Примулы Отцвели

      Прежде всего, это было утомительно. Проходил день за днем, а ​​рутина все оставалась неизменной. Возможно, только еда немного изменилась или им стали подсыпать что-то новое, чтобы было чем занять рот, но суть была одна. Константа, которая, казалось, определяла здесь время суток. Так или иначе Девятый всегда тонул.       Все, что ему удавалось определить, было только на-Фритом, определяемым яркостью солнечных лучей, которые пробивались сквозь стёкла высоких окон. Они были там всегда, когда приходили белые шкуры.       Иногда Девятый мог мельком углядеть и самого Фрита, когда белохалатники несли его по коридору мимо длинных рядов, заполненных другими кроликами. Его морду всегда старались держать прижатой к себе, будто бы не желая, чтобы он хоть что-то увидел. Иногда Девятому это все же удавалось, стоило ему только немного повернуть голову. Лишь тогда он мог увидеть весь мир или то крошечное нечто, которое он называл миром.       Там, над клетками из проволок, уложенными, казалось бы, до самого Фрита, солнце могло светить только через небольшое отверстие снаружи. И когда его вернут, пронося через этот же зал, уже Инле будет сиять заместо Фрита — луна во всем своем серебряном величии и умеренном свете, и растущая и убывающая. Это было единственным свидетельством того, что время существует даже в этом месте, и утешением, что сам Черный Кролик все еще наблюдает за ними свысока. Наблюдает и ждет того дня, когда он сможет забрать их души из этого гиблого места.       Затем они проходили дверь за дверью, теряя из виду любых других кроликов, поскольку ряды клеток истончались до тех пор, пока не оставались одни лишь белые стены человеческой норы. Еще одна дверь, и Девятый увидит бак с водой — точно большое озеро, окруженное высокими металлическими стенами посреди комнаты — спокойный и тихий, но резко отражающий белые огни, которые светили с потолка.       Он испытывал страх каждый раз, когда видел бак. Всеохватывающее оцепенение, которое делало его совершенно неподвижным и беспомощным. Он тихо молился Фриту, когда белохалатники опускали его прямо в воду. Он больше ничего не мог чувствовать при одном только взгляде на все это.       И вот белохалатники вновь опускают его в воду, бормоча между собой. Почему-то несмотря на холод воды, лапы белохалатников всегда были холоднее, чем что-либо.       Инстинкты начинают действовать, как только его мех полностью пропитывается водой. Кролики не созданы для плавания.       Девятый гребет по воде передними лапами и отталкивается задними, пытаясь ухватиться за твердую поверхность, которой больше нигде нет. Его глаза на мгновение закатываются до белков, когда он напрягается, чтобы удерживать голову над водой.       Там никогда не бывает никаких других звуков, кроме тяжелого дыхания, резких ударов по воде и исходящих от них брызг. Люди всегда смотрели на него молча. Они всегда были в белых халатах. Казалось, что они были готовы наблюдать целую вечность.       Кролики не имеют счета времени, кроме восходов, закатов и времен года. Но Девятый отчетливо мог ощутить, что он удерживался на плаву с каждым разом все дольше.       Он двигался к краю бака, что сопровождалось металлическим скрежетом, который исходил из-под его когтей. Он всегда проводил свои последние минуты, царапая стену, надеясь, что, возможно, белохалатники передумают и тут же вытащат его из воды. Само собой, люди никогда не оказывали ему такой милости.       Его лапы тяжелеют, а голова погружается под воду. С каждой секундой его мышцы расслаблялись, пока он и вовсе не потерял способность двигаться. Он ощущал, как вода стекает по его ушам, а звуки, стоило жидкости накопиться у его барабанных перепонок, становились приглушенными.       Он в последний раз царапает стенку бака, слабо хрюкает и хрипит. Его дыхание прерывается рвотой и кашлем, стоит ему вдохнуть воду через нос или рот.        Девятый уходит вглубь. Его, казалось бы, готовые бесконечно грести лапы останавливаются. Сердце стучит в ушах, и вода близка к проникновению в глаза. Он пытается дышать, он всегда пытался это делать, потому что попросту не мог прекратить отчаянные попытки своих легких вновь наполниться воздухом, так как у него уже не оставалось сил в конечностях, чтобы продолжать удерживаться на плаву.       Вода, обжигающая его нос, горло и воспаленные легкие, служит ему единственным напоминанием о том, что он еще жив. Его тело мягко расстилается на дне бака и судорожно борется за последние порции кислорода. Он устал. Да так сильно устал, что его сердце вообще перестает биться.       