Что, Илюша, плохо без землицы русской?

Сидит Илья мрачнее тучи грозовой. Стены грязные, да крысы поганые окружают его. Капли об пол каменный глухо шлепают, запах сырости в нос бьет. Морщится Илья, вздыхает глубоко. Тьма стоит удручающая. Лишь одно окошко освещает слабо лик его сердитый. Звякнула цепь, молодца держащая. Не понравился ему этот звук раздражающий, лишний раз напоминающий о неудаче его позорной. Ну как же так он, дурак, мог попасться в ловушку басурманскую? Ай, и прах на голову его богатырскую. Не подумав, помчался на подмогу братьям своим названым, да сам в беду и угодил. Окружили бандиты поганые, в разгаре самом, да и сорвали с шеи широкой мешочек с землицей русскою. А там и сил прикладывать не пришлось: скрутили как цыпленка позорного, рот заткнули, на коня повалили, потащили в логово их нечестивое. Тьфу ты, а досадно то как! Вот что значит преданность человеческая. Думал, доброе дело делает, а оно вон как обернулось ему. Крупом конским. А Соловей, разбойник басурманский, ох и потешался. Распивая из чаши золотой вино, смеялся и торжествовал. Перед носом самым качал мешочком заветным, приговаривал, мол, повеселится он теперь вдоволь, поиграется с самолюбием Илюшиным, да гордостью его несгибаемой. Впрочем, несгибаемость его вопрос времени. Не смолчал Илья, высказал ему, что думает о роже его прусачьей. Разозлился Соловей, сходу прописал ему сапогом по лицу. Бесился, да грозился, что думал пожалеть богатыря русского, но теперь несдобровать ему, за язык свой острый сполна заплатит, дак еще и сверху получит. Не испугался добрый молодец: в глаза смотря разъяренные, сказал, что не боится он пыток его и издевательств. Хоть железом красным жги, хоть плетью пори до крови, не сломать ему его. На что вдруг оскалился Соловей, да посмотрел недобро. Не понравился Илье этот взгляд черный. Было в нем что-то совсем уж пугающее. — Ну давай и посмотрим, Илюшенька, какой ты выносливый у нас. А досель отдыхай, обживай комнаты свои царские, – щелкнул пальцами Соловей, подхватили богатыря под белы рученьки, да под гогот прихвостней соловьевых, упекли его в камеру тесную. Вот и сидит он, горемыка, пыток ожидая. Только вот ума не приложит, на кой нужен он шайке супостатов? Тайн государственных не знает, Алеша-то с Добрыней на свободе. Коль узнают – разнесут лагерь, камня на камне не оставят. А тут вдруг и пробил пот холодный Илью, а где он, собственно, находится? Как узнают братья названные, где искать его? Ведь пока везли его, трепыхался он без сознания, а как подъезжали, так и края неведомые были. Не видал он еще мест подобных этому. Дурно сделалось Илье. Главою уперся он в камень холодный, зубами заскрипел. Попал, попал дурак. Вот бы добраться до землицы, так он и один здесь все с землей сравнял. Да только как сделать это? Ведь не выпустят его отсюда, еще Соловей этот удумал что-то явно нехорошее. Чтобы совсем духом не упасть, стал он себя подбадривать. Ну, мало ли чего удумал змей этот ядовитый, не побоится настоящий русский богатырь ни пыток телесных, ни словес грязных. Все выдержит, а там, может, и шанс появится. Пообещал себе Илья, что не станет сдаваться ни за какие коврижки. Он смерти готов в лицо смеяться, а если и помрет, так с высоко головою поднятой. Успокоив себя, улегся он на сено отсыревшее, да очи сомкнул ясные. Утро вечера мудренее. Да вот не дали ему выспаться. Ночью темною вдруг вошла стража соловьева, распинала его, потащила куда-то. Как же удивился Илья, увидев вместо пыточной комнату просторную, свечами освещенную. А посреди бассейн с водою свежей. Но еще дурнее ему стало, когда вышли девы стройные, еле полупрозрачными одеждами прикрытые. И улыбаясь приветливо, попытались с него одежду стянуть, да в тот же бассейн его нагого засунуть. Дергался Илья, ругался, что мочи есть. Да не смел он дивчин грубо оттолкнуть. В свете тусклом казались они столь воздушными, будто бы моргнешь и испарятся. — Девицы милые, коли топить меня собрались, так зачем же мороки столько? Да и где это видано, чтобы такие, как вы, делами грязными занимались… — не отвечали ему девушки, лишь взгляды тупили, руками рты