Число зверя
Кто имеет ум, тот сочти число зверя,
ибо это число человеческое…
«Откровение святого Иоанна Богослова», гл. 13
Ночной мрак все еще властвовал на живописной дороге, вьющейся по горному серпантину, однако вдали, над пропастью, где дремала окутанная туманной дымкой долина, небо уже начинало светлеть. Скоро рассвет. Но я знал, что успею. Впереди уже виднелся призрачный силуэт старого замка. В этот совершенно неурочный для меня час, в этом забытом месте среди безмятежного запустения и уединения я оказался вовсе не волею случая — меня привели сюда поиски особы, которая, как мне удалось выяснить, законно владела этим замком уже более века. Леди Эшбери. Моя Элизабет… Наша последняя встреча закончилась весьма неожиданно для меня: мне выпала роль гонца, несущего дурные вести, но я и предположить не мог, что Элизабет будет настолько потрясена тем, что ее кровь стала первопричиной эпидемии в Лондоне. Как будто запрятанный глубоко в душе давний страх вдруг вырвался на волю — это мгновение невыразимой боли на лице Элизабет запечатлелось в моей памяти, и теперь мне не давал покоя вопрос: почему? Она сбежала, ничего не объяснив ни мне, ни кому бы то ни было еще. Я проделал этот долгий путь, чтобы спросить ее обо всем. И рассказать о своих чувствах — хотя моя леди, безусловно, о них уже догадывается, я все же хотел сделать это подобающим образом. Какое облегчение она, должно быть, испытает, узнав, что я уничтожил источник заражения, заодно предотвратив конец света, который раз в несколько столетий устраивает древнее кельтское божество, и тем самым исполнив миссию, возложенную на меня моим создателем… Хотя я давно утратил способность удивляться чему бы то ни было, все это по-прежнему плохо укладывается у меня в голове. Впрочем, это малозначимые детали. Важно одно: все кончено. Я победил. И мне не терпелось разделить радость триумфа с любимой женщиной. Дорога пошла на подъем. Первые рассветные лучи уже вырывались из плена сумеречной дымки, но эти робкие предвестники дня не могли причинить мне никакого вреда — а ведь было время, когда я мог переносить наступление утра только за плотно закрытыми дверями и наглухо задрапированными окнами. Мои силы значительно возросли с тех пор, и я знаю, что это еще далеко не предел. А ведь было время, когда я, пребывая в состоянии ужаса от того, что со мной сотворили, проводил ночи в своей маленькой лаборатории в больнице Пембрук, пытаясь найти способ обратить процесс вспять. Когда я пришел к заключению, что это невозможно — что изменения сродни генетической мутации — это ввергло меня в отчаяние… Но лишь поначалу. Как же недальновиден я был тогда, поддавшись душевным терзаниям. Зато теперь я вижу полную «клиническую картину». Неподверженность болезням и старению, потрясающие регенеративные свойства тканей, бессмертие… Зачем же отказываться от всего этого? Сколько всего я могу достичь, сколько открытий могу совершить за свою бесконечно долгую жизнь. Не говоря уже о способностях, природу которых науке не дано постичь. Есть, правда, одно «но»… Я прислушался к внутренним ощущениям: голод пока не напоминал о себе. Моя улучшенная формула действовала, хотя эффект все еще был очень непродолжительным. Я не питался уже несколько ночей — с тех самых пор, как исполнил свой долг и отправился на поиски леди Эшбери — и пока что не ощущал слабости или потери концентрации. Интересно, как долго я смогу поддерживать себя таким искусственным способом. Не слишком долго, несомненно. Но я твердо вознамерился умерить свой аппетит: нельзя же убивать тех, кого сам же и спас. Конечно, можно время от времени охотиться на бандитов и прочие отбросы цивилизованного общества, без которых город станет только чище. Следует, однако, соблюдать осторожность: меньше всего мне хотелось бы спровоцировать беспорядки на улицах истерзанного эпидемией Лондона, а именно это и произойдет, если один за другим начнут пропадать члены влиятельных группировок. Помимо прочего, я еще и рискую навлечь на себя гнев охотников на вампиров. Наконец надо мной нависли башни замка, заслонив собой зарождающееся утро. Я остановился напротив рва и, оставив автомобиль у дороги, отправился навстречу неизвестности. Мост через ров давно обветшал и обвалился, но для таких, как я, в нем попросту не было необходимости. В один миг преодолев это препятствие, я оглядел внушительное строение: пробоины в стенах в двух местах с видимой мне стороны, практически полностью разрушенное перекрытие между северной и западной башнями, густо заросший травой и кустарником внутренний двор. Было похоже, что замок давно заброшен. С другой стороны, запустение, упадок, былая роскошь — не это ли излюбленная среда обитания вампиров, если верить разнообразным преданиям? Эта мысль заставила меня улыбнуться: забавно, насколько близко иногда мифы подходят к действительности, заигрывая с ее безупречной логикой. Я поспешно ступил во двор, и холодные тени заслонили меня от восходящего солнца. Камень на мощеной тропе истерся — похоже, он лежал здесь с тех незапамятных времен, когда был возведен этот замок. Дорога то и дело терялась в зарослях травы, а впереди, ближе к фундаменту, обрывалась: подобно шраму, ее разрезал овраг. Чуть в стороне я заметил две одинокие могилы и приблизился, чтобы лучше рассмотреть: надгробия были очень старыми, имена покойных было сложно разобрать, однако могилы выглядели ухоженно и не утопали в буйной растительности. Почему-то я ожидал увидеть здесь свежие цветы, но мои ожидания не оправдались. Двустворчатая дверь главного входа оказалась заперта, петли были заржавлены, и ничто не намекало на то, что ее вообще открывали в последние годы. Весьма вероятно, что даже века. Где-то должен быть другой вход. Я шел дальше; поднявшись на холм, я заглянул за одну из обвалившихся стен: здесь царила влажная прохлада, были слышны звуки падающих капель воды. Трава, проросшая сквозь камень, слегка трепетала на ветру. Казалось, ничто не способно нарушить возвышенный покой этого места. С ощущением некоторого благоговения от того, что я ступаю на эту terra incognita, я шагнул на накренившуюся каменную лестницу. Поднявшись на перекрытие, я проследовал вдоль стены, стараясь держаться в ее тени. Обвалившаяся часть перекрытия не стала мне помехой: перемахнув на другую сторону на сверхъестественной скорости, я оказался в северной башне, откуда по винтовой лестнице спустился в крыло замка. Внутри царило запустение ничуть не меньшее: редкая мебель, покрытая серой пылью и кружевами паутины, скрипучие полы, канделябры с давно истаявшими свечами. Как будто хозяева давным-давно покинули свои владения, оставив их на попечение одного лишь времени, которое неуклонно собирало с этого места свою дань. Я остановился у старинных напольных часов с застывшими в вечности стрелками. Время… Мне было интересно, как воспринимают его бессмертные, уже не в первый раз наблюдавшие смену веков. Мое собственное восприятие времени едва ли изменилось с тех пор, как я получил свою вторую жизнь, но ведь мой путь в вечности только начался. Как