Его тело обмякло и каждый раз в такие моменты, отвлекаясь от забвения, он слышит, как Черный Кролик зовет его по имени. А когда он зовет, наступает время уходить.       Тем не менее, Девятому никогда не давали возможности ответить на зов. Смерть ускользала от него. И все равно каждый раз, когда он тонул, Черный Кролик звал его, как старого друга. Его глаза сияли красным светом, пронизывающим тьму его подсознания, но он никогда не подходил близко, чтобы поприветствовать бедолагу. Он всегда находился вдали, вне досягаемости, терпеливо ожидая дня, когда Девятый наконец-то умрет.       Тряска вырывает его из забытья, прогоняя смерть сразу же после ее прибытия. Удар за ударом — его сердце подскакивает слабо и беспорядочно. Он чувствует, как холодный металл прижимается к его меху, а грудь поднимается и опускается при малейшем вдохе. Он сильно кашляет, выбивая ноги и перевернувшись на живот, тем временем как вода покидала его легкие с каждым толчком.       Грубые руки заставляют Девятого перевернуться обратно на бок, и кислородная трубка проталкивается в его горло, наполняя его легкие воздухом. Он слабо сопротивляется вторжению и хнычет, когда жар воды, выталкиваемой из его легких, становится невыносимым. Он смотрит за тем, как сверху передвигаются белохалатники. Точно стервятники, они нависают над ним, будто бы он умирающий зверь или кусок падали, готовый быть разорванным на части.       Он кое-как восстанавливал силы с каждым вдохом и выдохом, которые его насильно заставляла делать штуковина. Сердце бьется сильнее с каждым ударом, но оно все еще слабое. Слишком слабое, чтобы дать жизнь остальным частям тела, потому он остается все таким же вялым, даже после того, как трубка была не безболезненно удалена. Его рот был заткнут ею и он слабо стискивал зубы от отвращения, пока эта мерзкая штука в конце концов не исчезла.       Сухие полотенца грубо трут его мех, стряхивая воду и прогоняя холод. Люди не принимают во внимание ни дискомфорт, который ему достается, ни абсолютный беспорядок, в котором они оставляют его шерсть. Это формальность, необходимость, призванная продлить его жизнь на еще один день.       Руки поднимают его в воздух, и он снова прижимается мордой в белый халат. Он не удосуживается осмотреться или попытаться вновь мельком взглянуть на окно.       Он слышит знакомый металлический щелчок открывающейся защелки, прежде чем его аккуратно помещают в маленькую клетку. У него нет энергии, чтобы двигаться и он просто лежит на боку. С закрытыми глазами, тяжело дыша, он мысленно благодарен за небольшое облегчение в виде мягкой подстилки под его тельцем. — Брат?         Ухо Девятого содрогается от тихого голоса, и он только еле слышно вздыхает в ответ. — Я думал, что ты никогда уже не вернешься.       Девятый открывает один глаз достаточно широко, чтобы увидеть маленького коричневого кролика в прыжке от него. Странный круг, который слегка выступал из правого виска кролика, был так же знаком, как и проволочные решетки клетки. Это такой крошечный неестественный предмет, который располагается прямо возле глаз, и рядом с которым не рос мех. — Я всегда… возвращаюсь… Коннор, — говорит он между вдохами.  — Я знаю, — уши Коннора откинулись назад и он посмотрел вниз, на свои лапы. — Но на этот раз что-то пошло иначе. Как… — он оглянулся, пытаясь подобрать слова. — Как конец тяжелой зимы или… затишье после бури.        Девятый слабо хохотнул и закрыл глаза. — Ты слишком сильно беспокоишься, — он слегка сдвигается с места, поджав ноги ближе к телу. — Я пока еще не перестал бегать, братик.       Коннор прижался лбом к Девятому и сел рядом. — Может быть, завтра белохалатники не вернутся, — он положил подбородок на лапы и стал смотреть за решетку клетки. Темно. Яркие огни выключены и только благодаря этому свет полной луны мог беспрепятственно проникать внутрь.       Девятый фыркнул: — Ты говоришь это каждый раз.  — На сей раз у меня есть такое предчувствие.       Коннор шепчет это с такой уверенностью, что Девятый почти верит, что все будет иначе с наступлением следующего утра. Что каким-то образом он будет свободен от водяного бака, обманув таким образом саму смерть. Давать ему надежду было бы поистине медвежьей услугой.       Он лишь на мгновение открывает глаза, чтобы взглянуть на Инле, чей свет озарял их. Черный Кролик не придет за ним. Ни сегодня, ни впредь. — Отдыхай, рузати-ру.