down-sunset-down.

и, казалось, что в тот день мы были одни на всей Земле; буквально! и я закрываю глаза каждый вечер этой промозглой осени; этой безумно холодной зимы. и, неизменно, каждый чертов раз эту непросветную тьму рассекает взмах светлой гривы волос. я почти вживую слышу твой звонкий смех и краем глаза замечаю промелькнувшую мимо пеструю расстегнутую рубашку. мы бежим по полю. совершенно точно я помню этот день: ты пришел ко мне в мою крохотную съёмную квартиру, заполнив все пространство запахом дыма, меда и апельсинов и, кое-как растолкав меня, рассказал о своей внезапной – и совершенно маниакальной – идее. возможно, я был слишком заспан и рассеян, а, возможно, ты действительно обладаешь отличным даром убеждения; в любом случае, я согласился. кажется, мы даже толком не собрали вещей – лишь пара бутербродов с оставшимися в холодильнике яблоками, сыром и рукколой, и апельсины, притащенные тобой из ближайшей фруктовой лавки. но даже голод от отсутствия завтрака перекрывали эмоции, внезапно накрывшие меня с головой и пробудившие не хуже ледяного душа: я был в предвкушении чего-то совершенно нового, и это гнало кровь по моим венам быстрее обычного. а ты лишь счастливо улыбался, глядя на меня, копающегося в платяном шкафу в поисках одежды; глядя на меня поверх своих темных очков-авиаторов, когда мы проезжали мимо еще спящих улиц лондона, окутанных легким туманом, и увлеченно болтали о совершенно глупых вещах. сквозь кучевые облака светило восходящее солнце и, взглянув на тебя в очередной раз, я неожиданно для себя поразился – мягкие лучи ложились на твое лицо, сглаживая все черты и придавая твоей коже персиковый оттенок – настолько завораживающе и живописно, что я ужасно пожалел, что не умею писать картины. даже если бы умел – возможно, среди них и были бы шедевры, но все внимание зрителя было бы захвачено только этой замысловатой композицией: открытое окно старой машины, в котором проносятся безликие дома и вывески, и ты, облаченный в солнечное кружево, на переднем плане. погруженный в мысли в ту минуту, я задумчиво вздохнул, и в образовавшейся за последние минуты тишине ты тут же обратил на это внимание – немного развернулся, и, будто очнувшись от внезапного наваждения, принялся заваливать меня историями давно прошедших дней. тогда я просто откинулся на прохладную спинку сиденья и, прикрыв глаза, слушал; время от времени хохотал вместе с тобой, иногда поддакивал или переспрашивал – даже не особо вникая в сюжет; возможно, я просто не хотел, чтобы твой голос прекращал звучать. мы ехали совершенно недолго – но воспоминания со временем искажаются, и сейчас мне кажется, что мы ехали вдоль светлеющих улиц, а затем по дороге, проложенной посреди поля, целую вечность. счастливую вечность, которую ты обычно проживаешь в ожидании чего-то в будущем, совершенно не осознавая, что прямо сейчас мимо тебя проносятся безвозвратно лучшие моменты твоей жизни; не понимая, что счастье уже прямо перед тобой, вокруг тебя – везде. вскоре сплошная бежевая полоса из колосьев начала зеленеть, и мы наконец подъехали к цели. выйдя из машины, я, отвыкший от столь яркого света, жмурился и прикрывал глаза рукой, пока ты довольно потягивался после продолжительной поездки. я отшагнул от дверцы машины, и тут же оказался окутан высокой изумрудной травой, из которой радостно выглядывали полевые цветы. оказалось, ты остановил машину в самом центре огромного луга – трава выстилала его до самого горизонта, и он казался бесконечным; и оттого – еще более прекрасным. засмотревшись на легкие облака на кристально голубом небе, я пропустил момент, когда ты обогнул машину и оказался рядом со мной. взмах светлой гривы волос – ты ловко схватил меня за край легкой летней рубашки, и уверенно шагнул в травяные заросли; – а я, увидев на твоем лице зазывающую ухмылку и азартный блеск в глазах, без промедления пошел за тобой. и мы побежали. помчались по полю, по этому нескончаемому