время меняет нас? И меняет ли вообще? Я не мог не задаваться подобными вопросами, когда смотрел на Элизабет: в этих светящихся мудростью глазах отражалась сама вечность, приглашая познать, принять и проделать этот путь вместе. Я шел по коридору, рассматривая картины на стенах: пейзажи преимущественно в темных тонах — безмятежная красота, чем-то напоминающая ту, что мне довелось наблюдать по пути сюда. Незнакомые лица глядели на меня с портретов без подписей — леди и джентльмены, чьи наряды были несколько консервативны по меркам двадцатого века. На одном из портретов — солидного мужчины с суровым лицом и пронзительным взглядом — подпись все же была: Джейкоб Блэквуд. Я не чувствовал поблизости ни смертных, ни бессмертных, но все же ни секунды не сомневался, что моя возлюбленная где-то здесь, и кажущаяся пустота замка придавала моим поискам легкий привкус интриги, подстегивая мой интерес. Я лишь уверился в своей правоте, когда вдруг ощутил аромат духов Элизабет: я последовал туда, куда меня вел его тонкий шлейф. Похоже, это ее покои. Свет едва проникает через узкое, высоко расположенное окно. Постель на большой дубовой кровати аккуратно убрана — трудно сказать, когда хозяйка спала здесь в последний раз. Однако она точно недавно была в своей спальне, если запах духов еще не успел выветриться. Рядом с кроватью стоял туалетный столик с большим зеркалом, а у стены — платяной шкаф с приоткрытой дверцей, который рассекал падающий сверху луч света. Мое внимание привлек портрет на стене слева, на котором была изображена моя леди. Подпись на нем гласила: Элизабет Блэквуд, 1666 год.Год предыдущей эпидемии сверхъестественного происхождения. И та же фамилия, что и у мужчины, чей портрет я видел в коридоре. Значит, она была замужем. Это ожидаемо: я бы удивился, если бы такая роскошная леди провела всю свою долгую жизнь в одиночестве. Элизабет не распространялась о своем прошлом, также как и о своем настоящем возрасте, я же в свою очередь счел невежливым спрашивать о подобном. Она лишь сказала, что ей вечно будет 28, и я принял это как должное, однако теперь дата на портрете пробудила во мне интерес к этой теме. Я всмотрелся в лицо. Она почти не изменилась: та же гордая осанка, та же безупречная грация, то же изящество, сквозившее в каждом штрихе ее образа — наклоне головы, положении рук, сдержанной аристократичной улыбке; та же строгая прическа и теплый взгляд. Те же тонкие черты лица, как будто вырезанные из мрамора гениальным скульптором: на этом лице даже свойственная всем вампирам бледность выглядела благородной и была лишена нездоровых оттенков. Само совершенство… Такой я помню ее в ночь нашей первой встречи. Элизабет спасла меня тогда: я по неопытности и неосторожности повернулся спиной к недобитому врагу, и моя вторая жизнь едва не закончилась, так и не успев начаться. Пожалуй, это было самое изящное убийство из всех, что мне когда-либо доводилось видеть, и она, таинственная незнакомка, явившаяся словно бы из ниоткуда, сделала это ради меня — даже несмотря на то, что презирала всякое насилие. Вскоре наши пути вновь пересеклись: я узнал, что эта загадочная особа покровительствует больнице, где я на тот момент уже работал, — благодаря ее щедрым пожертвованиям и активному участию дела в учреждении шли куда лучше, чем в других больницах в это непростое время, когда в Лондоне свирепствовала эпидемия. Я познакомился с леди Эшбери поближе: мы часто беседовали, пока она пребывала в Пембруке, и Элизабет охотно отвечала на мои вопросы, просвещая меня относительно моего «состояния». Тогда же мне стало известно, что она питается лишь теми, кто уже обречен, чей диагноз не оставляет иных толкований, кроме как «смерть в самом ближайшем времени». С горькой иронией она называла себя необходимым злом… Для меня же — пусть я и понял это не сразу — Элизабет была воплощением доброты. Горькая ирония… Я снова огляделся, стараясь подметить каждую деталь. На постели лежала белая блузка с жабо; с зеркала недавно была стерта пыль (осталась только по краям); у пустого столика с двумя ящиками (в них я заглядывать не стал) стоял сложенный зонт. Я уже видел его раньше. В ту ночь был дождь… В ту ночь, когда я, опустив голову, стоял у свежей могилы сестры, раздавленный и опустошенный. Элизабет пришла, чтобы утешить меня, — знала, что произошло, и все равно пришла — и все равно утешала, как подобает утешать тех, чьи родные встретили свою безвременную кончину. Я не заслужил такого отношения, но оценил этот жест по достоинству: тем вечером я не явился на похороны, потому что боялся показаться на глаза матери, и понял, что навсегда отрезан от своей прежней жизни. Еще никогда я не чувствовал такого всепоглощающего одиночества. Но теплые слова Элизабет и ее полный сострадания взгляд, подобно опиуму для души, принесли мне пусть временное, но все же облегчение. Тогда я и начал восхищаться ее добротой — и, вероятно, тогда и осознал, что люблю ее. Что бы ни случилось, она всегда видела добро во мне. И верила в меня даже тогда, когда не соглашалась с моим выбором, — даже тогда, когда я сам был на грани того, чтобы лишиться всякой веры. Я повернулся, чтобы открыть пошире дверцу шкафа, инстинктивно заслоняясь от луча света, и тут увидел еще один портрет, который раньше не разглядел из-за бликов. Я улыбнулся: Элизабет как-то упоминала, что пишет мой портрет, но отказалась показывать незаконченную работу. Исполнение было отменным, насколько я мог судить, исходя из своих не слишком обширных познаний в живописи. Неудивительно, если вспомнить, что на совершенствование своего мастерства у художницы были столетия. Я встретился взглядом со своим двойником на портрете, всмотрелся в проницательные ясно-голубые глаза. Я вспомнил, как Мэри в юности любила дразнить меня и однажды сказала, что мне нельзя становиться врачом, потому что ни одна пациентка не сможет устоять перед этими глазами. Помню, как я смеялся, подбирая подходящие колкости в ответ. Я тяжело вздохнул: воспоминания о сестре неизменно навевали щемящую тоску, но я никогда не гнал их прочь из своих мыслей. Я хотел помнить. Моя бедная Мэри… Я выполнил свое обещание — теперь ты можешь покоиться с миром. Надеюсь, я искупил хотя бы малую толику своей вины, когда остановил эпидемию. Глядя на свой портрет, я сразу подметил его главную особенность. Слишком человечное лицо… Это словно был я из прошлого. Теперь я выглядел иначе. Я подошел к зеркалу и всмотрелся в отражение. Поначалу трансформация, полностью перестроившая мой организм изнутри, практически никак не повлияла на мой облик. Но со временем начали проявляться внешние изменения: на некоторых участках кожи — и на лице местами — мелкой сетью стали просвечивать сосуды, белки глаз налились багровым оттенком, а радужная оболочка поменяла цвет на янтарный. Мне теперь приходилось избегать прямых источников освещения: отражая свет, глаза излучали огненный блеск, выдавая мою нечеловеческую природу, однако в полутьме я по-прежнему легко сходил за человека. Полагаю, я знаю, с чем связаны эти изменения. Сказывается