Кэссиди не может умереть

Джесси Кастер – ебаный алкоголик со сдвигом на Боге, с какой-то извращёной верой, у него разбитые костяшки, кровь на серебряных уголках воротника и вместе с потрёпаной библией он таскает с собой кольт. У Джесси Кастера тёплые карие глаза и холодный взгляд, повелительный голос даже без всякого Генезиса и жёсткие ладони. Джесси Кастер способен убить человека или сделать с ним что-нибудь ужасное, насколько позволит ему фантазия и Голос. Джесси Кастер способен стать лучшим другом ненормальному вампиру-ирландцу, которому сотня лет и который разрывает людям глотки, чтобы отращивать себе оторванные конечности. Джесси Кастер любит Тюлип. Кэссиди не может умереть. ●●● Пустить пулю в висок из сорок пятого калибра – банально. Обычный понедельник. – Неплохо прочищает мозги, почти как родимый Джек Дэниэлс! – смеётся Кэсс, вытирая с подбородка кровь и не глядя в злющие глаза нашедшего его в подвале окружной больницы Джесси. – Кэсс, тебе настолько скучно? Улыбка на губах – загадочная, говорит "ничего ты не понимаешь, падре" и вымученная, болезненная, рвёт губы и не отражается в глазах. Стук упавшей табуретки, петля на горле. Обычный вторник. – Идиот, Господи, какой же ты ебанутый идиот. – Джесси отдаёт ему последнюю сигарету, и она дерёт ещё опухшее горло. – Не поминай имя Господа твоего всуе. – нравоучительно, с неживой и безразличной насмешкой. Сидя на полу рядом с табуреткой и бледным вампиром, Джесси кажется здесь совершенно не к месту. – Знаешь, было бы пиздецки забавно, – хрипло говорит Кэссиди и почти смеётся, – если бы ты стоял возле моего гроба, и я такой безжизненно прекрасный в свете этих ебучих витражей, все рыдают и говорят о моей безвременной кончине, а ты проводишь похоронную, мать его, мессу под эту вашу жуткую органную херомантию. Джесси смотрит на него долго и страшно, и Кэсс делает вид, что поглащён сигаретой и её дым неебически красив. – Не люблю орган. – признаётся Джесси. Бесконечный полёт, вниз, к пустоте и мимолётному концу, прямо с колокольни. Дух захватывает, пока не вхуячишься в землю, забрызгав песок кровью. Что-то внутри противно хрустит. Обычная среда. В таких случаях Джесси находит его быстрее обычного, ругается, матерится, тащит в церковь и отпаивает донорской кровью. Где он её только берёт, Касс же выкинул все запасы. – Не шути с этим, Касс. Вдруг и правда сдохнешь, и что я буду без тебя делать? Читать проповеди, бухать, драться в барах по выходным с местными работягами и трахать Тюлип. – Придумаешь, хули. Зря ты что ли такой умный неебически? Обычный четверг – камень к шее и ко дну. Каждый раз почти получается, пару минут приходится пялиться на зелёную муть озера, и дно такое мерзкое, что просто жуть, зато лёгкие не успевают восстановиться. Крепкая хватка за плечи, рывок, камень, ну конечно. В воде время медленное, как будто тоже превращается в ленивое течение, и пальцы слишком долго развязывают верёвку. Первый вдох самый болезненный, рвёт лёгкие. Он кашляет, пытается сесть, и снова Джесси смотрит на него зло. – Знаешь, я тебя так однажды сам приебу, ты затрахал уже. – Это всё твоё ебучее благородство, падрэ. Напомни ка, когда я просил себя спасать? Это, вроде как, исключительно твоя инициатива. Дай уже выпилиться нормально, а? Оба мокрые, дышат тяжело, солнце не греет, и Джесси дрожит. – Я не могу не спасать тебя, Касс. Ты знаешь. Хватит строить из себя блядскую королеву драмы и играть на моих нервах. – Да твоими нервами можно людей убивать. Переживаешь за меня? – усмехается, смотрит искоса и думает, что в техасском закате очень красиво было бы умереть. Но Джесси притащил с собой зонт и рука на его ручке дрожит, но не опускается. Можно же просто сдвинуться с места, этого хватит, и сгореть к херам. Но у Джесси в закате глаза такие глубокие, глубже этого несчастного озера и даже глубже Марианской впадины. Глубже всего, и темнее ночи. Берег с шуршащим песком, сгорающее солнце, блестящая гладь озера, мокрые руки и сухие сигареты. Кэсс не двигается. Джесси молчит. Вскрытые запястья, пожалуй, ещё банальнее, чем застрелиться, да и грязно, так что приходится в ванной, и по-детски как-то. Обычная пятница. Джесси обещает