зеленому океану, и не думали ни о чем – совершенно удивительное дело после недель недосыпов и экзаменов; ветер бил в лицо, а ноги то и дело путались в длинных травинках – но мы не распускали замок из рук; не давали друг другу разойтись хоть на шаг; делили каждую эмоцию, каждое чувство на двоих, и неслись прямо к такому близкому горизонту. твои глаза блестели в лучах солнца, подобно чистейшей водной глади, и я чувствовал себя абсолютно счастливым; абсолютно свободным. наконец мы, сбивчиво смеясь и все пытаясь выровнять дыхание, почти упали на покрытую короткой травой землю. я, пребывая в восхитительном расположении духа, рассказывал какие-то бессмысленные шутки, и ты заливался хриплым смехом, откидывая назад голову, в ответ на каждую. под руками мягко шевелились от ветра ромашки и клевер; когда ты решил найти четырехлистный, это удалось тебе в первые три минуты; и, чтобы я не чувствовал себя обделенно, в следующие три минуты ты нашел для меня второй. // – я не могу понять, зачем мне вообще сдался этот твой клевер? – каждому из нас иногда нужно немного удачи! // поднялись с травы мы лишь тогда, когда в желудках начали недовольно петь киты – за сэндвичами нам нужно было еще идти и идти до машины, поставленной где-то вдалеке и благополучно забытой на несколько часов; так что стоило поторопиться до темноты. горизонт розовел, а мы сидели на пледе, чудом найденном в твоей машине, и дискуссировали о цветах и машинах. оказалось, что совсем неподалеку от твоей легковушки раскинулась небольшая река, и мы непромедлительно решили осесть именно возле нее – что начало казаться мне уже не таким хорошим решением, когда, болтая ногами в теплой воде, ты окатил меня брызгами с головы до ног; – и после небольшой баталии мы были уже полностью промокшими. ты лежал, устремив взгляд в небо, и увлеченно расписывал мне красоту пейзажей; вообще-то, я вполне мог осмотреться сам, но в тот момент я лишь воспользовался возможностью, и, слушая тебя, засматривался на твой, почти девичий, профиль – с мягкими чертами, аккуратным носом и невозможно большими глазами, отражающими всполохи заката; который в тот день вышел невероятно красивым – на стремительно темнеющем аметистовом небе то и дело виднелись отблески бордового, лимонного и оранжевого, а из-за полупрозрачных облаков выглядывал яркий серп месяца. кристально чистая вода тихо журчала о камни, когда на небе появились первые звезды. и мы лежали на влажной траве, и ты указывал в небо своими изящными пальцами; и подмечал каждую загоревшуюся звезду: Сириус, Альдебаран, Бетельгейзе, Процион; – все еще я не понимаю, откуда ты знал все названия; но в тот момент я, словно завороженный, внимал всем твоим словам и устремлял затуманенный взгляд в небо, светящееся далеко раскинувшимся Млечным путем; и с каждой секундой; с каждой минутой – небесный купол темнел, и мы оставались лежать под мириадом созвездий. и, возможно, в мире не изменилось совершенно ничего в тот момент, когда ты взял меня за руку, – но передо мной взорвались галактики. по пути назад я вызвался водить твой форд – пока ты спал на пассажирском сидении, я время от времени отвлекался от бесконечной дороги и вглядывался в твои подрагивающие длинные ресницы. на фоне тихо пел роберт плант из твоей старой магнитолы, а редкие фонари отбрасывали густо-желтые блики на кожаные сидения и наши лица. когда я заруливал в небольшой двор твоего квартирного дома, из-за крыш пятиэтажек уже пробивались первые солнечные лучи. это воскресное утро выдалось удивительно свежим и чистым – от вчерашнего тумана не осталось ни следа. по прозрачно-голубому небу расплывались слоистые облака, растворяясь в светлой синеве, а в спертом воздухе машины кружились кристальные пылинки. я кинул на тебя беглый взгляд именно тогда, когда ты с ленцой приоткрыл глаза; и уже не смог оторваться, зацепившившись за сверкающие голубые радужки. у меня удивительно четко отпечаталась в памяти твоя улыбка – сонная, широкая и искренняя. знаешь, сон действительно срывает с людей любые маски – когда открываешь глаза с первыми лучами солнца, оно заполняет весь твой разум – и в нем не остается места для вчерашних забот и проблем. пожалуй, тогда даже я – не спавший почти целые сутки и полностью вымотанный – временно забылся. не хотелось даже говорить, – ведь это значило нарушить эту хрупкую атмосферу; прервать тихую песню персикового рассвета, пробивавшегося из-за бетонных стен. и мы молчали. молчали, когда ты зачарованно смотрел на рассвет; а я – на тебя. молчали, когда ты медленно перевел взгляд на меня и перегнулся через коробку передач, поставив худой локоть на мягкий поручень. молчали, когда ты тягуче накрыл мои губы своими, и спустя пару секунд нерешительно отпрянул. // – спасибо // – и твои щеки залились пунцовым. я буквально застыл – возможно, от переизбытка чувств – а легкая музыка почти перекрыла твои слова; я почти не услышал тебя. но, наконец осознав смысл сказанного тобой единственного слова, я заторможенно перевел расфокусированный взгляд на твое растерянное лицо; и, увидев в твоих глазах стремительно угасающий луч робкой надежды, я мгновенно отмер – будто, вынырнув из ледяного озера, наконец смог вдохнуть. и, в последний раз заглянув в твои глаза, где зрачок уже почти затопил небесную радужку, я осторожно притянул тебя для поцелуя – вновь ныряя в омут с головой. домой в тот день я возвращался совершенно счастливым, – и даже ворчливая старушка с первого этажа неверяще уточнила, не появилась ли у меня, случаем, подружка. а я, абсолютно окрыленный – абсолютно влюбленный дурак, понесся в свою крошечную съемную квартирку под самой крышей, перескакивая за раз по две ступени. в тот день я понял, что любовь действительно может дать человеку крылья; *** через неделю – в день, когда на вопрос о тебе фредди, немного удивленно ответил, что ты уехал – я понял, что чем выше ты позволишь любви поднять тебя, тем стремительней будет твой полет вниз. *** // – он что, даже не сказал тебе, дорогой? // когда мы распрощались с фредом, я, не подумай, даже не застыл на месте от непонимания; и даже не сломал в ладони свой старый грифельный карандаш, которым я записывал на клочке бумаги очередную песню; и даже не разнес комнату в приступе отчания, – вовсе нет. просто понимающе кивнул – скорее, сам себе, и вышел на балкон; молча закурил. через пачку marlboro вернулся в темную комнату и уселся за гитару – подумал, что мелодия, крутящаяся в голове в последние дни, вполне неплоха; но я вдруг застыл на месте; сломал свой старый грифельный карандаш; и наутро, обессиленно оперевшийся спиной на край кровати – единственной нетронутой мебели в перевернутой вверх дном комнате – встретил персиковый рассвет, почти что издевательски льющийся на обшарпанные обои моей крохотной съемной квартиры. *** и сейчас, по истечению почти четырех месяцев (трех месяцев, двадцати семи дней и тринадцати часов) я опять сижу у той же кровати. в комнате бардак – я медленно прохожусь взглядом от сдернутого со стены старого плаката до незакрытого окна, и горько усмехаюсь. закуриваю сигарету – наполняю комнату дымом и любуюсь солнечными лучами, пробивающимися сквозь штору. думаю, мне очень повезло с расположением окон – устремленные на восток, каждое утро они показывают мне одну и ту же картину; заставляя сердце болезненно сжиматься. я делаю еще одну затяжку; слышу стук. думаю, что это иллюзия – игра разума, не больше! – но поднимаюсь; прохожу пару шагов до двери и останавливаюсь, занося ладонь над ручкой. а что, если?.. сердце на миг замирает, но я не верю себе же – возможно, я просто помешан умом? возможно; в один миг отпираю задвижку, нажимаю на ручку; та поддается с тихим скрипом, отрывая мне вид на лестничную площадку. моя рука беспомощно соскальзывает с ручки, – вторая роняет обугленную сигарету. на лестничной площадке стоишь ты. // – сегодня такой красивый рассвет, знаешь? //