выпитая кровь… Сколько раз чье-то сердце останавливалось в моих объятиях; слишком часто я, бережно опустив бездыханное тело на землю, смотрел в мертвые глаза, в которых застыли то ужас, то изумление, то совершенная пустота. Я забирал жизни регулярно, а в последнее время — каждую ночь, ибо мне нужны были силы и ясность ума для последнего рывка, чтобы завершить дело первостепенной важности. Больше всего на свете я хотел спасти Лондон, не дать эпидемии распространиться за его пределы. Я не просил об этой ноше, но мне выпало ее нести, и я шел по этому пути со всей решимостью. У меня была цель, оправдывавшая мое существование, и я ее достиг: победив эпидемию, я спас гораздо больше жизней, чем отнял. Почему я не противился своей жажде крови? Потому что точно не знал и не хотел узнавать, что будет, если я доведу себя до истощения. По ощущениям, сопутствующим нарастающему голоду, я с большой долей уверенности предполагал, что в лучшем случае я ослабну и не смогу за себя постоять, если за мной придут охотники. (Будь ты хоть трижды добропорядочным эконом — для них ты все равно злобная тварь, подлежащая немедленному уничтожению.) В худшем же случае… У меня помутится рассудок, и я просто убью первого встречного. Так уже случилось однажды, и я не мог допустить рецидива. Оставаясь в здравом уме, я хотя бы мог выбирать жертв и сделать все максимально быстро и безболезненно. И к этому выбору я подходил со всей тщательностью, стремясь к тому, чтобы от каждой смерти была какая-то польза, как бы цинично это ни звучало. Такой подход оправдал себя: даже когда я отдавался кровожадному инстинкту, мой разум неизменно оставался ясным — я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. Я не горжусь этим и никогда не оправдывал себя. Я знаю, что я — убийца. Каждый раз, утолив голод за счет чьей-то жизни, я запрещал себе анализировать свой поступок, пресекая на корню любые сожаления, любые попытки совести вывести меня из равновесия. Я опасался за свой рассудок… Впрочем, я отвлекся. Окинув комнату последним беглым взглядом, я вышел из нее и последовал дальше по коридору. Под нестройный аккомпанемент скрипучих половиц я дошел до гостиной, где мне в глаза тут же бросился первый явный признак обитаемости этого замка. В камине прямо напротив входа теплился огонь. Дрова почти догорели, оставив после себя лишь раскаленную золу, но рядом лежало несколько свежих поленьев. Взяв стоящую у стены кочергу, я поворошил золу и докинул дров в огонь. Пламя разгорелось, потрескивая; на стенах заплясали красные отблески, и пустынный зал наполнился каким-то особым, невыразимым уютом. Стены гостиной были украшены истершимися рыцарскими гербами; в двух углах справа от камина стояли заржавевшие латы. Судя по следам на слое пыли на полу, здесь недавно стояла какая-то мебель — теперь же лишь груда щепок, некогда, возможно, бывшая столом, одиноко чернела в той стороне, куда не дотягивался свет очага. На камине я заметил сложенное письмо и, поколебавшись, все же взял его и развернул: от некоего каменщика, адресовано леди Эшбери. Каменщик отвечает согласием на ее приглашение посетить замок и отреставрировать старую крипту, описывает расценки, благодарит за оказанное доверие… Разумеется. Где же еще искать мою бессмертную госпожу, как не в старой крипте заброшенного замка? Осталось только выяснить, как туда попасть. Из гостиной, через галерею с провалившимся потолком, я попал в обеденный зал. Большой резной стол окружали тяжелые широкие стулья. По центру стены напротив расположился камин — намного больше того, что я видел в гостиной. Сводчатое витражное окно было закрыто тяжелыми шторами, и дневной свет через него почти не проникал, так что в обеденном зале царил торжественный полумрак. Я снова уловил тонкий запах духов. Что-то мне подсказывало: то, что я ищу, скрыто именно здесь. Я прошелся вдоль стен и внимательно их осмотрел: каменная кладка лежала ровно, без зазоров — ничто не намекало на то, что в них есть или когда-либо были дополнительные проходы. Я остановился напротив большого камина: он, похоже, давно не использовался по назначению — внутри не было даже золы. Осмотрев барельефы по бокам, я заметил на одном из них символ — полумесяц. Я коснулся его: так и есть — нажимная пластина. Раздался неспешный скрежет отодвигающегося камня, и задняя панель камина исчезла, открыв ведущие вниз ступени. Пригнувшись, я скользнул в холодный мрак и начал спускаться.***
Проход оказался просторным, однако неотесанный камень создавал эффект давящей тесноты. Воздух был на удивление свежим — должно быть, мастер, выстроивший эту усыпальницу, позаботился о системе вентиляции. Наконец впереди замаячил красноватый свет, и я направился к его источнику. У входа в саму крипту, занавешенного красными шторами, я остановился: мои сверхъестественные чувства подсказывали мне, что там, по другую сторону, находятся двое бессмертных. Одним из них, вне всякого сомнения, была моя Элизабет. Кто же второй? Кто-то древний и… как будто бы знакомый мне. Странное, противоречащее здравому смыслу ощущение. Заинтригованный, я отодвинул штору и вошел. Крипта походила скорее на старинную библиотеку: высокие сводчатые потолки опирались на внушительные колонны. Стены украшали чугунные канделябры с зажженными свечами и факелы в держателях. Мощенный плитами пол усеивали мелкие камни, осыпавшиеся из кладки. Ниши в стенах были сплошь заставлены стеллажами с книгами, а в одной из них, прямо посреди стеллажей, пылал большой костер, озаряя помещение мрачным светом и наполняя остальные ниши густыми тенями. Рядом с одной из колонн на деревянном стуле с высокой спинкой, похожим на трон, восседал древний вампир. Его руки покоились на подлокотниках, голова была опущена, а поза выглядела расслабленной — он словно пребывал в глубокой дреме. Рядом сидела Элизабет с книгой в руках. Я остановился в нерешительности, чувствуя некоторую неловкость за свое бесцеремонное вторжение. Древний вампир поднял голову и, глядя в пустоту перед собой, произнес слабым скрипучим голосом: — Я чувствую… кровь. Древнюю и в то же время молодую… Отложив книгу, Элизабет наклонилась к нему и заботливо коснулась его руки: — Не тревожься, отец. Это друг. Расценив это как приглашение, я приблизился к ним. Элизабет поднялась и повернулась ко мне, одарив грустной улыбкой. — Что же так долго, Джонатан? — с легкой укоризной сказала она вместо приветствия. — Ты ждала меня? — я улыбнулся в ответ. — Да. Я уловил отчужденность в ее тоне — или мне почудилось? — Разыскать тебя было задачей не из легких. Ты даже не намекнула, куда отправишься. Пришлось навести справки, чтобы хотя бы узнать о существовании замка Эшбери. — Я знала, что эта задача тебе по силам, Джонатан. Мне хотелось взять ее за руки, прижать к себе, вдохнуть аромат ее духов. Но я бы не позволил себе подобных вольностей в присутствии… Отца? Я взглянул на него, стараясь не выдавать свое чрезмерное любопытство. Посеревшая, иссохшая кожа; глаза, затянутые мутной пеленой, седые волосы и борода — он был похож на немощного старика, но