try to fix it

— Бейте лёд, товарищ, — говорит Наташа с улыбкой, устроившись на расшатанной скамейке, закинув ногу на ногу, и в её глазах определённо видно пламя — почти как в волосах, что сейчас были растрепаны зимним ветром. В её голосе, играющем, нараспев, всегда есть ноты чарующей насмешки — Наташе двадцать восемь, и она определённо умеет играть с чужими чувствами. Зимний солдат, сложив руки за спиной и скрывшись за кирпичной стеной одного из зданий, лишь вскинул брови. Наташа даже не смотрит в его сторону, но чётко знает, что он рядом — навыки позволяют замечать слежку с первых минут, особенно сейчас — вернувшись с очередного задания, Наташа не может вернуться и в состояние обычного человека. Она — всё ещё агент, всё ещё оружие. Она чувствует опасность сейчас слишком явно, но есть то, что не даёт ей сойти с ума: она всегда видит его тень за собой. — Зачем? — спрашивает он, выходя из укрытия и озираясь по сторонам: некоторые привычки, кажется, останутся с ним навсегда, даже если из возможных наблюдателей будет только очередная замерзшая сибирская речка и несколько заброшенных заводов. Впрочем, сейчас Наташа считает это очень даже оправданным. — Так весна придёт раньше, — словно по-детски проговаривает Наташа, как по команде, установке, будто действительно слепо веря, что так должно быть. Она отворачивается в сторону реки, скрытой подо льдом. Звон её голоса всё ещё звучит насмешливо, очень правильно, как учили, как ей и говорили. Наташа была совсем юной, когда осталась сиротой; когда узнала, что такое война; когда потеряла собственного ребёнка; но была достаточно взрослой, чтобы добровольно стать оружием. Ей повезло: у неё был своеобразный выбор, в отличии от Зимнего солдата, которого она даже не может назвать по имени, которое, как все думают, она не знает — они думают, что даже он сам его больше не помнит. Зимний солдат снова осматривается по сторонам и Наташа, наконец отведя взгляд от реки, смотрит на него — без улыбки, лишь с едва заметной усмешкой на губах. «Посидите со мной, товарищ, » — проговаривает она, пусть и самой тошно от фамильярности, которая постепенно рушится. Это — первое, что она говорит искренне, осознавая, что больше всего страшится наступления этой самой весны. И она явственно чувствует, что он ответит. Он говорит, что так нельзя, что она уже предначертана другому — и Наташа знает, что он прав: с наступлением весны её отдадут в жёны советскому лётчику, как подарок, вещь, награду. Она знает, что и для неё это — билет в жизнь. Жизнь, которой она не хотела. — Тогда не прогоняй меня раньше времени, звезда моя, — проговаривает Наташа с улыбкой, делая акцент на последних словах, столь разнящихся с сухими «товарищ» и «солдат», которые от неё ждут и требуют. Лицо Зимнего искажается, и Наташа к такому уже привыкла — им двоим всегда тяжело уйти от привычного уклада вещей, и снова хотя бы говорить друг с другом так, будто они — не машины. Её голос больше не звучит с насмешкой; его движения более живые; она называет его «Джеймс», «звезда моя» и «милый мой»; он, по заведённой традиции, вручает ей одну красную розу; она думает, что прозвище «Зимний солдат» ему не подходит — слишком тёплый, слишком любящий, слишком живой для этого; он говорит, что она отлично справляется со своей работой, но должна быть осторожна, пусть и отлично знает, что Наташа Романова — не из робкого десятка, а за всё время её работы никто так и не смог её ранить; они уходят вместе, оборачиваясь и осматриваясь по сторонам чуть чаще, чем, возможно, должны; — Так я же предназначена другому, — проговаривает Наташа с самодовольной усмешкой, запрокинув голову, находясь слишком близко к Джеймсу, который на полголовы её выше, и запуская тонкие пальцы в его короткие волосы. Они снова в своеобразных недлительных бегах — скорее, вышли на прогулку до очередной якобы пустой квартиры, выделенной для Наташи на время очередной подготовки от КГБ. Джеймс улыбается, почти смеётся, заправляя рыжую прядь за ухо Наташи. — Он придурок, — отвечает он, потеряв всю былую фамильярность, окончательно приняв образ настоящего Джеймса, которого знала и любила Наташа. Он целует её, и она смеётся в поцелуй, а после тараторит что-то про то, что придурок тут только Джеймс, перемешивая шутливые оскорбления с «звезда моя». Их раскрывает КГБ через две недели после той встречи. Наташа клянётся, что Джеймс ни в чём не виноват, но его забирают, вырывают из её рук, а он умоляет не трогать её. Ему стирают память, ей внушают, что она — бывшая балерина Большого театра, а теперь добросовестная домохозяйка и жена лётчика-испытателя. Весна наступает раньше, чем они думали.