прикрывая, как предстал он пред ними нагой полностью. Водою теплой его обмывали, плечи широкие тканью мягкой обтирали. А как вышел из купальни Илья, так и маслами душистыми натерли. Чашу вина полную поднесли. Не понравился Илье привкус. Да ничего не оставалось. Осушил ее под взгляды странные. Он сбит с толку был, что же делать с ним собираются? Эх кабы были молодцы тут, хоть бы зубы попробовал им выбить, да сбежать. А тут девицы, ну как руку поднять на тело хрупкое? Пока предавался он размышлениям, одели его снова, выдав халат золотом шитый и портки шелковые. Поморщился Илья, не любил он одежду вражескую. Вычурную и какую-то неприличную. То ли дело рубаха белая с узором красным, защитным. А это цацки все ненужные. Вновь скрутили руки богатырю за спиною, да повели коридорами узкими. Втолкнули в комнату, да испарились девицы, словно их и не было. Насторожился Илья, не зная, чего ожидать ему. Пока на пытки страшные и близко похоже не было. Везде полотна тканые шелковые золотые. Оружие по стенам развешано, а у стены кровать широкая, вся подушками разноцветными закидана. — Что же ты стоишь, как столб, друг мой ненаглядный? Проходи, располагайся. Раздели со мною трапезу, – от неожиданности аж дернулся Илья, резко оборачиваясь. На полу стояло блюдо серебряное, а на нем яства и вино душистое. Рядом на подушках восседал Соловей, враг его заклятый. Сидит себе, улыбается. Взяла злоба Илью, да как смеет он так нагло ему в лицо смеяться. Что за представление он тут ему устроил? — Соловей, змей окаянный… — напрягся богатырь, рванул в сторону недруга, на пол уронить намереваяся, а там и по лицу заехать можно, а в оружии тут недостатка нет. Может и придумал бы Илья план получше, да злоба брала его и досада горькая. Но свалился он с ног, грузно на пол грохнувшись, худ был его враг, да ловок. Сверкнула пред глазами сабля острая, уперлась прямиком в шею открытую. Покачивая головой и языком цокая, стоял над ним Соловей, даже не выпустив из рук с вином чаши. — Не в том ты положении, драгоценный мой, чтобы возникать. Попытался Илья подняться, да удалось лишь спиною к стене привалиться. Злобно зыркнул на Соловья богатырь. Сплюнул прямиком на ковер узорчатый, словно пес ощерился. А врага его, видать, только забавляла злоба эта бессильная. Склонился он к Илье, наступил на ногу его своею, да за подбородок схватил, ногтями острыми лицо царапая. — Что, плохо тебе, Илюша, без землицы русской? — Не сломать тебе меня, супостату проклятому! – в сердцах богатырь выкрикнул. Тут и взорвался Соловей смехом заливисто, глаза как будто утирая. — Право, посмотрите на него, мне эта спесь даже нравится. Да не радуйся особо ты, я собью ее как следует, – пригладил он вдруг щеку Ильи, бородою густой покрытую. Тот дернулся в сторону, словно кипятком ошпаренный. А басурманин продолжал тем временем. — Говорил ты мне, родимый, что не убоишься пыток никаких? Склонился прямо к лицу Ильи Соловей, прямиком в глаза заглядывая. Отвернулся Илья еще сильнее, золотые цепочки совсем близко пред ним поблескивали. Никогда не понимал этой дряни басурманской. Кабы да на тело свое такое вешать… Да еще и на груди да животе, право, какая мерзость. Внутри себе признавался он, что подлецу все к лицу. Нервно выдохнул богатырь, сильнее в стену вжимаясь, глазами комнату обшаривая. Думай, думай голова, что поможет обмануть Соловья? А тот все знай, скалится. — Ну и где вся резвость твоя, молодец? Где растерял? – клацнул зубами он совсем от лица близко, по устам своим ядовитым кончиком языка мазнув. – Так давай попробую помочь вернуть. Отпустил Соловей Илью, да взял что-то со стены, любовно пальцами проведя вдоль вещицы. Не успел богатырь и рта открыть, как черной змеёю обвилось нечто вокруг шеи, неприятно надавливая. Округлились глаза мгновенно, почти взревел он не своим голосом. — Я тебе пес цепной, полудурок эдакий?! А ну сними немедленно! – а в ответ ему лишь языком цокнули, да головою покачали. — Уже лучше, Илюшенька. Да вот только не позволял я тебе зубы свои скалить. Потянул на себя поводок кожаный Соловей, упал богатырь на пол. Придавило лицо его сапогом, в