Вавилонская башня

Их первая встреча была так коротка и мимолётна, что они уже и не вспомнят, о чём тогда говорили. Немец почти не знал русского языка, а у коммуниста не получалось чужое произношение. Они словно строили вавилонскую башню, говоря на разных диалектах. Рейх буквально выкрикивал каждое слово максимально быстро, а Союз произносил каждую букву медленно и чётко, ещё и жестикулируя руками. В итоге разговор не задался, но, несмотря на это, они понравились друг другу, и опять же — каждый по-разному. СССР увидел в нацисте неплохого и очень громкого товарища, а Рейх в нём — замкнутую и довольно интересную личность. "Кроме деловых у нас не может быть никаких отношений, — думал Союз, высказывая это своим соотечественникам. — я даже не могу назвать его другом, ведь совершенно ничего не знаю о нем. Нам трудно понять друг друга: я знаю немецкий только на разговорном уровне и совсем себя не проявил, потому как он мне говорил, а точнее кричал, что не понимает, что я ему пытаюсь сказать". "А не кажется ли Вам, что это препятствие поможет вам сблизиться?" Союз считал, что он не годится такой юной стране в друзья. У советского гражданина было двое детей: пятилетний Россия и трёхмесячный Украина, а так же много проблем и гора бумаг размером с Эверест, в то время как немец был абсолютно свободен и холост. По его мнению, у молодёжи немного другие проблемы. По уровню сложности они отличаются от взрослых, но это не значит, что юным легче. У коммуниста уже всё стабилизировалось и в ближайшее время не подлежит изменениям, в то время как нацист вынужден только закладывать свой фундамент и выдвигать себя в приличное общество, попасть в которое не так просто. На пути возникали различные неприятности, решить которые не так просто, как кажется. Не все признают его как страну, многие не признают вообще. Его склонность к распутной жизни и несерьезные намерения говорят лишь о том, что он бракованный, и вообще существовать не должен. Выбраться из этой жижи унижений ему помог коммунист, заступившись за его честь ценой своей собственной. Такого для немца не делал никто; даже собственный отец считал его мокрым местом в отличии от остальных. СССР протянул ему руку в трудную минуту, дал надежду и мотивацию и просто был рядом, когда нацист уже думал сдаваться. Тяжёлая рука падала на плечо, поглаживая, когда слезы отчаяния душили его. Союз всегда улыбался и говорил прямо как своим детям, когда те огорчались: "Не хнычь, пионер! Всё то у тебя впереди". И это помогало. Ради него Рейх выучил русский и старался говорить потише, как и просил СССР; хоть у него и получалось плохо, коммунист, кажется, его понимал. — Он всегда был рядом, хоть и говорил, что мы не можем быть друзьями... Слишком разные, далеки друг от друга, герои незаконченной комедии. Мне никогда не нравились его сравнения, но я ему этого не говорил, ведь он наверняка бы обиделся. Теперь, когда я достиг большого успеха, он точно захочет остаться со мной и забыть про тех недоумков, которых называет "союзниками". Но почему-то чем сильнее я становлюсь, тем дальше он от меня отдаляется. Почему? — говорил немец, рассматривая карту мира. Союз был очень велик, хотя его есть с кем сравнить. Он не так всемогущ, как хотелось бы, но победить его непросто. — Любовь моя, почему ты не уделяешь мне внимания? Ты дружишь с этим китайцем, вы так хорошо... общаетесь, — сквозь зубы процедил Рейх, слегка сжав края мягкой бумаги. Карта была старой, ещё отцовской, но немцу было всё равно, где рассматривать этого хитрого гаденыша, который забрал у него любимого. Недавно он в порыве гнева ударил Китая ножом в плечо, повредив крупную артерию. Союз тогда его как маленького ребенка отчитал, сказав, что так делать нельзя, и всё такое. Рейх надулся, но ничего против говорить не стал. — Ты будешь моим. Только моим. Я готов сотнями убивать людей, которых ты называешь друзьями. —сказал Рейх, смахнув со стола карту. СССР сегодня будет дома, значит, навестим его. Сняв с