Доступное в недосягаемом

      Вайоминг, Ларами. 2036 год.       Громкий хлопок входной двери нарушил установившуюся на скованной морозом улице тишину. Злобно звякнул дверной молоток. Скрипнуло старое, потрескавшееся дерево. Студёный воздух встретил рассерженную девушку, что, смерив презрительным взглядом покидаемый дом, широким шагом направилась прочь. Тень, следившая из-за занавесок одного из окон за гордо удалявшейся спиной, скептически хмыкнула и скрылась в глубинах дома, явно не намереваясь следовать за беглянкой.       Девушка злилась. Ненавидела. Презирала. И отчаянно желала, чтобы та тень, что осталась в доме, оставила свои отвратительные планы. Но в глубине её подростковой бунтовской души ещё теплилась надежда, что эта самая безразличная тень крикнет хотя бы что-нибудь вслед, а не останется холодным и безучастным куском льда, что ни капли не интересовался желаниями девушки.       Не разбирая дороги, идя куда глядят глаза, не обращая внимания на всё происходящее вокруг, девушка перебирала в голове брошенные камни болезненных фраз. Вдыхая открытым ртом холодный воздух, она закашлялась то ли от застуженного горла, то ли от досады.       «Мы переезжаем в Монтану».       Что за бред?! Она вообще понимает, что несёт?       «Меня не волнует ни твоё мнение, ни твоё решение».       Как будто тебя оно когда-то волновало, крыса!       «Либо ты уезжаешь со мной, либо ты отправляешься в приют, где будешь гнить до совершеннолетия. Разговор окончен».       Сука! Конченная сука! Зная, что со мной было те пару недель в приюте, предложила отправиться туда на три с лишним года! Да я б в аду лучше горела, чем вернулась в это место…       — Хэй, Ви! Хмурый вид…       — Свали, не до тебя.       Даже не разбирая, кто решил потревожить её в такой неподходящий момент, Вероника пнула банку, что с грохотом отлетела, и направилась дальше, в неизвестный конечный пункт.       Лишь оказавшись на краю маленького склона, что уходил в речушку, а затем — в громадное искусственное озеро, покрытое сейчас коркой прозрачного синеватого льда, она остановилась.       Глядя на неестественно голубой и чистый лёд, Вероника хмыкнула, снова проклиная власти города, что стремились испоганить своими навороченными технологиями каждый оставшийся кусочек природы. Глубоко вздохнув, выпуская облачко пара, она посмотрела на заботливо укутанные для защиты от необычно сильных морозов голые деревья, что уныло росли по берегам. Переведя взгляд на серое неприветливое небо, что лишь напоминало ей отнюдь не о приятных событиях, девушка прикрыла глаза и сосчитала до десяти.       Лин. Её фамилия. Вероника Лин.       Всё, что осталось у неё от семьи. Даже, скорее, от отчима, что растил её с самого рождения. От матери же у неё осталась лишь врождённая гетерохромия и памятная табличка в колумбарии, где в урне не было даже праха.       Огонь. Страшная стихия, оставляющая после себя лишь пепел, оседающий на стенках горла, и горе. От дома и двух людей осталось лишь тлеющее пепелище, запах гари и серое от дыма небо. Наука и технологии могли зайти сколь угодно далеко, но они не в силах уберечь от разрушающей силы огня. Не о таком семейном вечере думала пятнадцатилетняя девушка, когда, в очередной раз оседлав велосипед, отправлялась в школу. И она точно не думала, что жалость в глазах каждого встречного будет жалить не хуже яда. Никто не знал, что делать с беспризорной сиротой. Вполне логично, что её отправили в приют.       