мягкие ковры вжало. Начал брыкаться Илья, да только себе хуже сделал. Острый каблук больно в кожу впился. Задышал он глубоко, трепеталась в груди злоба горькая. Да что мог он сделать, все силы оставили его на растерзания безумцу басурманскому. Гулко сердце билось, возмездия требуя. — Будешь меня слушаться, глядишь тебе и понравится, – повел носом сапога Соловей по скуле почти ласково. Дернул верх заложника своего, на колени сажая. Усмехнувшись ногтями острыми по плечу, повел в сторону, халат спуская шелковый. Открылась кожа белая, мурашками покрытая. А гад и доволен, вон как ухмыляется. Знает, тварь, что не сделают ему ничего. Крепки веревки, не разорвать. Ухватился он за шею широкую, словно разминая, не отрывая взгляда медленно языком повел по устам тонким. Повел бедрами точеными. Любая дева позавидовала бы. Звякнули украшения золотые, когда прижал он лицо молодца к животу своему открытому. Оторопел Илья, как рыба ртом воздух хватает, а Соловей, знай себе, руку заклятующую в волосы запустил густые, сжимая со всей силою. Возмутился Илья донельзя, осознание свалилось вдруг, что не резать его собираются, ой не резать. — Да я на деву что ли похож красную?! Ты не дури, бес проклятый! А то я тебя… — Ну, ну, что ты меня? – проговорил Соловей издевательски. — Расскажи скорее, интересно же. Вот видишь, тебе и сказать нечего. Перехватило дыхание от удара коленом точного. Упал спиной богатырь на подушки шелковые, закашлялся. Зубы сжал до скрежета. Стрелою метнулся разбойник к нему, нанося удар прямо в бок. Ой и скривился Илья, от следующего по пояснице пытаясь увернуться. Да не удалось, упал лицом вниз, почти хрипя. Мал, гад, но удары сильны у него. Да не дали отдышаться ему, халат шелковый раздирая, ноги друг с другом связывая. Сбилось дыхание, вздымалась грудь широкая. Коснулось сзади нечто холодное и гладкое. Вдоль спины змеёю поползло. Да не долго щекотка легкая длилась, засвистело в воздухе. Обожгло огнем плечо левое. Сдержал Илья вскрик удивленный, но не закончилась боль горящая. Уперся Соловей ногою в тело лежащее, хлестал наотмашь плетью черную. Терпел богатырь храбро, да не сдержался, когда соскользнули портки шёлковые, а ладони горячие огладили округлости почти любовно. — Хорош ты, богатырь русский, – звучали слова с каким-то придыханием. Заалел Илья, лбом в пол упираяся. Да что же этот черт позволяет себе? Сам как блоха, а злобы то сколько, мыслей грязных. Как в нем это только помещается? Не успев Соловья доругать, пронзило тело вдруг ощущением ранее неизведанным. Удивленно выдохнул Илья, глаза зажмуривши. Что за искры? Будто изнутри всполохнуло резко, обдав то холодом, то жаром. Что за непотребство? И все снова повторилося. Да от каждого удара вздрагивало тело предательское все сильнее. И спиною ощущал Илья взгляд прожигающий. Не сдержался богатырь от вздоха слишком громкого, когда Соловей, словно кот, вцепился ногтями в спину широкую и вниз повел, надавливая. Насмешливый свист послышался. — На-адо же, — протянул разбойник издевательски. — Вот так новость. Так вот что нашего героя интересует? Ну, а то на Руси вашей уныло, слов не сыскать, — перевернул Соловей Илью на спину, седлая его сверху, да во взгляд сердитый всматриваясь. — Дрянь не мели, супостат, устроил тут невесть что, аж боги ужасаются. Коли закончил ты с игрищами своими, так… И замолк богатырь мгновенно. Уста его зажали, зубами терзая, золотыми украшениями задевая. Язык горячий меж губ скользнул прямиком в рот податливый, заставляя подчиняться, не сметь перечить. Попытался Илья укусить Соловья проклятого, так не удалось, лишь больше раззадорил супостата. Терзали его поцелуем настойчивым, странный жар вызывая, от чего внутри все будто вздрагивало. Напряглось тело крепкое, когда за волосы назад потянули болезненно. Заплясал мир пред глазами, завертелся. Почти сдался Илья под напором, казалось, разорвут его ощущения противоречивые. Как же может он прогнуться под тварью этой? Да вот почему-то сопротивлялся он все меньше. Как же хорош был в своих пытках разбойник нечестивый, почему же так слабеют ноги, когда пальцы плечи царапают, а губы тонкие