***

— Мы не встречались прежде? — спрашивает Баки, появившись в оружейном цехе, а Стив, пришедший с ним, косится в сторону: ну само-собой, он-то всю историю знает, пусть и из уст Наташи. Последняя усмехается, столкнувшись взглядом с Барнсом, продолжая подготавливать снаряжение для следующей миссии. — Ты выглядишь знакомой, но я мало что помню. — Ты подстрелил меня под Одессой и лишил меня возможности носить купальники, — проговаривает она с правильным смешком в голосе, усмехаясь, словно говорит про абсолютно обыденную ситуацию и на автомате дотрагивается до шрама, скрытого под одеждой. Стив, сложивший руки на груди, недовольно качает головой, а Баки мрачнеет, открывая рот, видимо, в попытках подобрать нужные слова. Наташа зависает взглядом на его лице чуть дольше, чем должна была. Она пытается найти что-то знакомое, спрогнозировать, что он скажет, и готова делать ставки, спорить сама с собой, но ошибается. — Значит, это правда была ты, — делает выводы он, и Стив выпрямляется, видимо, в полной мере осознавая прогресс ситуации. Наташа всё ещё кивает с улыбкой: что ж, он хоть что-то вспоминает, а это уже результат. Она нисколько не сомневается в том, что Баки вспоминает именно их далеко не самую приятную встречу, а не что-либо помимо этого. — Я едва не убил тебя. — О, поверь, мне было не впервой, — замечает Наташа, снова усмехнувшись, и пусть ей хочется добавить «Я неоднократно возвращала тебе должок», знает, что нельзя. Ведь все эти истории остались лишь призраками прошлого, которое, увы, помнит лишь она. — Ты начинаешь что-то вспоминать. Это уже результат. Баки поджимает губы, слегка усмехнувшись, и уходит, кивнув. Стив отправляется за ним. Оставшись одна, Наташа тяжело вздыхает, запрокинув голову назад. Наташа Романофф никогда не была наивной девочкой. Напротив, она с малых лет понимала, что некоторые вещи и порой, увы, люди, становятся недосягаемы, перестают быть твоими, и с этим остаётся только смириться. Она понимает это каждый раз, когда называет Баки невзначай Джеймсом — она ощупывает почву, проверяя его реакцию и то, как работает его память, и каждый раз болезненно убеждается, что человек напротив — не тот солдат, которого она знала много лет назад. Не тот солдат, которого она потеряла и лишь позже вспомнила. Она слышит как-то, что Баки говорит Стиву о некой рыжей девушке из его памяти, что всплывает цветными пятнами воспоминаний, но кроме волос и голоса, что в его голове довольно размыт, он ничего не помнит. Знает только, что говорила она порой на уже забытом им языке, знакомом лишь где-то на подсознании и называла Джеймсом. Наташа зарекается.