в то же время держался прямо и был довольно крепок телосложением. Под жакетом виднелась рыцарская туника с гербом, на груди висел большой крест. Рядом с его троном, опершись на стену, стоял двуручный меч. В моей голове мелькнула догадка, и, сопоставив все известные мне факты, я пришел к выводу, что она верна. Я задал вопрос вслух: — Это… действительно Уильям Маршал? — Первый граф Пембрука, величайший из рыцарей христианского мира, служивший пяти смертным королям, — торжественно представила Элизабет. Казалось, она была довольна: знакомство произвело на меня должный эффект. Мой предшественник, потомок того же создателя, некогда выполнивший ту же миссию, что и я несколько ночей тому назад… Я слышал, что название больнице Пембрук дала сама леди Эшбери, и теперь мне стало понятно его происхождение. — У меня есть вопросы. — У тебя всегда они были, — сказала Элизабет, уже куда менее официально. — Что ж, я готова на них ответить. — Я теперь даже не знаю, с чего начать, — признался я, озадаченно переводя взгляд с нее на Уильяма. — Ты назвала его отцом… Значит ли это, что он твой создатель? — Да. От него я получила дар бессмертия. Его кровь спасла меня от неминуемой смерти: на моей родине тогда свирепствовала чума. Он не только подарил мне вторую жизнь — он передал мне свою мудрость прожитых веков и научил всему, что я знаю. — За ним охотились Стражи Привен. Ты все это время прятала его здесь? Я снова взглянул на Уильяма: время не пощадило его — он теперь мало походил на благородного рыцаря из легенд. Что же с ним произошло? Словно прочтя этот незаданный вопрос на моем лице, Элизабет отвела взгляд. Печаль вуалью накрыла ее благородные черты. — Прятала, да. Но это убежище появилось у нас не так давно. Этому предшествовала долгая и печальная история… Я видел, как ей тяжело об этом говорить, и хотел чем-нибудь помочь. Вопрос пришел мне на ум внезапно, подобно откровению: — Это как-то связано с эпидемией в 1666 году? Элизабет кивнула; тяжело вздохнув и собравшись с мыслями, она начала рассказывать: — Исполняя свой долг перед Англией, отец убил женщину, распространявшую болезнь. Ему пришлось запереть ее в церкви и поджечь — это был единственный выход. Часть города пострадала от пожара, но Лондон в итоге был спасен. К несчастью, история этим не закончилась: та женщина успела заразить отца болезнью, которая сводит бессмертных с ума и разжигает жажду крови, живущую в каждом из нас, до масштабов катастрофы. Я в то время уже жила собственной жизнью, но когда почувствовала его агонию, встревожилась за него и немедленно разыскала. Но отец уже не был собой и, едва увидев меня, набросился и… укусил. — Он заразил тебя? — я покачал головой, с трудом веря тому, что слышу. С другой стороны, я знал, что это далеко не предел вероломства, на которое может толкнуть эта болезнь, во многом напоминающая бешенство. К тому же, это объясняло, откуда в крови Элизабет патогенные микроорганизмы. — Да… — она помрачнела еще сильнее. — Полагаю, мне нет нужды описывать, что происходило со мной после, — ты изучал эту болезнь и знаешь, как она себя проявляет. Я был поражен. Я не хотел даже представлять себе это. Единственное побуждение зараженных — убивать и распространять болезнь. Разум деградирует, душевные привязанности перестают что-либо значить. И как только она сумела оправиться после такого, как сохранила свою доброту и чистоту? Как пронесла свой свет через этот непроглядный мрак? — Постой, кажется, я понял… Уильям Маршал искал антидот. Записи в архивах Братства святого Павла свидетельствуют, что он просил о встрече и интересовался одной старой непроверенной формулой, которая тоже хранилась в их архивах. Выходит, он нашел то, что искал? — Верно. Отец боролся с болезнью всеми силами своей праведной души. Он подавлял свои порывы, как мог, и в те периоды, когда разум одерживал верх, он действительно искал лекарство. Он добыл все редкие ингредиенты и изготовил антидот. — Он излечился сам и помог тебе? Элизабет грустно улыбнулась и взглянула на Уильяма с теплой благодарностью, которую нельзя было выразить словами. — У него была только одна доза. И он отдал ее мне. Обрек себя на страдания и стойко выносил их, — она замолчала, погрузившись в воспоминания. Затем добавила: — Когда этот кошмар закончился, когда я снова стала собой, мы с отцом поклялись, что больше ни одна жизнь не будет принесена в жертву нашему голоду. — Я внес в формулу некоторые улучшения. Я могу помочь ему, — уверенно заявил я. — Думаешь, я не пыталась? — она нежно погладила неподвижную морщинистую руку отца. — Прошло уже слишком много времени — лекарство больше не действует. Когда я исцелилась, я дала обещание, что буду заботиться о нем и всеми силами помогать бороться с болезнью. Что я и делала все это время. — И все это время он находился в заточении? — Он сам просил об этом. Кроме того, иначе было просто нельзя. Только представь, на что способен вампир, веками не видевший человеческой крови, если вдруг ему на глаза попадется потенциальная жертва. — Он не питался совсем? — удивленно переспросил я. Мне это казалось совершенно невероятным. — Я давала ему свою кровь время от времени. — Что? — обеспокоенно нахмурился я. — Ты едва поддерживаешь свои силы, изредка питаясь кровью умирающих, и еще делилась своей кровью с ним? — Он ведь мой отец, — мягко ответила Элизабет, без тени упрека по отношению ко мне и моей некоторой бестактности. — Он воспитал меня, он заботился обо мне в свое время — и пронес свою любовь ко мне через многие века. Он так терзался из-за того, что заразил меня, и думал только обо мне, когда добыл лекарство. Разве я могла не отплатить ему той же заботой? Я не ответил — лишь слегка улыбнулся, хотя она в это время смотрела на отца. Да, это была моя Элизабет: каждое ее слово было наполнено теплом, заботой и глубоким сочувствием. Как же я любил эти едва уловимые переливы в ее голосе, как часто сам слышал их, когда она говорила со мной. Повисло молчание; Элизабет думала о чем-то своем, и я не смел вторгаться в ее мысли. Наконец она снова повернулась ко мне, давая понять, что готова продолжить разговор. — Я еще не рассказал тебе главную новость, — осторожно начал я. — С эпидемией покончено. Лондону больше ничего не угрожает — он восстановится со временем. И я убежден, что мы сделали это вместе. Я ободряюще улыбнулся, внимательно следя за ее реакцией. — Хорошо, что все закончилось… — вздохнув, Элизабет прикрыла глаза. — Когда я узнала, что все началось из-за меня, что я все это время была, как ты выразился, здоровым носителем этой болезни… Ее голос дрогнул, по лицу пробежала гримаса боли. — Элизабет, — я старался говорить мягко, но в то же время уверенно, — не нужно казнить себя за то, в чем нет твоей вины. Мне снова захотелось обнять ее — и снова пришлось воздержаться. Она лишь беспомощно покачала головой. — Давай вернемся в Лондон, — еще осторожнее предложил я. — Нет, — отрезала Элизабет и отступила в тень, будто желая отдалиться от меня. — Я могу помочь тебе, — я сделал шаг вперед, сокращая дистанцию между