вешалки своё пальто, он натянул его на плечи и, не застёгиваясь, вышел из кабинета, направляясь к машине, а оттуда в аэропорт и до Кремля. В доме русского, с появлением на свет России, тишина — это редкое явление. Взрослый мальчик не был доволен тем, что в восемь лет его считали большим, а гулять до позднего вечера не разрешали. Чайник на плите противно засвистел, оповещая о том, что вода для горячего напитка уже готова. Поднявшись, коммунист залил кипятком заварку ароматного чая с бергамотом, которого терпеть не мог. Но он был и не для него. На металлический поднос, помимо кружки горячего напитка, он поставил и блюдце с печеньем, которое покупал тоже не для себя и даже не для детей, потому что они такие не едят, как выяснилось. Было, конечно, странно, ведь малыши любят сладкое, но видимо это угощение стало исключением. Пока Союз готовил всё к предстоящему чаепитию, на кухню зашёл его старший сын с маленьким ребенком на руках. Протянув ладонь, замученный до смерти второклассник взял уже бутылку теплого молока и стал кормить своего младшего братика. СССР с усмешкой наблюдал за тем, как недовольный Россия, придерживая бутылочку, идёт обратно в комнату, а за ним по пятам Украина, держась за край кофты Федерации, чтобы не упасть. После уроков у России была одна, самая что ни на есть ужасная обязанность: присматривать за маленьким, пока папа занят. И справлялся правопреемник довольно неплохо, успевая и новорожденную Беларусь уложить, и Украину одеть. Младшие так сильно привязались к нему, что внимание коммуниста для них было не столь важно, как России. Усмехнувшись, Союз взял поднос и направился в комнату своего отца. Российская империя отдыхал под теплым пледом, большая часть которого валялась у него в ногах. Вокруг того было множество небольших декоративных подушек, которое он клал себе на бедра, а сверху книгу. Чтение — это, пожалуй, единственное, что спасает его от скуки. Ах, а что раньше то было! Балы, дуэли, кровавые репрессии, дворцовые перевороты! Какие были славные войны, какие раньше писали книги! Все знаменитые писатели и поэты жили в его эпоху и умерли, оставив после себя самое ценное — своё творение. То, что делали люди тогда, не стыдно назвать искусством. Посмотреть на картины прошлые и теперешние и не заметить разницу равносильно тому, что ничего не увидеть. Конечно, сейчас всё было не так уж плохо, вот только ему то теперь делать нечего. Всей работой занялся Союз, а он был отправлен в отставку. Дверь приоткрылась, и в проходе показался Союз с чайным набором. Улыбнувшись, РИ отложил чтение, снимая шёлковые перчатки. О таинственном госте, который их посетил, им пока ещё неизвестно, как и тот факт, что он за ними наблюдает. — Ты сегодня рано, — констатировал РИ, приняв протянутую кружку чая. — Ненавижу бергамот, — фыркнул Союз, поставив на колени отца рассыпное печенье. Империя лишь пожал плечами, делая пару глотков из кружки, угощаясь предложенным лакомством. СССР садится рядом, наблюдая, как в блюдце становится всё меньше и меньше печенья. Он уже хочет сделать это сейчас, но надо дождаться, когда отец закончит, и уже тогда предлагать. — Ты, мне кажется, больно торопишь события, — произнес РИ, отложив полупустую чашку. — Не понимаю, о чём ты, — сказал коммунист, вскинув бровь. — Тебе не стоит заводить так много детей сразу. Россия не железный, ему тоже нужен отдых. И твоё внимание. Понимаешь? Да и я бы не был так уверен, взваливая всё на восьмилетнего мальчика. — Я рано повзрослел, и это дало результаты, как видишь. — Да, но не настолько рано, сын мой. Тебе было шестнадцать, когда ты стал самостоятелен и смог заводить детей. Тебе стоит немного времени проводить с ним, иначе ты не заработаешь положенного авторитета. — Ты прав, я подумаю над этим. — сказал Союз, опускаясь вниз, к валяющемуся на полу одеялу. Империя стянул с сына ушанку, укладывая его голову на ноги, тонкими пальцами поглаживая его висок и щеку, щекоча ухо и убирая за него пряди волос. СССР