Останься

Я вглядываюсь в твой силуэт: ты вся такая яркая, легкая, словно светишься изнутри. Медного цвета волосы невесомым водопадом струятся по твоим плечам; в глазах поистине колдовская зелень, куда уж тут Гекате? Ты так похожа на мать: шаги, голос, смех – напоминание, отголосок весны. Я не поэт, оставь это дело аэдам, но не заметить твою яркость невозможно. В твоих глазах решимость, кажется единственное, что тебе досталось от меня. С таким же упрямством я вытащил свой жребий, и навечно остался заперт во мраке. Тебе ли рассказывать что здесь темно, холодно и пусто? Твоей ли матери я говорил, что здесь не место для весны? Она не послушалась, глупая. Асфоделии не вянут, в отличие от неё. Я мог лишь наблюдать, как она увядает, будто сорванный цветок. Тут нет ни света, ни тепла – лишь вечная бездна за спиной, именуемая Тартаром. Из неё наблюдают сотни глаз, голоса шепчут на разные лады, и тянут, тянут к себе, опутывая хладными руками. Не твои ли губы в детстве шептали: «Мне страшно, папа»? Здесь нет места для весны – ни для её отголосков, ни для её отражений. Здесь не место для тебя. – Уходи, – отворачиваюсь, не в силах смотреть на твою яркость на фоне сумрака этого места. Ты готова делиться своим светом, ты готова отдаваться до конца. Куда смотрят праздные Олимпийцы? Я не могу наблюдать за тем, как в этой бездне умирает ещё один цветок. Тебе нужно солнце, нужна ласка, забота, тепло. Что я могу дать тебе? Холод, мрак и шёпот теней в самых дальних углах подземелья и разума. В Подземном Царстве нет места для весны – только для тьмы, пустоты и боли. Смотри, все посаженные тобою цветы давно мертвы. – Нет, – твои руки – теплые ласковые, касаются моего ледяного плеча. Что ты, такая живая, делаешь в мире теней и статуй? Прочь к солнцу, к свету – в твоей душе ещё слишком многое можно потушить и изничтожить. Зачем тебе Подземелье боли и тьмы, со всеми его обитателями? Тебе не выпал жребий, ты не прикована здесь кандалами. Что тебя держит? Отец, с мраком внутри и снаружи? Возлюбленный, с холодом и болью в руках? Я не могу быть другим – я пропитан этим местом, забрызган тенями и стенаниями грешных душ. Мне не сбежать – я и не пытаюсь – не вырваться с цепких рук кандалов, опутывающих моё тело и душу. Да и какая может быть душа у статуи, у Подземного Царя? Спроси Афину или Геру – они рассмеются тебе в ответ. Во мне нечего искать, Макария. Я пуст, безжизнен и мрачен – под стать этому месту. – Я могу помочь, – в твоем голосе так много уверенности, что и мне хочется поверить. Хоть на миг, на секунду – вновь ощутить почти забытое тепло на собственных плечах, пьянящую сладость запретного плода на губах – твои волосы пахнут желанным весенним бризом и цветочной пыльцой, где ты только нашла здесь лилии? Всего нескольких мгновений, которые ничтожно малы на фоне веков в этом зыбучем густом мраке, хватает чтобы понять – ты не уйдешь. Не оставишь погасшую искру, то пепелище на месте бурного костра, холодную статую, которой я стал – и поэтому у поцелуя горьковатый привкус полыни. – Останься. Через миг я вновь буду прогонять тебя, может, даже доведу до пелены слез в твоих глазах, от которой моя душа – о Тартар, душа, у Аида! – сжимается в болезненном спазме. Но ты все равно останешься. Не уйдешь наверх к нимфам, свету, солнцу – тебя тянет к мраку, к холоду, ко мне. Я смогу защитить тебя от монстров, чудовищ, теней – но не от себя. Я тот яд, которым отравилась твоя мать. Пустая оболочка – возможно прежнего Аида – но я уже не помню себя другого. Я не несу тепла, любви, надежды – могу лишь поглотить твою. До дна. Но ты все равно останешься, с верой в то, что в тебе достаточно весны для нас обоих. Я тоже верю, жду мгновений прошлого тепла, твоего света. Эгоист? Да, знаю, поэтому и прогоняю тебя каждый раз. Но в твоих глазах решимость, а у меня не хватает собственной, чтоб силой оттолкнуть тебя. Я лишь любуюсь – ты такая яркая, светлая, так похожа на мать. Вот только тебе я погаснуть не дам, не дам увянуть – Аид Невидимка не бросает слов на ветер, тебе это расскажут и Гера, и Афина. Поэтому я вновь и вновь, сжимаю твои хрупкие плечи, и в перерывах между поцелуями шепчу лишь одно: «Беги». Ведь сам я тебя отпустить не в силах.