катарсис

Слэш
PG-13
Завершён
26
автор
Размер:
4 страницы, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
26 Нравится 5 Отзывы 7 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Чживон с силой пинает железный автомат, затылком прикладываясь к его холодному боку. За его спиной цветет и ширится прохладная осень, тянется руками к его вьющимся волосам, треплет их заботливо, с нежной лаской, и Чживону становится тоскливо до рези в глазах — слишком похожи фантомные объятия и касания на материнскую попытку сохранить его здесь, в этом чужом и непонятном мире. Он ищет свой дом на периферии встреч и расставаний, в монохроме временных циклов, одиночества и не находит. Мироздание позволяет людям появляться после смерти вновь, спустя целый век. Иное обличье, но та же глубина глаз. Чживону тоскливо. Он переродился в десятый, кажется, и ему впервые комфортно, несмотря на все те же мысли: человечество рождается в одиночестве и умирает тоже — в одиночестве. — Ты скоро? Голос Ханбина — петля, голос его — глоток ледяной соленой воды из Мертвого моря, потому что Чживону всегда перехватывает дыхание, когда он его слышит, словно он способен этот голос выпить. Ханбин, скрываясь под личиной сколотого края айсберга, есть продолжение времени в человеческой изнанке. Он всегда стремится экстремумом своей сущности в высоту — в синюю сгорающую бесконечность, — не замечая, как тонут корабли, столкнувшись с его краем. Чживон столько раз уходил ко дну, что подниматься для него, хватаясь за причиняющие боль пальцы Ханбина, сродни катарсису — через страдания да к очищению. Они с Ханбином находят друг друга постоянно. Чживон — странник, Ханбин — встречный ветер. Они встречаются неожиданно, больно, но в боли этой ощущение близкого, родного, что за спиной и сквозь вечность. У Чживона теперь другая семья, судьба его скроена обратной стороной, швы у нее кривые и ломаные, но Ханбин все тот же, и это вроде как связующее звено между прошлым, настоящим и будущим. Ханбин равно постоянство. — Я не хочу содовую с грушей, — хрипит Чживон и снова пинает железный автомат. Скейт, который он приставил к ледяному боку автомата, с грохотом валится на асфальт. — Слишком скучно. Хочу с бананом. За спиной Ханбина пламенем обнажается нутро алеющего неба. С приходом вечера ржавеет глубокая чистая синева, и солнце — яркое, как и в прошлом, — сгущается в воронке алой рыжины. Чживон не может удерживать свой взгляд — он рвется к профилю Ханбина, как спущенный с поводка пес, поймавший госпожу Свободу за ее эфемерную руку, — яростно, почти раздраженно, но с затаенной счастливой легкостью. Ханбин в объемной толстовке, широких джоггерах, на пухлых его губах застывает инеем вереница прошлых жизней, и Чживон взглядом замирает сначала на них, пытаясь скрыть обнаженную честность глаз за кудрявой челкой, а потом скользит к зрачкам — широким, необъятным, временами пугающим. Тело чужое, взгляд — тот же. Чживон счастлив, что не переродился слепым, — взгляд Ханбина он узнает из тысячи ему подобных, потому что подобное сродни неудачным копиям. Ханбин не смог бы повторить самого себя, хотя способен на многое. Он перерождается музыкантом, в прошлом — ветром, бедным художником, бездомным и помешанным на науке ученым. Судьба преломляет перед ним жизнь с позиции свободы, и Чживон находит в монохроме для себя цвет — его свобода всегда берет начало в Ханбине, на нем заканчивается, но цикл этот бесконечен, как и цикл их жизней. — Пойдем уже, — безэмоционально говорит Ханбин, задумчиво смотря себе под ноги, лениво прячет руки в карманы штанов и покачивается на пятках. Чживон усилием заставляет себя не смотреть на Ханбина и еще раз пинает железный бок автомата. Банки внутри гремят, перестукиваются, и грохот этот вписывается в замеревшую вокруг них осеннюю тишину. Чживон садится на корточки, откидывает голову назад, чтобы слетел широкий капюшон от толстовки, и трясет волосами, приводя себя в чувство. Содовая вылетает со звонким грохотом, и Чживон раздраженно цыкает, хватая под мышку свой разноцветный, расписанный скейт. Ханбин этот скейт разрисовывал, когда был художником, но тогда это была простая дощечка. В их мире принято, что вещи, дорогие сердцу, перерождаются вместе с их владельцами, поэтому отломанная дощечка от кормы