спрятать все бритвы, все режущие предметы, бесится и вытаскивает тело из ванной. На пол выплёскивается красная вода, как будто ржавая. Кэссиди чувствует уже удар головой об пол, потом она оказывается на чём-то мягком. Джесси матерится, ждёт, пока придет в себя, держит чужую голову на своих коленях. Касс притворяется, будто ещё не очнулся. – Я ведь могу приказать тебе перестать эту хуйню, но должен понять, на кой хер ты это устраиваешь. Ты мне можешь объяснить, Кэсс, просто, блять, объяснить, зачем? Тебе нравится меня доводить? – Мне нравится твой голос, Джесси, вот хоть ебанись, как нравится. – открывать глаза не хочется, потому что тогда придётся сползти с коленей и опять изображать из себя хер пойми что. – Ты так забавно бесишься. Ничего не забавно, у Джесси не бывает забавно, у него всё слишком. И руки слишком, и серьёзность на лице, и кровь на костюме и пальцах. – Кэсс. Хватит. – он молчит, так что страшно становится до мурашек, а потом добивает. – Пожалуйста. Не приказывает, не ругается, просто просит. И Касс думает, а может, и правда хватит. Но обычная суббота – это таблетки и джин, самый дешёвый и самый крепкий. Это не очень-то действенно, потому что таблетки не берут, но если запариться и достать транки, и достаточно много – то можно и поумирать пару часов за сомнительным баром, где никто не обратит внимание на худощавого парня, свалившегося в полумраке у свалки перегоревших неоновых вывесок и не кинется вызывать реанимацию. Но Джесси, конечно, зачем-то понадобилось в этот бар, и он хватает Касса за плечи, почти рычит, потом отпаивает кровью и молча смотрит, как вампир ругается и приходит в себя. Неоновая вывеска, весёленькое "Welcome", это из-за неё Джесси такой бледный? – Хватит пытаться умереть. Давно пора было. Теперь остаётся только одно. Не пытаться. А умереть. В воскресенье Джесси читает одну из своих пространных проповедей, а Кэссиди решает прогуляться. Уходит с зонтом подальше от церкви, находит красивый пляж с торчащими из песка непонятными колючими кустами и стоит там, кажется, пол жизни. Не стоило медлить. У Джесси удивительный дар находить его при смерти. Но не притащится же этот долбоёб на богом забытый пляж с огнетушителем. У него свидание с Тюлип и ещё куча важных дел. Кэссиди не оборачивается. Закрывает зонтик и глаза. Не может удержаться, и кричит, хотя не слышит этого, падает на песок. Кажется, чувствует, как каждый осколок песка врезается в сгорающую кожу. Умирает и думает, что вот оно, наконец-то. Но Джесси Кастер точно ебанутый. Шипение, нечем дышать. Отбросив закончившийся огнетушитель, хватает почти сгоревшее тело, заворачивает в свой пиджак, как может быстро, тащит к воде. И держит там до самого заката. Потом вытаскивает, и глаза у него блестят, а руки трясутся как у эпилептика. Кэссиди смотрит на него из-под сожжённых ресниц и удивляется, как Кастер может смотреть на него – он же отвратительно полумёртвый. Но Джесси смотрит, а потом подворачивает рукава и суёт руки с заметными венами под нос вампиру. – Кровь закончилась. Пей. Касс молчит, смотрит и не шевелится. Он не будет пить кровь Джесси, пусть этот ебанат в жопу себе свои руки засунет, он не оставит ни укуса на этой белой коже, как бы не хотел. – Пей. И Кэссиди вгрызается в руку, по губам течёт кровь, но он как никогда старается, чтобы она не попала на песок. Потратить кровь Джесси впустую кажется кощунством. Он чувствует, что сухие глаза намокли. Джесси заставляет его себя убивать. Дыхание Кастера сбивается, он жмурится и хрипит сквозь зубы, но молчит, а Кэссиди чувствует, как заживает кожа. Слишком быстро. Кажется, Кастер успел даже раньше, чем вампир думал. Он всё равно был далеко от смерти. Из-за ёбаного Джесси, мать его, Кастера. – Хватит, – просит он, сквозь кровь, но Джесси молчит. Молчит ещё несколько секунд, потом повторяет его слово своим голосом, и Кэссиди резко отстраняется, будто его ударили наотмашь. Падает на песок, дышит тяжело и давится воздухом в перемешку со всхлипами. – У тебя совсем... всё с головой... не слава богу? – пытается говорить, срывается и обхватывает себя руками. На них теперь просто ожоги. – Тебе случайно в последнее время кирпичём по