встает на колени перед ним, унижаясь и не соромлячись*, перехватывает его руку у своего затылка и тянет к губам, покрывая ту поцелуями. Словно у барышни, мягкая рука быстро ускользает, находя себе место на сгибе локтя РИ, и плавно опускается туда, боле не шевелясь. Коммунист поднимается, ловя на себе непонимающий взгляд Российской империи, затем снова опускается, оттягивая одеяло. Все четыре пуговицы на брюках РИ, расположенные в форме квадрата, оказываются вне специальных дырочек, открывая вид на его исподнее. Гладкий, кремовый шелк переливается в свете ламп и легко слезает с его тела, оголяя детородный орган в состоянии спокойствия. Мелкий шпион беззвучно ахнул, увидев, что любовь всей его жизни делает со своим отцом. Хрупкое немецкое сердце разбилось, словно одна из хрустальных ваз в коридоре, и с грохотом упало куда-то в желудок. В груди стало так тяжело, словно его придавило наковальней и тянуло вниз. Упав на пол, он вжался в угол, пытаясь успокоить себя и взять в руки. Вместо гнева и бурной ярости его одолевала обида. Столько лет он пытался добиться внимания этого коммуниста, и, выходит, всё напрасно. Всхлипы, стоны, причитание, смешанные с руганью на немецком языке. Когда рот Союза покрылся белой пеленой, он поднял голову, отстранившись. Поджав губы, он через силу проглотил густоватую субстанцию и рукавом вытер остатки с лица. Предупредив, что отойдет, он ушёл в ванную, которая располагалась прямо в комнате империи, что было несомненно удобно. Заправляя обратно брюки и натягивая мундир, РИ услышал за дверью скрежет и тихий плач. Сначала он подумал, что это Россия опять разочаровался в своем существовании и решил поныть ему под дверью, но всё оказалось куда сложнее. Чем-то огорченного немца под своими дверьми он ожидал увидеть в последнюю очередь. Какой-то мелкий и больно щуплый. Такой лёгкий, что плюнь, и он упадёт. Наверное, это один из "товарищей" СССР, хотя и смахивает больше на ребёнка. — Excusez moi? — сказал на французском Империя, так и не избавившись от привычки использовать этот язык в своем лексиконе. Немец к нему даже не повернулся, надувшись, точно малое дитя. — Моему внуку восемь лет, сударь, и даже он не ведёт себя столь безрассудно, как Вы. — Halt die Klappe! — грубо отозвался немец, смахивая слезы. — Я плохо знаю Ваш язык, но, как мне кажется, это не означает ничего хорошего. Рейх схватился за голову, впившись ногтями в скальп. Он плохо знает русский и не может понять простых слов, которые говорит Союз, а про его отца и говорить нечего. Его речь спокойна, но использованные им слова не поддаются переводу. Нацист сейчас осознал, что ещё никогда не видел Российскую империю. Ну, то есть, он знал примерно, как тот выглядит, и вполне смог бы отличить его в толпе, но на расстоянии вытянутой руки он его видит впервые. — С кем ты тут разговариваешь? — прервал их коммунист, протирая полотенцем руки. Подойдя к отцу, он посмотрел в угол и немного удивился. — Рейх? Ты что тут делаешь? Ты что, плакал? И почему ты на полу? Рейх повернулся, ничего не ответив. На мгновение немец замер, глядя на высокого мужчину перед ним. Империя был не выше СССР, но, будем честными, привлекательнее его. Его плечи, стан, красивые бёдра...он никогда не скрывал это, но и не хвастался. Вообще РИ вряд ли знает, что его считают привлекательным, ведь раньше такое оценивалось со строгостью, но никак не с игровыми намерениями. В отличии от сына, он не влачился в теплые одежды, прибавляющие вес в два раза, а обходился плотной шинелью, которую надевал, только когда собирался на улицу, но никуда более. Глаза нациста заблестели не только от скопившихся слёз, и это напрягло двоих русских. Они искренне не понимали, что такого красивого он увидел перед собой, что до сих пор не может отвести взгляд. — Так, вставай. Не дело это — на полу валяться. У меня, вон, даже дети так не думают. — сказал Союз, помогая немцу встать. Опять его сравнили с ребёнком, но это уже было не столь важно. — Кто этот молодой человек? — спросил Империя. — Это мой товарищ. Он, должно быть, искал меня. Вот только я не знаю, из-за чего он плакал, — пожал плечами СССР. Пока русские обсуждали появление нациста здесь, тот с удалением смотрел на этих двоих. Коммунист несомненно прекрасен, и его отец очень хорош...