***

Наташа усмехается, когда видит Ванду на стороне Стива — кто бы сомневался, что вольная пташка убежит из-под крыла человека, которого ещё недавно обвиняла в смерти своих родителей, да ещё и закрывшего её на постоянной основе на базе Мстителей. У них всех собственные счёты с Максимофф, и Наташа не исключение. Будучи игрушкой Альтрона, Ванда была явно злее — теперь она больше не пытается заблокировать чей-то разум, вытащив на поверхность самые потаённые страхи каждого из команды. Они никогда не поднимали эту тему, не обсуждали то, что увидели — об этом говорил только Тони, в очередной раз доказывая, как сильно он беспокоится о благополучии мира, но Наташа думает, что он всё-таки недоговаривал. И она не может его винить. Она перестаёт нормально спать: Красная комната снится всё чаще, всё отчётливее, яснее, снова и снова погружая в то, что ей пришлось пережить. Наташа убивала много раз, и после КГБ — часто по своей инициативе. Но воспоминания, которые на неё навеяла Ванда, она предпочла бы забыть: казалось, что каждую ночь Наташа вновь и вновь убивает впервые, а после долго пытается срастись с этой мыслью, осознать, кто она теперь. Реальность мешалась с выдумкой — стараниями советских экспериментаторов, старательно внушивших Наташе то, что она — балерина, а не убийца, но Романофф помнит и правду. Слишком много правды выплыло на поверхность. Многое из неё Наташа обнаружила сама: как только уловка правительства перестала быть им интересной, они предпочли воспользоваться Вдовой вновь, подарив ей новое прозвище, и стоило ей вырваться на свободу, как она постаралась отыскать собственное прошлое в архивах, чужих словах и посторонней памяти. Так она нашла Джеймса — настоящего Зимнего солдата. Конечно, теперь он не помнит никакой Одессы, никакого инженера из Ирана, которого Наташа была направлена защищать, и хотя бы по той причине, что этого не было. Наташа сама нашла его в далёком прошлом — беспамятного, передаваемого от бывшего КГБ к ГИДРЕ, как олимпийский огонь. Она не была наивной — пришла во всеоружии, с прикрытием в виде нескольких агентов Щ.И.Т.а, искренне считающих, что это — запланированная заранее миссия. И никто из них не видел и не знал, что на самом деле Чёрная Вдова, которой они так восхищались, не пришла устранять опасного соперника, а, напротив, можно сказать, вербовать его — но только в своих интересах. Наташа перестаёт спать: она хотела бы забыть ту встречу с Барнсом, закончившуюся тем, что агент Романофф, знаменитая несокрушимая Чёрная Вдова, которую никто не мог задеть, едва не умерла от руки Зимнего Солдата. Стив поверил бы в любую хорошо рассказанную сказку, а Наташу научили врать так, что никто бы никогда не догадался. Наташа испытывает дежавю, когда Баки — уже Баки, далеко не Джеймс, — подстреливает её во второй раз. Стараниями Ванды, помимо кошмаров прошлого, Наташа вспомнила и много из того, что советское правительство пыталось вычеркнуть из её биографии. В том числе и Зимнего солдата. Безусловно, она и так помнила его, а также вторую его сторону — Джеймса Барнса, но многие события, многие встречи, фразы, мысли скрывались за ширмой, которую заботливо отодвинула Максимофф. Наташа часто видит в своих кошмарах некую рыжую девушку, которая, закрыв собой мужчину, падает навзничь, приняв в, казалось бы, хрупкое тело несколько пуль. Наташа осторожно касается собственного шрама: она никогда не знала имени той самой девушки из Щ.И.Т.а, погибшей в Одессе, защищая иранского инженера. Погибшей от руки Зимнего Солдата. Стив поверил бы в любую хорошо рассказанную сказку, но, к сожалению, эта история была жестокой реальностью; разница лишь в том, что настоящая её героиня уже не сможет рассказать об этом. Наташа помнит, что Чёрные Вдовы - лишь агенты, прикрывающие свои грехи чужими приказами, заметающие следы новыми трупами. В этот раз Наташа вновь защищается чужой кровью. Но Наташа никогда бы не поверила, если бы ей сказали, что ей придётся врать о своём прошлом её Джеймсу Зимнему солдату. Наташа Романофф перестаёт нормально спать, когда снова вспоминает Красную Комнату, КГБ, и то, что где-то блуждает Зимний Солдат — один из немногих, что смог ранить несокрушимую Чёрную Вдову дважды. У Наташи Романофф, как и у многих рядом, личные счёты с Вандой, но порой знаменитая несокрушимая Чёрная Вдова чувствует к ней благодарность.