нами. — Ты вернешься со мной в Пембрук, будешь под моим наблюдением. Я отложу все прочие свои исследования и вплотную займусь твоим случаем. Я найду способ очистить твою кровь. — Я не могу рисковать, — ее тон был непреклонным, но на лице читалось сомнение и внутренняя борьба. Разумеется, я не собирался сдаваться. — Ты же знаешь о моих чувствах к тебе. Я не верю, что они не взаимны. — Я люблю тебя, Джонатан. Я полюбила тебя в ночь нашей первой встречи, когда ты — несмышленый новообращенный экон — повернулся спиной к врагу, потому что торопился на помощь несчастному мистеру Хэмптону, — и теплота, и горечь были в ее словах, но их искренность была для меня абсолютной. — Так неужели ты не дашь ни единого шанса нашей любви? — Я люблю тебя, — повторила Элизабет, словно молитву. — Но не могу тебе доверять. Вспомни Дороти Крэйн, Алоизиуса Доусона… Я помнил слишком хорошо… Две проблемы, которые я предпочел решить самым надежным из всех способов. Две мои жертвы. И это Элизабет еще ничего не знает о том, что история Шона Хэмптона после нескольких неожиданных поворотов в итоге получила аналогичный финал. Она еще не знает о других моих жертвах… Пока я раздумывал, как увернуться от скользкой темы, чтобы не оправдываться и не вступать в дискуссию о том, действительно ли мои действия были необходимы, Уильям как будто пробудился от дремы и беспокойно застонал. Элизабет поспешила к нему и опустилась на одно колено. — Лондон в огне… — протянул Уильям, глядя невидящим взглядом прямо перед собой, будто изучал нечто, видимое только ему. — И пламя то не очищает, но губит… — Что такое, отец? Тебе приснился дурной сон? — Элизабет взяла его за руку, и он сжал ее руку в ответ. — Элизабет, дочь моя… — взгляд Уильяма прояснился, когда он взглянул на нее. — Не тревожься обо мне. Осталось недолго… Я обратил внимание на книгу, что была в руках у Элизабет, когда я вошел: «Откровение святого Иоанна Богослова». Странный выбор литературы. Убедившись, что отец успокоился, моя леди поднялась и, проследив за моим взглядом, пояснила: — Он попросил почитать ему эту книгу. Наверное, вспоминал события 1666 года и навеяло. — Я могу с ним поговорить? — спросил я. — Ты можешь попробовать. Он стал совсем слаб умом, но иногда случаются проблески. Я присел рядом с почтенным бессмертным и обратился к нему: — Сэр Уильям? Вы меня слышите? Он с интересом взглянул на меня, как будто впервые заметил мое присутствие. — Я чую в тебе сильную кровь. Подойди ближе, чтобы я мог лучше слышать. Опасаясь выполнять эту просьбу, чтобы не спровоцировать приступ агрессии, я лишь слегка подался вперед. — Меня зовут Джонатан Рид, — представился я. — Я потомок того же создателя, что и вы. Вы помните его? — О да. День, когда на меня снизошло благословение Небес, я не забуду даже в беспамятстве. Я помню, как Михаил осенил меня своей благодатью. Любопытно. Он считает, что получил свой дар от архангела. Я бы скорее предположил, что верующий человек сочтет это «даром от дьявола». Заблуждения человеческого ума — поистине безграничное поле для исследования. — Архангел поручил вам защищать Англию? — Он сказал, что мне предстоит одолеть страшную чуму. А возможно, и не раз… — Что вы и сделали в 1666 году. — Да, но какой ценой? Я чуть было не погубил мою Элизабет… Слава Господу, все обошлось. — Вы знали, что болезнь возвращается с определенной периодичностью? — Меня терзали предчувствия… — взгляд Уильяма снова устремился в пустоту, будто ему не давали покоя видения. — Вчера… Нет, недавно. Раньше… Много раньше… — Тогда спешу вас успокоить: Лондон спасен. Сила, которой наделил меня наш общий создатель, помогла мне победить эпидемию. Теперь не о чем волноваться ближайшие несколько веков. — Нет, это еще не конец, — он покачал головой; на лице отразилось выражение удивления и неверия, как у больного, только что узнавшего о своем смертельном диагнозе. — Это только начало. Начало конца… — Лондону грозит другая опасность? — Антихрист явится под личиной Спасителя… «И дано было ему вести войну со святыми и победить их»… Кажется, проблеск разума начал угасать, и я предпринял попытку удержать его. — Вы видели город в огне? Это будет большой пожар? — Это все он… Антихрист… Зверь, у которого смертельная рана исцелела. «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя»… — Уверяю вас, сэр Уильям, что какая бы угроза ни нависла над Лондоном, я позабочусь о его безопасности. — Михаил и Ангелы его снова сразятся против дракона… Но будет ли он низвержен?.. — Дракон — это болезнь? Будет новая вспышка? — продолжал я свои расспросы. Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы давно закончил разговор, но передо мной сидел сам Уильям Маршал — когда еще выпадет возможность побеседовать со старейшим вампиром Англии? — Нет, болезнь ведь побеждена. Разве ты не сказал мне об этом только что? — произнес он тоном, каким обычно осаждают чересчур любопытного ребенка. Выходит, даже в бреду он не утрачивает последовательность мышления. На секунду я даже пожалел, что психиатрия — не моя специализация. — «Противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога», — продолжал Уильям с таким воодушевлением, будто слова шли от сердца, однако я понял, что он цитирует первоисточник. Похоже, расстройствами памяти он не страдает. — Значит, будет битва? — Будет, да… Но это будет не моя битва, — он обреченно опустил плечи и теперь как никогда походил на уставшего от жизни старика. — Мое время прошло… — Вы уже выполнили свой долг перед Англией, сэр Уильям, — сказал я, пытаясь его подбодрить, но старый рыцарь как будто больше меня не слышал. — Прости, Михаил, ибо я подвел тебя… Я больше не смогу вмешаться. Да простит меня Господь… — его скрипучий голос стих и перешел в невнятное бормотание. Увидев его беспокойство, Элизабет приблизилась и положила руку ему на плечо: — Все хорошо, отец. Скоро все закончится, как я и обещала. Уильям умиротворенно вздохнул: — Я увижу небо? — Ты и есть небо, отец. И все звезды на нем. И целая вселенная, — наклонившись, Элизабет нежно поцеловала его в лоб. — Я готов… — старый рыцарь медленно закрыл глаза. Элизабет взяла стоящий у стены меч и, отступив на шаг, занесла для удара. Отблески костра окружали ее обманчиво хрупкую фигуру зловещим ореолом, на ее лице застыла маска холодной решимости — в этот миг перед ударом она была словно величественная богиня войны, словно миф, ставший реальностью. Я застыл, лишившись дара речи. Ее рука была тверда — удар, который был бы не по силам смертной женщине, настиг свою цель и снес с плеч голову Уильяма Маршала, оставив неподвижное тело на прежнем месте. Элизабет медленно опустилась на одно колено и положила меч у ног покойного отца. Ее глаза блестели от слез; грудь и плечи содрогались от безмолвных рыданий. Почему она решила избавить его от страданий только сейчас, спустя столько лет самоотверженной заботы о нем? Вопросы казались совершенно неуместными, и я молчал, позволяя ей побыть наедине со своей болью. Наконец Элизабет поднялась и взглянула на меня: что-то изменилось в ее лице, как