так хорош, так хорош! Всё было прекрасно, даже слишком. От такого обилия красоты у Рейха мутнело сознание, и он уже был не в силах выбрать что-то одно. Любовь то была или страсть — это останется неизвестным, но вот то, что что-то между ними вспыхнуло, это уж точно. Немец хотел двоих сразу и не видел причин не исполнить свое желание. Вот только если с Союзом было тяжело, с Российской империей будет ещё труднее. Не стоит также забывать, что СССР и РИ — любовники, и факт того, что они отец с сыном, им никак не мешает. Как хорошие хозяева, они пригласили Рейха выпить чай, тот, естественно, согласился. Все причины появления здесь ни Союз, ни Российская империя так и не узнали, да и не сказать, что им это было особо важно. Сев за стол в гостиной, он молча наблюдал за странами. Стоило, наверное, поинтересоваться состоянием его детей, но он почему-то решил промолчать и не посчитал это хорошей темой для разговора. — Итак, почему же ты пришел сюда? Ты должен был предупредить меня о своём приходе. Это как-то невежливо с твоей стороны, знаешь ли. — сказал Союз, покачав головой. Рейх закивал и так же продолжал молчать, потому что знал, что чтобы он ни сказал, Союз всё равно его не поймёт. В дальнейшем он продолжал отвечать лишь жестами, либо мог сказать какое-нибудь знакомое слово на немецком. — Я всё же думаю, — сказал Империя, сев напротив гостя. — Что ты здесь достаточно давно. СССР, ты понимаешь, о чём я? — Думаю, понимаю, но не хочу быть в этом уверен. Рейх, скажи честно, ты что-нибудь видел перед тем, как Российская империя подошёл к тебе? — Видел, — огрызнулся немец, вспомнив про обиду. — видел, как ты разбил мне сердце. — Я не совсем... — Не забивай голову. Это...не интересно. — нацист хотел сказать "не важно", но не знал, как это будет по-русски. Союз пожал плечами, сделав понимающее выражение лица, хотя на самом деле не понял ничего. Чай, несомненно, был вкусным, но нацист хотел чего-то большего. Союз на его свободолюбивое "Я" отвечал ударами по рукам, не ограничивая себя лекциями о том, как это плохо и что так не стоит делать. Этими причитаниями Рейх был сыт по горло. У них что не встреча — то скандал, несмотря на то, что повода для ссоры нет, потому что они не говорили друг другу ничего плохого, скорее всего просто недопоняли, что и служило чаще всего причиной для ссоры. Всё же Рейх не партизан, а эта тайна не мирового масштаба, потому о скрытом шпионаже русские узнали довольно быстро. Справедливости ради стоит отметить, что они сами виноваты. Нет, ну а чего они двери не закрывают? У них тут маленькие дети по дому ходят, между прочим! СССР устало выдохнул, спросив, что хочет немец за своё молчание. Тот корчил зловещие гримасы, но выглядело это по-детски и даже немного смешно. В итоге он всё же озвучил свои требования. Русские посчитали их вполне приемлемыми, зная, что эта не в меру больная страна питает чувства уже к ним двоим, а так бы пришлось всё коммунисту расхлёбывать. — Невнимательность, рассеянность, безалаберность, халатное отношение к нашему общему увлечению, — сказал Российская империя, скрестив руки. — Как здорово ты себя охарактеризовал, — фыркнул Союз, сложив на руках голову. — К сожалению, ты прав. Я тоже хорош. Нельзя забывать о безопасности нашего положения и...