Письмо

“Когда же… Когда же мы с тобой познакомились… Кажется, тогда, на бульваре. Ты бежал с горой книг в руках, вообще не глядя под ноги. Бежал, весь в своих мыслях, как всегда бывало. Врезался мне в спину, упал, и долго не понимал, ругаться или извиняться. А я, в первую секунду желавший послать неумеху, вдруг забыл все слова… Ипполит… Поля… Ты чертовски не любил, когда я тебя так называю, но было что-то в этом особенное. Так казалось лично мне. Женское имя. Ты так злился всякий раз, когда я называл тебя им, но стоило мне обнять тебя, стоило прижаться к твоим тонким губам поцелуем, как ты тут же забывал все свои возмущения, отдаваясь в мои руки. Поля… Я понял, что я позволял нам слишком мало. Почему-то мне казалось в те часы, которые мы проводили наедине, что за нами все равно кто-то смотрит, кто-то будет нас осуждать, если я чуть крепче сожму объятия, если я позволю своим рукам пробраться за ворот твоей рубашки. Если… Если после моих губ на твоей шее останутся следы. Сейчас я почему-то подумал, что это было бы красиво… Наверное… Ты хотел этого многого, я видел по глазам. Я чувствовал твои тонкие, ловкие пальцы там, где… Где и в мыслях представить страшно. Ты хотел, а я не позволял. Но вот… Но вот теперь тебя нет… Когда я узнал, что ты заболел, первая мысль, что посетила мою голову “А как же я без тебя?”. В ту секунду я был жутким эгоистом. Думал о своей жизни после твоей смерти. Почему то мне сразу было ясно, что ты покинешь нас. И уже скучал… И уже мне было больно. Ты таял на моих глазах, растворялся в моих объятиях. Я это чувствовал, и с ужасом понимал, что вот-вот, и я уже не смогу так крепко прижать тебя к своей груди, зарыться лицом в твоих волосах. Я… Я думал только о себе. В те секунды, когда ты просил капельку нежности и тепла к себе, я думал лишь о том, что будет со мной. Сейчас то я это понимаю, а тогда, держа тебя на руках, словно малого ребёнка, я не понимал… Наверное, и сейчас не все понимаю. Не понимаю, как тебе было страшно и больно. Не понимаю, как ты боялся засыпать, зная, что в любой момент можешь просто не открыть глаза. Ты знал так много… Знал то, что господам сверху обычно бывало не угодно. Все говорили, что ты смышленый малый. О нет… Ты был не просто смышленый. Не могу подобрать слов, сколько всего в тебе было… Мой Ипполит… Меня не было рядом, когда ты ушёл. Мне стыдно за это. Я бы… Я бы держал твои руки в своих, согревая в последние минуты. Наверное, говорил бы, что все хорошо, что смерть - это не страшно, хотя сам бы жутко боялся. Мне сказали, что ты звал меня, а я… А чем же был занят я? И вот я вернулся с твоих похорон. Крышка гроба была закрыта сразу, словно семья не хотела показывать, что с тобой сделала болезнь. Да, я помню твоё изможденное, умирающее лицо, с такими живыми горящими глазами, с такой страстью. Но я запомню тебя живым. Таким, каким мы встретились впервые, таким, каким ты сидел возле меня на постели, осторожно держа за руку, и делая вид, что книжка на твоих коленях куда интересней моего нахождения рядом с тобой. Ты был для меня всем. Моим огнём, моим солнцем. А теперь тебя нет… Молча, одним взглядом, ты мог поддержать меня. И не нужны были эти глупые, бесполезные слова. Нет! Тебе стоило только посмотреть, и я сразу все понимал. Понимал твои чувства. Ох, как их было много! А теперь тебя нет. И нет огня, и нет тепла рядом. Нет того, кто обнимает меня, уткнув свой острый подбородок мне в плечо. Нет того, кто теплом своего хрупкого тела укроет меня от всего мира, заберет мои страхи и переживания. Никто меня не спасёт от…” Несколько капель чернил упали на лист бумаги, скрывая за собой написанные следом слова. Рука дрожит. На строчки падают прозрачные, соленые слёзы. Но какой-то шум за дверью заставляет отвлечься. Пальцы снова сжимают ручку. “Где-то… Где-то там был топор…”