будто внутренняя борьба только что завершилась победой одной из сторон, и эта сторона ее загадочной натуры была далекой и чужой мне. — Прощай, Джонатан, — холодно промолвила она и, не оборачиваясь, отступила к костру. Опешив на мгновенье, я похолодел, ибо внезапно понял все. Это был погребальный костер. Она ждала меня, чтобы попрощаться… — Нет! — я поймал ее руку, словно утопающий, которому больше не за что ухватиться. — Мне ненавистно то, чем я стала. Здоровый носитель… — Элизабет горько усмехнулась, произнося мой сухой термин. — Огонь уничтожит смертоносный яд, что течет в моих жилах. — Нет, — настойчиво повторил я. — Я этого не допущу! — Я несу смерть, Джонатан. Куда бы я ни отправилась, она будет всюду следовать за мной. Неужели ты не понимаешь? — ее слова звучали почти умоляюще. — Это невыносимо для меня. — Смерть? Да кого это волнует? — эмоции начали брать надо мной верх. — Мы вампиры. Мы — сама смерть! — Нет, Джонатан. Я не допущу, чтобы еще одна катастрофа обрушилась на Лондон, на Англию, на весь мир. — Я не могу потерять тебя, Элизабет. Даже если придется подвергнуть опасности целый мир, — сказал я, пытаясь побороть нарастающий внутри ужас. — Как ты можешь так говорить? — она возмутилась, но как будто бы не удивилась. — Где тот Джонатан, которого я когда-то спасла от скаля на заброшенной фабрике? — Напуганный и потерянный новообращенный? Да, я уже не тот. Я столько всего узнал, столько совершил! Мои ладони легли на ее щеки, поглаживая, стирая с них слезы. Костер пылал совсем рядом, за ее спиной; его свет бил мне в лицо, но сквозь слепящее марево я упорно продолжал смотреть в глаза Элизабет. Такие человеческие глаза… Она тоже смотрела на меня — с невысказанной болью, запрятанной в глубине ее благородной души. В этом испытующем взгляде я прочел свой приговор… — Я вижу… — обреченно промолвила она. — В этом мире больше не осталось для меня ничего. Мне незачем больше жить. Прощай, любовь моя. С этими словами Элизабет отстранилась; быстро и решительно — прежде чем я успел бы ей помешать — она шагнула в пламя, которое тут же охватило одежду, волосы, погребальным саваном окутало все ее тело. Она стояла гордо и неподвижно и таяла на моих глазах, превращаясь в призрачную иллюзию. И вот силуэт уж невозможно различить, и вот уж языки пламени подбрасывают в воздух серый пепел и прах. Огонь быстро уничтожает нас. Я стоял и смотрел, не в силах отвести взгляд, не в силах сдвинуться с места. Несмотря на жар пламени, меня как будто сковал изнутри всепоглощающий холод, полностью лишив всех чувств. Я не думал, не ощущал себя, моя память отключилась, мое «я» кануло в небытие — я мог только смотреть. И видел перед собой пустоту. Абсолютное ничто. Оно стало моей новой точкой отсчета. Не знаю, как долго я находился в состоянии глубокого шока. Я постепенно отходил, снова начал воспринимать окружающий мир. Я потер руки, сделал несколько шагов, осмотрелся, прислушался к тишине, которую нарушало лишь потрескивание огня; вдохнул запах дыма и сырости, убедившись тем самым, что мои реакции в норме. Я четко осознавал, что только что произошло. Но я не чувствовал ничего — ни страданий, ни ужаса, ни сожаления, ни отчаяния… Как врач я слишком хорошо знал, что может означать внезапное прекращение всякой боли. Я заметил однажды, что во мне пробуждается голод, когда я испытываю гнев или сильное раздражение. Теперь гнева не было. Был только голод — внезапно проявившийся и жгучий. С ним я и останусь наедине, запертый в этом полуразрушенном замке, как в ловушке, до заката. Я побрел прочь из крипты, не забыв закрыть за собой каменную панель, когда оказался в обеденном зале. Проходя через гостиную, я подбросил в камин еще дров. Я остановился и проверил карманы: у меня при себе еще осталась сыворотка, подавляющая голод, но я пока не стал принимать. Сам не зная зачем, я вернулся в спальню Элизабет. Запах ее духов по-прежнему наполнял воздух благоуханием. Все, что осталось от нее… Я подошел к зеркалу. Я смотрел на свое отражение и ощущал, как внутри бурлит жажда крови, подобно вулкану, готовому извергнуть на мир свое опустошительное пламя. Я знал, какой была последняя мысль моей Элизабет. Прежде чем шагнуть в огонь, она подумала о том, что ее угораздило полюбить монстра… Я получил лишь то, что сам навлек на себя.Я стал монстром, когда в приступе голодного безумия вонзил клыки в шею собственной сестры, когда она умерла на моих руках.Я сожалел, искал в себе силы простить себя. Но что это меняет? Я блуждал в этих дебрях, стремясь то ли найти себя, то ли от себя убежать. Я стал монстром, когда убивал людей ради крови, и уже не мог быть ничем иным, ибо делал это сознательно — и это было легко. Я поставил себя выше надуманной морали, сочтя «любовь к ближнему» никчемной и непрактичной. Я вошел во вкус… Что ж… Сняв со стены свой портрет, я вернулся в гостиную и бросил его в камин. Наблюдая за тем, как пламя пожирает полотно, как блекнут и чернеют краски, я мрачно усмехнулся.***
Лондон. Несколько ночей спустя.
Когда я добрался до больницы Пембрук, была уже глубокая ночь. В приемной было тихо, лишь монотонно гудели лампы, чей приглушенный свет, горевший круглыми сутками, по ночам создавал достаточно теней, чтобы я мог комфортно себя чувствовать. В коридорах время от времени мелькал дежурный персонал, выполняя свои обязанности по уходу за пациентами. Я подошел к медсестре у стойки регистрации. Оторвав взгляд от яркого пятна света настольной лампы, она поприветствовала меня: — Доктор Рид, добрый вечер. — Добрый вечер. Как идут дела? Что нового? — Все на удивление неплохо. Новых заразившихся в последние дни не поступало. Но, разумеется, прежние пациенты находятся под самым тщательным наблюдением. — Доктор Суонси у себя? — Да. Буквально пару часов назад он просил передать вам, когда вы появитесь, чтобы вы поскорее зашли к нему. — Так и сделаю. Спасибо. Я поднялся на второй этаж и направился прямиком к кабинету нашего главврача, который, как я и предполагал, восседал за своим столом, расслабленно откинувшись в кресле. — Джонатан, рад тебя видеть, — он подался вперед и жестом пригласил сесть напротив. — Так что же, сюрприза не получилось? — усмехнулся я. — Как ты узнал, что я появлюсь сегодня? — Это необычно, да. Я как будто бы почувствовал. — Интересно, — я посмотрел в сторону, обдумывая то, что услышал. — Должно быть, пресловутая связь между создателем и потомком. — Да, я тоже так решил, — он смотрел на меня с нескрываемым любопытством и, казалось, готов был засыпать вопросами: лишь каноны вежливости сдерживали его. Эдгар Суонси всегда относился ко мне без предрассудков, а после того как я спас ему жизнь, поделившись своей могущественной кровью, я обрел в его лице самого преданного и ценного соратника, какого только можно себе представить. Я всмотрелся в его лицо: все еще легко сходит за человека. Уж точно куда легче, чем я. — Впрочем, никаких других сведений мне мои предчувствия не дали, — продолжал Эдгар. — Так что я весь внимание. — Эпидемии больше нет, — гордо объявил я, непроизвольно выпрямившись