Лин ненавидела новые технологии, которыми была напичкана жизнь каждого человека в этой стране. Приют был, с объективной точки зрения, идеальным местом для сирот. Светлые, чистые помещения, куча возможностей для учёбы и саморазвития, кружки, библиотека, даже маленький зал для просмотров фильмов… И полная промывка мозгов. Все, как когда-то рассказывала Вероника друзьям, ходили, словно дурью накачанные. Счастливые, довольные жизнью. Словно не существовало того факта, что их родители или мертвы, или отказались от них. Веронику это иррационально бесило до глубины души. После приюта люди выходили в мир добропорядочными гражданами, поэтому прежнее отношение к этим заведениям и сиротам сменилось на более положительное, что побуждало людей всё чаще отдавать детей в приюты. Лин не могла смириться с этой мыслью. Она не хотела забывать своих родителей. Она не хотела становиться счастливым овощем, что отказался от них. За те две недели, что Лин провела в приюте, сотрудники успели с ней намучиться. А потом объявилась её тётя.       Эта женщина. Сестра отчима. Не имеющая с Вероникой ни капли общей крови, но по закону являющаяся родственницей. Сначала Ви обрадовалась. Девушка любила отчима, а тот любил её как родную дочь, в отличие от отца, с которым её мать даже подписала договор, чтобы даже в случае смерти всех родственников органы не обращались к нему. Впрочем, Вероника видела его фотографии. Это всё, что она о нём знала. Он не значил для неё ровно ничего. Даже отчима она никогда не называла иначе, как «папа».       Но тётя не имела ничего общего с отчимом, кроме фамилии. Кейт ненавидела Веронику. И спустя время это чувство стало взаимным. Родители отчима и его младшая сестра ненавидели до глубины души мать Ви и её саму, ибо как только он женился на этой «порочной женщине», то ушёл из семьи, оставив ту без материальной поддержки.       Со временем ненависть немного поутихла и общее горе сделало тётю чуть менее агрессивной. Но тепла в их отношениях так и не появилось. В них сквозила только сильнейшая вьюга безразличия и раздражения.       Тётка давала Веронике всё необходимое для жизни: кров, пропитание, возможность учиться. Но ей было решительно всё равно, ночевала ли она дома, поела ли и пошла ли на занятия. Она не спрашивала перед готовкой, что бы хотелось Веронике. Она лишь однажды показала, как пользоваться стиральной машиной и посудомойкой.       Веронике отчаянно хотелось тепла.       Первое время не посещая школу чисто из протеста, девушка бросила эту затею и вернулась на занятия. Потеряв связь со всеми друзьями после переезда, она ожесточилась и решила даже не пытаться заводить новых. Но одиночество не покидало её сердце, делая его таким же бесчувственным, как и у Кейт. Лишь через несколько месяцев жизни на этом месте она смогла познакомиться с новыми людьми. И вот снова — переезд. Зная тётку, та без угрызений совести сдаст обратно несносную девчонку, что была как бельмо на глазу.       Со стороны никто бы и не сказал, что её тётка такая. Это была эффектная блондинка лет тридцати с хорошей карьерой в военном секторе. По выходным навещала родителей.       И ежедневно игнорировала существование пятнадцатилетней племянницы.       Вероника досадливо пнула камень, что с громким всплеском упал в воду. Закутавшись поплотнее в тонкую толстовку и поправив сползающие очки, Лин вздохнула. В приют она не вернётся под дулом пистолета. Она хотела помнить. Даже несмотря на то, что от этого зияющая дыра в её душе заполнялась жгучей болью. Остаться на улице было равносильно попаданию в приют. Оставался только один вариант: холодный, уже ненавидимый военный лагерь в Монтане. Вероника словно наяву почувствовала, как завевают ледяные ветры этого северного штата.       Толкнув дверь в дом, девушка с раздражением поняла, что та не заперта.       Ждала.       Сука.       Перед дверью в её комнату стоял большой чемодан и один чуть поменьше. Девушка с подозрением пнула каждый и с раздражением выдохнула через нос, сжав ладони в кулак, до боли впиваясь ногтями в кожу. Уже упакованы. Как будто предвидя все действия Вероники, тётка крикнула с первого этажа слова, от которых Лин захотелось вцепиться ей в горло и не отпускать до предсмертных хрипов:       — Отъезд завтра в полдень. Попрощаешься со своими подобиями друзей через пластинку. Сегодня, если ты ещё раз выйдешь из дома, можешь не ожидать, что дверь будет открыта. Не проспи — будить тебя никто не будет.