разбившейся лодки, которую Чживон нашел ребенком несколько веков назад на берегу моря, перерождается вместе с ним — он находит скейтборд за несколько дней до того, как встречает Ханбина, на старом стадионе, который ночь облепляет дождевой влагой и одиночеством. Ханбин находится там же — уткнувшийся в блокнот на коленях, пишущий сточенным карандашом. Карандашный огрызок в руках Ханбина такой короткий, что кажется со стороны, будто бы пишет кровью стертого до мяса пальца. Ханбин бы мог — ему себя не жалко, он жертвует собой во имя искусства, зная, что мироздание нарекает вечностью только пропущенное через страдание и боль. Может, именно поэтому они и перерождаются — их чувства, взаимные, глубокие, пропущенные сквозь воронку времени, наполнены страданием ровно в половину любви. Чживон подошел тогда к нему, откинул капюшон и узнал, когда Ханбин поднял взгляд, когда расщепленная в его радужке вселенная столкнулась со вселенной Чживона. В руках Чживон держал скейтборд, Ханбин прятал в рюкзаке небольшую склянку с жидким серебром, которая превратилась в этой жизни в кольцо. Чживон-алхимик несколько веков назад шутил, что создал философский камень, когда нежно передавал в руки Ханбина маленькую склянку. Тогда он еще, наверное, не знал, что эликсир вечной жизни был человечеству не нужен. — Держи, персиковая, — фырчит Чживон, когда отдает холодную влажную банку с содовой Ханбину в руки. У Ханбина привычка натягивать рукава по самые костяшки, но особая любовь к холодному, почти ледяному заставляет его каждый раз оголять руки и трогать прохладное, гладить. Чживон переродился с холодными руками, поэтому, прежде чем взять содовую, Ханбин небрежно цепляет его руку, по привычке сжимает ладонь, пальцем оглаживая прохладную кожу, и только потом тянется к банке. — Ты тактильный маньяк, знаешь об этом? — Не новость, — индифферентно жмет плечами Ханбин, выражение его лица совсем не меняется. Чживону хочется вжать его голову себе в ключицу, руками зарыться в густую копну темных волос и перебирать их, мельком гладя глазами обжигающе красивое зарево, совсем не думая об их дальнейшей судьбе. — Пойдем, прокатимся. Ханбин сцепляет их мизинцы, тянет за собой. Чживон чувствует щемящую нежность, когда не видит на лице Ханбина ничего, кроме отстраненного равнодушия, но ощущает в требовательном рывке Ханбина почти разрывающую нутро надежду, потребность в близости. Ханбин тянет его к себе, как ребенок, зная, что Чживон пойдет, куда бы ни держал курс вектор их сцепленных в одну сплошную линию жизней. Чживон встает на доску, отталкивается ногой от ровной поверхности асфальта и едет медленно, не отпуская руки Ханбина, навстречу голодной ржавчине осеннего заката. — Что будет с нами дальше? — в свободной руке Ханбина шипит открытая содовая. Он задумчиво смотрит на вспухшую пену, облизывает сухие губы. Чживон по привычке трясет головой и откидывает ее назад, стараясь держать равновесие, зная, что настоящее равновесие его — это Ханбин. Он держит его руку, и в руке этой сила мироздания, его суеверная мощь. — Я перестал бояться смерти, — легко отвечает Чживон, подставляя лицо свежему ветру. Тоску его смывает оглаживающая скулы прохлада и дыхание Ханбина, которое он слышит скорее подсознательно, чем по-настоящему. На каждый его вдох приходится выдох Чживона, и это их особенный ритм, не потерявший такта во временных пересечениях. — Я вообще перестал бояться. Страх не имеет смысла, а жизнь предоставляет нам шанс рискнуть и попробовать снова в случае неудачи. — Мы рождены неудачниками. — Мы рождены. — Мы, — заканчивает Ханбин. Чживон тормозит, тянет его на себя, вжимает в свою ключицу и укладывает руку на макушку. Волосы Ханбина мягкие, торчащие прядями во все стороны, и это тот хаос, которому Ханбин позволяет быть, как позволяет находиться рядом хаосу по имени Чживон. Порядок во всем, система и структурность. Ханбин педантичен до скупой монотонности, аккуратен и последователен, хотя предсказать его действия невозможно. Чживон пытался — не хватило времени. Ему вообще кажется, что им не хватит ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, чтобы мир смог поглотить их тоску и позволить любить друг друга так долго, как только можно. Чживон когда-то думал, что люди — это галактики, на которые поделилась