***

— Я едва не убил тебя, — шёпотом говорит Джеймс, а Наташа лишь фыркает, устроившись у него на груди. Сквозь старые шторы, истончившиеся до тюлей, проходил едва уловимый свет, оставляя лёгкий проблеск на полу и противоположной стене, а Наташа с изворотливостью опытного художника вырисовывала пальцем на коже солдата понятные только ей фигуры. — В день нашей первой встречи. — О, кто кого едва не убил? — смеётся Наташа, самодовольно запрокинув голову на удивлённого Джеймса, что косо улыбался. Они часто обсуждали нечто подобное, словно это было что-то обыденное, абсолютно непринуждённое. Впрочем, сложно сказать, что подобный уклад жизни был им непривычен. — Ты явно себя переоцениваешь. Я тебе едва шею не свернула. — Потому что я тебе поддался, — Джеймс насмешливо повышает голос, наблюдая за тем, как брови Наташи летят вверх, а сама девушка садится, уставившись на мужчину с неподдельным изумлением, усмехаясь с какой-то совершенно натуральной гордостью в глазах. — Это не прибавляет тебе баллов, звезда моя, — Наташа снова устраивается у него на груди, а когда тот начинает смеяться с её слов, увесисто — но, конечно, всё-таки жалея его, — бьёт под рёбра, вызывая у того удивлённый смешок. — Ты просто боишься признать поражение. А сам чему меня учил? — Чтож, иногда ученики превосходят своих учителей, — проговаривает он, и Наташа прикрывает глаза, довольно улыбаясь с чувством победителя. Но Джеймс снова начинает спор, вновь переходя на шёпот, но Наташа слышит в голосе смешок. — Ну, может, это не совсем тот случай. — Я бы на твоём месте не стала бы спорить с опасной девушкой, находящейся вплотную к твоей незащищённой ничем шее, — Джеймс снова посмеивается, обнимая ту за плечи. Наташа снова поднимается на локтях, приближаясь к его лицу и смотря в упор. Она вновь усмехается, заглядывая ему в глаза. — Думаю, я люблю тебя, Джеймс Бьюкенен Барнс.

***

— Тебе идёт, — проговаривает Стив, впервые увидев Наташу в новом амплуа, и она улыбается одними уголками губ, проговаривая с иронией «спасибо», и тот одобряюще похлопывает её по плечу, проходя вглубь очередной квартиры, в которой они прячутся на время. Она снова останавливается у зеркала в коридоре, осматривая свою изменившуюся внешность, пока за её спиной в квартиру через несколько минут входит Сэм, удивлённо присвистывая, отмечая, что так Нат только легче будет обезоруживать противников своим видом, за что получает нравоучительный — честно, Наташа научилась различать их по характеру посыла, и искренне удивилась, когда заметила подобное, — смешок от Стива, сопровождаемый взглядом с толикой осуждения. Белые короткие волосы, отличающие Наташу от той, которую сейчас, пусть и не с самым большим энтузиазмом, искали государства, в своё время подписавшие Заковианский договор. Наташа с огорчением отводит взгляд от собственного отражения, когда понимает, что дело совсем не в этом. Она уходит в «свою» спальню и с тяжестью падает на стул за письменным столом: ей казалось, что скоро она докатится до того, что станет писателем — для одного читателя, так как издавать беглого преступника вряд ли кто будет, но, впрочем, не имеет значения. Наташа, то ли от того, в какое время она родилась, то ли от характерной ей скрытности, всё чаще хотела выложить всё то, что она не может сказать, на бумагу, в глупые, наивные и детские письма. Запечатать в конверты, и оставить храниться на самых дальних полках несуществующего шкафа нереального дома, чтобы её слова проросли, пробились сквозь бумагу и зачахли там без воды и солнечного света. Перед ней — белый лист, а в ладони покоится ручка с синей пастой, и рука едва заметно дрожит. Наташа совсем не наивная, не глупая. Она знает, что некоторые люди перестают быть твоими. Она понимает это каждый раз, когда сталкивается с Джеймсом Баки, что говорит и выглядит совсем по-другому. Наташа понимает, что то, что он вспоминает, в основном принадлежит Стиву — память о детстве, армии, войне, голоде, девушках, красящие губы в красный в качестве протеста. Наташа слышит, как Баки говорит Стиву о некой рыжей девушке из его прошлого, к которой он испытывал симпатию, и Стив подтверждает, что помнит её; Наташа тихо, беззвучно, как умеет, уходит, проклиная себя за характер агента, всё ещё подслушивающего даже за друзьями, наивно полагая, что речь идёт о ней. Нет, это их — Стива и Баки — общая память, то, что было до того, как Баки Барнс стал Зимним солдатом. Другая часть памяти Баки принадлежит тому моменту, когда его уже начали замораживать между миссиями, и каждый раз, когда он рассказывает о том, как ему прочищали мозги и заводили в криокамеру, Наташа болезненно сжимает зубы: знает, что это её вина. Именно когда их раскрыли, когда его отобрали у неё, ему стали стирать память и замораживать между миссиями, чтобы идеальная программа не давала сбой, как вышло из-за их романа. Наташа всё это знает: ей пришлось перерыть много архивов, чтобы найти Зимнего солдата. Баки ничего не помнит о Красной комнате, КГБ и о Наташе Романовой. И последняя прекрасно понимает, что её Джеймс — лишь промежуточный образ в жизни Барнса, тот, которого кроме неё больше никто не помнит. Он — лишь призрак её прошлого. — Всё в порядке? — Баки появляется в дверном проёме, и Наташа нервно дёргается, поворачиваясь в его сторону и поспешно возвращаясь к лицезрению практически пустого листа бумаги. Её рука с ручкой едва заметно трясётся. Наташа теряется, быстро вытирая свободной рукой пробежавшую слезу. Её взгляд цепляется за слова, выведенные на листе бумаги. — Да, в полном, — отвечает она, снова повернувшись к Баки и улыбаясь со смешком на губах. Как учили, как правильно. Как обычно довольно убедительно. Баки молча кивает, хмурясь, и Наташа смотрит на него в упор, пытаясь найти хоть что-то знакомое. — Тебе идёт, — отчеканивает Баки и, едва усмехнувшись, уходит. Наташа хмурится, отворачиваясь к листку. «Даже не вспомнишь меня?»