так настойчиво целуют? И наконец (наконец ли?) закончились ласки жестокие. — Прекрати все это. Сейчас же, – сбился голос, сорвался в хрип неразборчивый. — Прекратить хочешь? А почему же кое-что о другом говорит? В конец рухнуло самоуважение богатыря, когда Соловей поднялся да ноги его раздвинул в разные стороны, сапогом меж них надавливая. Захрипел Илья, назад голову откидывая. А Соловью только повод дай, знай себе, водит ногою, да наблюдает за тем, как его жертва корчится, губы закусывая. — Ну давай, Илюшенька. Цена малая – лишь попроси меня как следует. Нет, сдамся я, Илья думает. А голову так и кружит, так и трясет чресла грешные. Нахмурился Соловей. Тяжело дыша, ухватился за поводок, натягивая. — Запоешь ты у меня, как миленький. А у Ильи глаза негой затягивает, ощущает он, как вокруг тела веревку крепкую обвязывают, а руки над головой задирают. Собрался он, в полутьму вглядываясь и почти заревел по-звериному, были б только силы. Тело его за руки да за ноги к двум столбам привязали, в стороны раскинув, на колени поставив. Да закрепили не абы чем, а ремнями кожаными. И худшее самое, что был он совершенно нагой, от чего повело еще сильнее сознание. В тот же миг прижалось к нему сзади тело горячее, руками оглаживая, словно изучая. Пальцы по изгибу талии скользили, к груди широкой поднимаясь. По уху провел язык влажный, после обдало горячим шепотом. — Хорош ты, Илья, крепок да статен. Ох, и задал ты мне проблем, да только никогда б я тебя не отпускал из владений моих. Оставил бы тебя здесь навсегда. И ни друзья не нашли тебя, ни целая армия. Стал бы служить только для меня, богатырь, как мне пожелается. Да только строптивый ты больно, не удержать тебя навечно. Сползли руки вниз по телу, местами жадно сжимая. Почти в бессознательном состоянии был Илья, лишь мог на ласки отзываться, да от ощущений стонать умопомрачительно. Сжигало Соловья пламенем адским. И эко их угораздило оказаться по разные стороны в этой бесконечной войне. Коли был бы с ним, так он его правой рукою своей сделал бы, ни в чем не отказал бы. А приходится, видишь ли, обманывать да опаивать. Но оборвав думы свои, обхватил разбойник плоть разгоряченную, наслаждаясь звуками желанными. Пока богатырь в руках его метался, достал Соловей пузырек хрустальный. Полилось масло душистое по пояснице, вниз по телу, да на пол капая. Надо сказать, был разбойник коллекционером великим вещей самых разных. От драгоценностей, до таких, о которых вслух говорить запрещается. Потому в следующий миг ощутил Илья нечто изнутри его раздвигающее. В глазах звезды так и заплясали, дыхание сорвалось и сердце куда-то вниз ухнуло, от движений медленных. Ухватил его Соловей за шею, спиной к себе прижимая, да голову назад откидывая. — Давай, Илья, только попроси и все быстрее кончится. Затряс головой богатырь, замычал протестующе. Да только молвил совсем другое. — Прошу тебя, Соловей. Пожалуйста… Зарычал утробно мучитель беспощадный, вцепился в бедра широкие. Ухватился за пряди русые и более не смел себя сдерживать. Слишком долго ждал он момента этого. Наслаждался покорностью богатыря разгоряченного, такого отзывчивого и желанного. Хватал его за тело влажное, слушал вскрики сладкие. Затрясло Илью крупной дрожью, закатились очи ясные. Соловей вцепился в кожу белую, почти разодрав ее, укусил зубами острыми в плечо крепкое, дыхание пытаясь успокоить сбившееся… Очнулся Илья в поле широком, под небом чистым, ничего не понимая. В голове мысли путались. Еле глаза открыв, схватился за свою голову. Как же гудит, окаянная… И тут вскочил, как ужаленный. Соловей! Вот же тварь, вот же басурман грязный, что посмел наделать он?! Задыхаясь от возмущения, начал он себя ощупывать. Руки на груди вдруг остановились, заглянул он за ворот рубахи. Да как заревел, что аж птицы с веток повзлетали. Блестело колечко золотое с колокольчиком крошечным, слегка позвякивая. Улыбался Соловей, разлегшись на подушках да одеялах шелковых, медленно вино потягивая. Надолго запомнит Илья подарочек его прощальный. А что ж решит о прошедшем, так дело его, богатырское. Он же никогда не жалеет о содеянном.