Вселенная после Большого Взрыва. Их раскидало по Земле, по Вселенной, и теперь они пытаются сойтись снова, возвращаясь в исходное. Его исходное нашлось, когда семья была настоящей, родной, когда материнские объятия не заменял осенний ветер и Ханбин был еще ребенком. Тогда все сошлось, но в дальнейшем настоящая семья Чживона оказалась в другом месте — на противоположном конце планеты, — а Ханбин встретился рядом — снова, — и тоска по дому, по ощущению родного тепла угасла, стоило им встретиться вновь. Ради этого стоило в одиночестве скитаться по новым местам, видеть новых людей, стараясь узнать в них знакомых из прошлого. — Зачем ты везде таскаешь эту доску? — рука Ханбина ползет по пояснице Чживона, ныряет под толстовку в горячечный контакт с кожей. Другая рука свободно болтается вдоль тела, изредка цепляет чужие прохладные пальцы. Контраст. Ханбин жмется влажными, пахнущими грушевой содовой губами Чживону в обнаженное горло и дышит размеренно, медленно, чувствуя, как обжигает спину ржавый осенний закат. — Я был художником без таланта. Неудачником. В этой жизни он смог найти в соседской девчушке душу Ханбель, сжать ее сестринские маленькие руки и прошептать, что век назад он встретил их мать в хозяйке ботанического сада. Она узнала его по рукам — Ханбин всегда перерождается с кривым указательным пальцем — и взгляду, с упоением гладила его чужие щеки и просила обнять Ханбель в следующей жизни, если ему удастся ее встретить. Чживон не может найти свою семью уже несколько веков, поэтому Ханбин всегда оказывается рядом с ним и пытается впитать в себя его тоску, поделиться ощущением дома — он звено между их первой жизнью и всеми последующими, хотя и чувствует себя виноватым. Эти жизни заставляют его слишком много чувствовать. Чживон перерождается с потрясающими волосами и хитрым разрезом глаз. У него острая челюсть, красивые губы и голос, как в их первую встречу, — хриплый, низкий, звенящий каркающим заразительным смехом. Если мироздание позволяет им по частицам собирать то начальное, с чем они пришли в этот мир, то Ханбин надеется, что когда-нибудь Чживон сможет собрать свою семью. — Идиот, — Чживон пихает его ладонью в плечо и тут же вжимает в себя сильнее, — ты каждую жизнь рождаешься с новым талантом. Это поразительно, ты счастливчик. — Ты тоже, — спокойно отвечает Ханбин, — твой талант всегда находить меня. Ты даришь людям свободу. — Иногда я думаю, что в следующей жизни не смогу тебя найти, — укладывая подбородок на макушку Ханбина, Чживон гладит взглядом темнеющую воронку неба. Что за идиотская ирония — они всегда умирают осенью и в осень — перерождаются. Он надеется, что эта осень не последняя за переплетом их текущей жизни. — Если это случится, то я всегда буду знать, что частица твоей души рядом. Ханбин думает, что Чживон просто боится. Он честен во всем — в чувствах, эмоциях, словах, улыбках, но в страхах... Сложнее признать, чего ты боишься на самом деле, чем говорить, что не боишься ничего. Он ловит краем глаза алый блеск, отраженный в сережке Чживона, и умиротворенно позволяет защитить себя от закатного ока. Еще полтора месяца, и они будут точно уверены, что год смогут быть вместе. Чживон отходит на несколько шагов и ногой подталкивает к Ханбину свой скейтборд. Он такой же кричащий в своем цветовом спектре, яркий, почти раздражающий, как и Чживон, но Ханбин привык — устал поражаться его способности перерождаться в телах людей, которые способны создавать уют. — Попробуй прокатиться, возьми это действие от настоящего, — безмятежно жмет плечами Чживон и широко улыбается. Ханбин не отводит взгляд от его кривой искренней улыбки, чувствуя, как заходится быстрым стуком сердце, как бежит по ногам волна обжигающего тепла. Ханбин хватает его за руку, встает на доску, мягко отталкивается от земли ногой. Чживон идет рядом, пока Ханбин едет навстречу темнеющей воронке их следующей жизни. Горло мироздания когда-нибудь снова их проглотит, выплюнет на окраине Вселенной и сведет вместе. Если нет — Чживон найдет. Они могут провести порознь несколько сотен лет, предаться тоске, а потом встретиться на периферии расставаний и перерождений, чтобы очиститься. Через страдания да к очищению. Иначе быть не может.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.