***

— Нат, ты идёшь? Наташа зависает на месте, глядя на Баки, Джеймса, как угодно его называйте — полгода назад он умер на её глазах. Просто растворился, развеянный вакандским ветром. Наташа смеётся у себя в голове: теперь понятие «полгода назад» не совсем корректно в данном случае. Когда приходится путешествовать во времени, чтобы исправить всё, что натворил ты или кто-то другой, понятие времени как такового мешается. Но дело вовсе не в этом. Переживать всё, что произошло, заново — не самая лучшая идея априори, но у неё нет выбора — на кону жизни половины Вселенной. Да уж, сказка, очередная, которая останется лишь у неё в голове, когда они вернутся в настоящее — все будут помнить лишь лучший исход. Стив зовёт её назад, ведь они уже сделали всё, что требовались — заполучили поддержку Старка на будущее, решили очередной конфликт и потенциально уберегли Вселенную, а она стоит, как вкопанная, как минуты назад стоял Стив, увидев своего лучшего друга живым. — Что? — спрашивает Баки, и Наташа молча открывает рот, пытаясь выдавить хоть что-то. Чего она хочет добиться? Это ничего не изменит. Она не имеет никакого права влезать в эту часть прошлого — причём ещё более далёкого прошлого, чем требуется. Она зависает снова, на слишком долгое мгновение, со столькими словами в голове, но ни одно из них не слетает с языка — потому что глупо и наивно ломать время настолько. Она не имеет никакого права напоминать Джеймсу о том, что не повлияет ни на одну нужную деталь. Тем более сейчас, когда он так или иначе ничего не помнит. Почему она не могла, в таком случае, сказать ему ничего прежде? Почему лишь сейчас, увидев его смерть, хочет сказать всё то, что хранилось в её голове столько времени? Потому что, просидев полгода, проклиная весь мир в собственной глупости, Наташа мечтала лишь об одном — всё исправить. А что, если она может исправить больше? Стив подходит к ней и тянет за плечо, пытаясь повернуть на себя, а Наташа — с туго затянутой рыжей косой, в чёртовой белой форме, смастерённой специально для чёртового путешествия во времени, смотрит в упор на Баки, не зная, имеет ли она права принести ему столько боли этими воспоминаниями. Стив смотрит ей в лицо и видит, наверно, абсолютно точно видит, у неё слёзы в глазах. Она закрывает глаза и одна из слёз стекает по щеке, и Наташа поджимает губы. Наташа никогда не была наивной, глупой и дальше по списку. Она просто была той, что потеряла слишком много. Наташа была совсем юной, когда осталась сиротой; когда узнала, что такое война; когда потеряла собственного ребёнка; и, на самом деле, не заслуживала становиться бездушным оружием, потерять всё до конца — даже человека, которого внезапно обрела на пути. Некоторые вещи и, увы, людей, нужно научиться отпускать, когда понимаешь, что они больше не твои. Особенно, если ты их любишь. — Идём, — проговаривает Наташа, направляясь за Стивом, стараясь не смотреть на Баки — ей пора уяснить, что это не Джеймс. Джеймса больше нет. Он затерялся где-то во времени. Джеймс — лишь её память.