статуса. — взгляд упал на довольного нациста, который болтал ногами, глядя на них словно ребёнок на желаемую сладость. Самое ужасное, что русские в буквальном смысле являлись для него сладкой конфеткой, которую он страсть как хочет, и лучше не знать, что будет, если не дадут ему эту проклятую конфету. — Чего мы ждем? — спросил Рейх, отодвинувшись от стола. Он желал продолжение этого шоу, в котором он теперь будет не просто зрителем, а участником, причем играющим не последнюю роль. — Редчайшее разгильдяйство, — продолжал Империя, встав. СССР закатил глаза, покачав головой. Монархист схватил Рейха за шкирку и толкнул к дивану, махнув Союзу. Поняв намёк отца, коммунист подошёл к ним и сел на диван, поймав падающего на него немца. Гаркнув, что он уже не дитя, нацист стал сам снимать свою форму, складывая её аккуратно на подлокотник. Нацист тот ещё шантажист, и талант убедительности у него с рождения. Он не унаследовал её, он приобрёл её сам. Чистое вранье кажется убедительным, и с этим ничего не поделаешь. — Я хотеть видеть, как ты, — Указал на Империю. — раздеваться. РИ чувствовал себя юной актрисой, согласившейся играть в интимной сцене, не имея при этом должного опыта. Недовольно выдохнув, он стал наскоро снимать свой мундир с увешанными на нем орденами и медалями и всё прочее. Плохо кончится это кино, но события зашли слишком далеко, и остановиться сейчас будет невозможно. Двое обнаженных русских и немец неудобно расположились на диване, который не предназначен для таких забав, но идти на кровать было слишком рискованно, можно нарваться на детей или идущих мимо слуг. Нацисту сразу же запретили распускать руки, связав их за спиной, чтоб уж наверняка, и начали свои манипуляции, бесстыдно касаясь гениталий Рейха, входя во вкус. Они уже давно не могли определиться, кто будет сверху, потому что оба были достаточно сильны для роли актива, а быть им по очереди уже как-то надоело, потому третий тут лишним не будет. И раз немец сам не против этого, то почему нет? Усмехнувшись, Союз открыл баночку жирного крема для рук, нанося его на ладони, затем на узкий проход его товарища, тщательно растирая. Аромат оливкового масла наполнил комнату, приятно щекоча органы обоняния. Пальцы в белой субстанции входили внутрь узкого нутра, растягивая его. Когда немец перестал отрывисто дышать и немного привык, добавился ещё один палец, разводя стенки прямой кишки в стороны, принося дискомфорт и удовольствие. Этого недостаточно, чтобы как следует растянуть Рейха. На смену пальцам пришёл железный продолговатый предмет толщиной в четыре пальца и длиной не больше нескольких сантиметров. Нацист честно терпел, не издавая лишних звуков, лишь часто дыша, пока стенки тугого ануса плотно обхватывали инородный предмет. Они предупреждали, что будет больно, и он согласился, так что должен терпеть. Русские были довольны тем, что нацист понимал это и не протестовал. Чтобы ускорить процесс, СССР стал толкать предмет глубже, затем вытаскивал, потом снова засовывал, и так несколько раз. Когда же наконец Рейх был готов принять размер одного из русских, путем быстрого спора они решили, кто будет первым. Жребий выпал Империи, и, не долго дожидаясь, он приступил к делу, обхватив руками худые ножки немца, входя в него до упора, вырывая крики из усталых губ, затягивая в грязный поцелуй, причмокивая и кусая язык, издеваясь над своим мученником. Головка члена была так глубоко, что при желании можно было нащупать где-то в районе живота, но охвативший паралич не позволял даже нормально думать, не то, что что-то делать. Упругий детородный орган стал активно задевать комок нервов, из-за чего Рейх кричал так, словно его ошпарило кипятком. Спустя пару минут Империя передал эстафету сыну, отпустив ослабевшее тело немца. Хрустнув пальцами, СССР расположился между широко раздвинутых ног Рейха, повторяя всё за отцом. Юное тело под ним уже было никаким, но щадить его никто не собирался, безжалостно трахая, наслаждаясь беспомощным положением мелкого шпиона.

***

Махая себе как-то книгой в мягкой обложке, Союз усмехался, глядя, как Рейх спит на его плече, пуская слюни, оголив еле заметные клыки. — Всё же он не так уж плох. Сходи проверь детей, что-то они затихли, — лениво сказал он, швырнув книгу прочь. Империя устало поднялся и, натянув халат, вышел посмотреть, где там его внуки. Если в доме есть дети, тишина — повод для паники.