Все слишком быстро? Брок дернул уголком рта, оттаивая, и поймал губами его палец. — До вечера далековато, — признался он. — И в хате у меня не прибрано после пиздострадательных выходных. И я только что отдрочил самому охуенному мужику. Вообще первому мужику в своей жизни, а мне сорок два, Роджерс. И теперь мне надо выйти за дверь и вернуться к работе, стараясь при этом не улыбаться, как дебил. И тренить со стояком. У меня жизнь вдруг с головы на ноги встала. Или наоборот? В среду влюбился, в понедельник уже жениться на тебе готов. На мужике. Я все выходные думал — как так-то? Почему вдруг? Почему ты? Всю жизнь меня эта зараза стороной обходила, все с ума сходили, в окна с цветами лазили и стрелялись на дежурствах, а я думал — дебилы, чего им не хватает? А теперь на пятом десятке мне, знаешь, за все разом прилетело. И дало по голове рожковым на тридцать два. Я перевестись хотел, чтобы не лажать, когда тебя вижу, потому что у меня мозги отключаются и в голове только всякий сопливый бред. А тут ты такой весь из себя охуенный. И… в общем, в семнадцать десять на парковке. У меня еще часов семь на то, чтобы слепить себя в кучу. — Три. — Что? — Три часа. Сейчас девять, в двенадцать перерыв на ланч. Ты же пойдешь со мной в «У Чарли»? Брок прикусил подушечку его пальца и, выпустив добычу, отступил к двери. — Ты сам-то не пропусти ланч. — Зайду за тобой в начале первого. — Заметано, — Брок ухмыльнулся через плечо, подмигнул Стиву и исчез за дверью. Стив упал в кресло, сыто потянулся и, заложив руки за голову, прикрыл глаза. Жизнь круто изменилась, но, похоже, в лучшую сторону. Скомкав заявление Брока на перевод, он запустил им в урну для утилизации важных бумаг и, насвистывая, занялся обычными делами. *** Амур, хлопнув белоснежными крыльями, рассмеялся и вылетел на волнах Эфира через закрытое окно. Тяжелый арбалет неприятно оттягивал плечо, зато колчан с бронебойными болтами, зачарованными Самим, был пуст. Амуру пришлось, как говорили смертные, попотеть. Сколько Роджерсу Стивену Гранту прекрасных женщин подсовывали? А долг оказался важнее. Что Любовной Канцелярии до их долгов? Пусть этим Отдел Войны и Бедствий занимается. Его, Амура, дело — смысл жизни давать, а не отнимать его. Вот и Рамлоу Грегори Брока с рук сбыли. Удачно вышло, хоть и пришлось к Самому на поклон идти за тяжеленными супербронебойными болтами, которые любую броню на сердце, любой лед пробивают. Удачно он решил этих проблемных друг с другом свести. Все, все ему говорили — не выйдет. Против природы не попрешь. А Амур так считал — душа у всех одинаковая. И если речь о Любви, то тут к душе надо обращаться. Даже если та уже давно перестала верить. Люди должны быть счастливы, на Любви держится мир, что бы там ни говорили глупые бесы из Отдела Войны и Бедствий. Да будет так.