в кресле. — Сказать по правде, друг мой, об этом я уже знаю. Старая Бриджит любезно рассказала Братству обо всем, чему была свидетелем. Но я все же хотел услышать это от тебя. Ты действительно своими глазами видел это существо, состоящее из крови? — Да. Эта… так называемая Королева появилась после того, как я убил небезызвестную Гариэтт Джонс. — Невероятно! — с восхищением вымолвил доктор Суонси. — Странно слышать подобное от тебя, Эдгар. Помнится, в ночь нашего с тобой знакомства я презрительно усмехнулся, когда ты назвал меня вампиром. Теперь меня уже не удивляет даже пробудившееся кельтское божество. — Меня больше удивляет другое, Джонатан. Я кое-что знаю об этой Королеве из легенд. Если ты смог ее одолеть, значит, твоя кровь действительно очень сильна. — Дело не только в наследственности. Мало просто получить силу — нужно научиться ею пользоваться, — я был весьма доволен собой и не скрывал этого. — Это как со знаниями. Мало просто знать, нужно еще и уметь применять знания на практике. — Разумеется. И я никоим образом не хочу принизить твою личную заслугу.Знаешь, что меня особенно восхищает в тебе, Джонатан? Я вопросительно вскинул брови. — За что бы ты ни взялся, ты неизменно эффективен. Я улыбнулся — это был лучший комплимент. — Кстати, что с леди Эшбери? Ты ведь отправился на ее поиски? — Ее тоже больше нет. — Это ты… — Эдгар осекся, пристально следя за моей реакцией. Неосторожный вопрос повис в воздухе. Еще совсем недавно подобный вопрос вызвал бы шквал негодования с моей стороны. Но не теперь. — Нет, — спокойно отозвался я. — Не я. Она сама. Шагнула в огонь. Эдгар покачал головой; на его лице отразилась тревога и замешательство: — Но почему? Ведь это была моя ошибка — не ее. — Вот она и решила исключить всякую вероятность ошибок в дальнейшем, — пожал плечами я. Доктор Суонси взглянул на меня как будто бы с сомнением, затем снова сокрушенно покачал головой: — Какая трагедия… Я не мог сказать, раздосадован ли он тем, что больница лишилась спонсора, или же его терзает чувство вины. Мне теперь казалось, что я сам никогда не испытывал ничего подобного, хотя память смутно подсказывала обратное. Я отбросил эту мимолетную мысль, посчитав это несущественным. — Я слышал, ситуация с больными улучшилась, — сказал я, желая сменить тему. — Да, это так. Нам еще предстоит побороться с последствиями, но, думаю, со временем все образуется. Жизнь продолжается — во всех ее проявлениях. — Замечательно. Полагаю, есть повод отметить. — Я рассчитывал, что ты предложишь, друг мой, — лукаво улыбнувшись, Эдгар поднялся и достал из шкафа два высоких бокала. Мне хватило одного взгляда, чтобы определить их содержимое. Я улыбнулся, оценив жест по достоинству. Как изысканно. Взяв один бокал, я вдохнул аромат, с которым не могло сравниться ни одно, даже самое редкое и дорогое вино. Во мне всколыхнулась волна сладостного предвкушения, какое не способен вызвать ни один другой напиток. Эдгар поднял свой бокал и торжественно произнес: — За тебя, Джонатан. За то, что ты сделал для этого города. — За науку, — подхватил я. Я осушил бокал до дна: кровь была еще теплой, вкус был насыщенным. — Какие теперь у тебя планы? — поинтересовался мой друг. — Про всю вечность спрашивать не стану — хотя бы на ближайшее время. Собираешься продолжить работу над формулой, подавляющей голод? — Нет, я решил оставить эти исследования. — Почему, позволь полюбопытствовать? — Мне это больше не нужно, — улыбнулся я. — У меня возникла куда более перспективная идея. — С удовольствием послушаю, если изволишь поделиться. — Я размышлял о боли. Мы ощущаем ее с той же интенсивностью, что и люди, — только перечень раздражителей у нас шире. И это едва ли не главная наша слабость, которой с превеликим удовольствием пользуются охотники. Но что такое боль, по сути? Это защитная реакция организма, побуждающая как можно скорее устраниться от того, что может причинить серьезный вред или даже привести к летальному исходу. И здесь у вампиров уже неоспоримое преимущество перед смертными: мало что может причинить нам по-настоящему серьезный вред. — Думаю, я понял, куда ты клонишь, — кивнул доктор Суонси, до этого с неподдельным интересом слушавший мои рассуждения. — Боль, в случае с вампирами, утрачивает свою функцию, становясь не более чем рудиментом. — Именно. Регенерация компенсирует любой риск. Я хочу заняться исследованием в этом направлении. С целью сделать вампиров невосприимчивыми к боли. У меня есть кое-какие соображения, с чего можно начать. Мне бы пригодилась твоя помощь, Эдгар. — С радостью, — охотно согласился он. — Должен признать, ты меня заинтриговал. — Вероятно, потребуются эксперименты. Сомнительные с точки зрения этики… — медленно проговорил я, изучая собеседника. Я остался доволен его хладнокровием. — Понимаю… — Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Мы побеседовали еще немного, обсуждая детали. Наконец я поднялся: — Оставлю тебя, пожалуй. Наверняка тебя ждут дела. А я еще хотел прогуляться. — Я, конечно, рад твоему возвращению, но… — обеспокоенно протянул Эдгар. Я остановился: — Но? — Стражи Привен, кажется, немного успокоились и сменили гнев на милость. Я бы хотел, чтобы это спокойствие продлилось. — Ладно, ты меня раскусил, — рассмеялся я. — Но скоро рассвет, а я голоден. К тому же, разве я не заслужил себе охотничьи угодья в этом городе? — И все же я прошу тебя соблюдать осторожность. — О, не волнуйся. Больше никаких «военных действий» на территории больницы — я об этом позабочусь. Надеюсь, они еще не в курсе насчет тебя? — Нет, не думаю, — заверил он меня, поднимаясь со своего места, чтобы проводить. — Иначе бы уже нанесли мне визит. — Тогда тем более: отвлеку охотников немного, чтобы они не обратили свое всевидящее око на тебя и Пембрук. На этом мы попрощались до следующей ночи. Я шел по узким мощеным улицам под куполом серого беззвездного неба. Воздух был насыщен влажностью, в нем все еще витал запах смерти и упадка, хотя и было заметно, что город понемногу пробуждается от оцепенения, в которое его погрузила эпидемия: вот ветер принес запах свежего хлеба из лавки за углом, вот из открытого окна ночного заведения раздаются голоса — двое рьяно о чем-то спорят. Заграждения с объявлениями о карантине кое-где исчезли, как исчез и едкий запах костров, на которых сжигали трупы. Под ногами стелилась полупрозрачная дымка тумана, перила и лестницы блестели от прошедшего накануне дождя. Чуть слышно плескались воды реки под мостом, и редкие уличные огни отражались в них призрачным свечением, преломляясь под пеленой тумана. Когда я вернулся с войны (это было будто в прошлой жизни), этот город казался мне совершенно чужим. Когда я умер и возродился вновь, он стал враждебным и наполнился новыми опасностями. Теперь же я дома. Наконец-то. Патрулей охотников нигде не было видно. Я свернул в переплетение закоулков, вдоль которых выстроились покосившиеся деревянные здания, больше напоминавшие трущобы. Я прислушался к своим ощущениям: тишина вокруг была обманчивой, и я знал, что где-то здесь найду то, за чем пришел. Вскоре я уловил сердцебиение. Двое. Глухие звуки ударов, стоны. Свернув в крошечный двор среди построек, я увидел их: высокий крепкий парень избивал ногами лежащего на земле юношу помладше. — На вашем месте я бы дважды подумал, прежде чем продолжать, — громко сказал я. Мое внезапное появление возымело нужный эффект: парень бросил свое занятие и резко обернулся в мою сторону. Я рассчитывал, что он нападет на меня, но этого не произошло: замешкавшись на мгновенье, он бросился бежать и исчез за углом здания напротив. Я подошел к пострадавшему — тот лежал на боку, держась за живот, его лицо исказила гримаса боли. — Вы в порядке? Встать можете?