голове твоей драгоценной никто не ебашил? Раз эдак двадцать? Джесси бледный и весь в крови, своей и Кэссиди, он срывается: – Кэссиди, пошёл ты нахер со своими суицидами! Я не дам тебе сдохнуть, даже не старайся, тварина ты депрессивная! Ты мне объясни, что случилось, объясни, какого хуя, я могу помочь, ты знаешь, что могу! – Да. Знаю. Можешь. – Кэссиди смеётся. – Но не станешь. А я не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. У тебя и так какое-то перевыебанное чувство долга. – Так это я виноват? – Тут же щурится Кастер. – Что я такого сделал, что ты пытаешься сдохнуть? – Нет, не ты, с хуя ли. – пытаясь не отводить глаза, быстро отвечает Кэссиди. И как будто чувствует кожей захлопнувшийся капкан. – Не сри мне в уши, Кэсс, лжец из тебя отвратительный. Говори, зачем ты себя убиваешь. – Чтобы не отравлять вам с Тюлип жизнь. – как-то умудряется сформулировать всё как можно более неоднозначно Кэссиди и задыхается. – Так ты, значит, любишь Тюлип? – хмурится Джесси, пытаясь понять. Но нихуя он не поймёт. Кэссиди смеётся. Наверно, надо ответить "Да" и добавить что-нибудь вроде "и трахнуть её хочу до безумия!", чтобы Джесси сам его голыми руками придушил. Но Кэссиди не успевает. – Ты любишь Тюлип, идиота кусок? – Нет. Блять. Вот дерьмо. Вот ведь пиздец. Всю пиздецовость ситуации Кэссиди видит в глазах Джесси, в его ебучих глазах, и смеётся ещё истеричнее. – Теперь ты дашь мне сдохнуть, падрэ? Не из отвращения, так хотя бы из сострадания. Ночь накрыла пустыню давно, звёзды выползли только сейчас. Мелкие и робкие, зато луна – огромная, как фонарь, и все кратеры разглядеть можно. В ней всё серебряное и искусственное. – Я ведь могу приказать тебе просто перестать... Блять. Любить меня. – Лучше убей. – Но я не прикажу. – Ну и дурак. Звучит почти ласково. Кэссиди опять хочется смеяться. То есть, хочется выть и сдирать с себя кожу об этот колючий песок, но рядом Джесси и можно только смеяться. – Ебанат. Кэссиди, какой же ты ебанат. И Джесси со всей своей силой хватает вампира за клочья полусгоревшей очередной дурацкой рубашки в цветочек, хватает внезапно и крепко, и Кэсс покорно жмурится. – Хочешь набить мне ебало – сопротивляться не стану. Но Джесси не меньший ебанат, чем Кэссиди. Интересно, какого это – целовать обгоревшие губы? Видимо, не так уж и плохо, потому что Джесси целует сильно, или как это ещё назвать, как будто пытаясь что-то доказать, не так, как целуются влюблённые подростки и даже не так, как влюблённые взрослые. Кэссиди не выдерживает и прикусывает губу, не сильно, не так, как хочется, он же не собирается убить Джесси – хотя, порой да, собирается, но точно не сейчас. Может, позже, но сейчас есть только луна, которая тактично смотрит в другую сторону, есть осыпающиеся звёзды, поселившиеся светом в глазах Джесси и своими взрывами – в его губах, есть тихий песок и техасская ночь. Кэссиди отстраняется, потому что надо же что-то сказать, спросить, какого хера происходит, надо же прекратить эту поеботню, но он не решается ничего сказать, потому что натыкается на взгляд Джесси, который смотрит не в глаза, а ниже. И опять сдаётся. В паре шагов от них красный огнетушитель заносит песком, а их беспорядочные следы смывает озеро. В озере тоже звёзды, но не так много, как в Джесси. Кэссиди чувствует себя ночью. Рука Джесси ведёт по волосам и шее, и это даже не больно, несмотря на ожоги, а Кэссиди позволяет себе зацепиться пальцами за воротник Кастера, и ему почти смешно уже по-настоящему. Проповедник целует вампира на заброшенном пляже в Техасе. Кэссиди думает, что можно и вправду спрятать все режущие предметы, и надо бы купить новый зонтик. – Ну ты, падрэ, даёшь. Честное слово, ты полон сюрпризов, как ебучий Лос-Анджелес. – Кэссиди едва дышит. – Ничего, ты тоже. Умеешь, блять, удивить. Кэссиди цепляется за него, вставая. У Джесси весь костюм в песке, он зачем-то поднимает с земли огнетушитель, и тащит его в свободной руке, второй придерживая потрёпанного вампира. На их удаляющиеся фигуры – одна хромает, другая держит крепко, смотрит ночь. Ночь отдала им половину своих звёзд, но если бы ночь могла верить, то она бы верила, что пиздецки не зря это сделала.