— спросил я и протянул ему руку. — Да, я… Вы вовремя, — он перевернулся на спину и позволил помочь ему подняться. — Если вам нужна помощь, то я врач, — после беглого осмотра я пришел к выводу, что ни переломов, ни внутренних кровотечений у него нет. — Надо же, как мне повезло, — удивленно произнес юноша. — Но, кажется, ничего серьезного — идти могу. Я взглянул на небо: до рассвета оставалось около получаса, а мне еще нужно успеть вернуться в Пембрук. — Спасибо, сэр, — поблагодарил он. — О, не благодарите, — я медленно положил руку ему на плечо и поймал его взгляд. — И вообще, не стоит гулять в одиночестве по этим кварталам в такое время. Мой голос стал тихим и вкрадчивым; внимая повелительным обертонам, моя жертва безвольно застыла, не в силах вырваться из капкана моего взгляда. Когда зрительный контакт был разорван, я уже крепко сжимал его плечи обеими руками — он лишь слегка дернулся, не издав ни звука. Я пил из фонтана жизни, вслушиваясь в замедляющийся ритм сердца, — жертва была в сознании, хотя и на грани болевого шока. Но я не спешил, наслаждаясь каждым глотком, позволяя волнам эйфории накрыть себя с головой. Пожар моего голода, вспыхнувший с сокрушительной силой в то мгновение, когда моя власть над жертвой стала абсолютной, понемногу стихал, превращаясь в тлеющие угли. Последний обрывок умирающего сознания — послание в никуда, случайно перехваченное мною, было исполнено сожаления: «Но почему?.. Почему было просто не отпустить меня… домой…» Сердцебиение стихло; тело в моих руках обмякло, и я уложил его на землю, на всякий случай проверив пульс. Пульса не было. — Просто тебе не повезло, мой мальчик, — тихо сказал я и поднялся. Дело сделано, можно возвращаться.***
Несколькими ночами позднее я допустил небольшую небрежность, в результате чего за мной увязались охотники. Само собой, я мог бы расправиться с ними, но решил немного развлечься и запутать след. Игра в кошки-мышки оказалась столь увлекательной, что я не заметил, как небо начало светлеть. Я поспешил в сторону Уэст-Энда, намереваясь переждать день в своем фамильном особняке, где ныне обитал только старый дворецкий. Я шел окольными путями, и впереди уже виднелись знакомые очертания зданий — характерной застройки северной части района, как вдруг путь мне преградил старый знакомый. Кажется, одного из следивших за мной охотников я все-таки не заметил. Или они нарочно заманили меня в ловушку? Что же, так даже интереснее. — Маккаллум, — с нарочитой вежливостью поприветствовал я его, — давно не виделись. На его лице мелькнула холодная полуулыбка, его взгляд был готов пронзить меня насквозь, как и стрела в его арбалете, который охотник держал наготове. — Да, давненько… Я так и знал, что череда смертей за последние несколько ночей — твоих рук дело. — Неужели я настолько неосторожен? — с издевкой поинтересовался я. — У всякого хищника есть определенные модели поведения. Все эти люди были убиты неподалеку от больницы Пембрук, и я сразу подумал о тебе. Конечно, пришлось порасследовать, но результаты лишь убедили меня в верности моих предположений. К тому же, двое свидетелей видели тебя у места преступления и смогли описать. — Какая досада. Спасибо, что предупредил, — в следующий раз буду осмотрительнее. Осуждение, презрение — эти эмоции отражались во взглядах всех охотников, сквозили в их интонациях. У Джоффри Маккаллума они выражались не столь явно, как будто были чем-то глубоко личным, отчего становились лишь убедительнее. Он поджал губы и нахмурился: — Ты убивал каждую ночь, с тех пор как вернулся в Лондон. На это мне нечего было возразить. — Невинные жертвы… — он покачал головой и вздохнул, словно никогда не видел преступлений ужаснее. — Для тебя совсем ничего святого не осталось, Рид? — Так и есть, — глухо отозвался я. — Ни капли сочувствия? — Маккаллум теперь походил на священника, которому насильно привели безбожника на исповедь. — Я ученый, мне эмоции ни к чему, — холодно отрезал я. — Ты — кровожадный монстр. — О да, люблю, когда меня так называют, — парировал я, стараясь придать тону как можно больше самонадеянности. Я смотрел на своего визави не отрываясь, не забывая, тем не менее, оценивать обстановку боковым зрением. Проскользнуть мимо него будет проблематично, да и наверняка впереди меня поджидает засада. Восход уже вступал в свои права: крыши домов окрасились в красноватый цвет, тени в страхе отступали перед первыми лучами света. — Я бы с удовольствием продолжил беседу с тобой, Маккаллум, но, увы, я спешу. — Что такое, кровопийца? Уже не так уверен в своих силах? — усмехнулся он, довольный собой. — Когда-нибудь я преодолею и эту слабость, — бросил я. — Если доживешь до этого момента. — Хочешь убить меня? Сначала поймай. Стрела из его арбалета рассекла воздух, но меня уже не было на том месте, где я стоял всего мгновенье назад. Еще мгновенье — и я оказался на покатой крыше балкона, которую приметил специально. Две стрелы просвистели совсем близко, когда я нырнул в зазор между крышами. Они преследовали меня: я слышал, как Маккаллум раздавал команды подчиненным. Охотники знали, что я не отважусь выбраться на крышу, навстречу истязающим солнечным лучам, и рассчитывали, что это замедлит мое стремительное перемещение. Они хотели окружить здание, где я скрывался, стоя на балюстраде, и отрезать мне все пути к отступлению. Мои враги знали, что делали. Я выжидал, чувствуя, как время утекает сквозь пальцы, и вот наконец охотник, стоявший прямо подо мной, заметил свою добычу. Недолго думая, я метнулся на крышу соседнего здания, кожей ощущая подступающий жар. Охотник мгновенно повернулся в ту же сторону. Мой обманный маневр удался: ему не хватило ни быстроты ума, ни проворства, чтобы уследить за мной — снова оказавшись на балюстраде, я скрылся за углом. Убедившись, что впереди никого, я в один миг очутился внизу и так же стремительно пересек улицу. Моя сила возросла, и я теперь мог скользить невесомой тенью практически без передышки. Очевидно, мои враги этого не ожидали. Я оторвался от погони, однако охотникам все же удалось поставить меня в затруднительное положение: нужно было найти убежище, и как можно скорее. Я вспомнил о заброшенной церкви на окраине Уэст-Энда: во время эпидемии количество прихожан сократилось, поэтому некоторые небольшие церкви закрылись за ненадобностью. Вскоре я уже стоял на ее крыльце. Покосившаяся деревянная дверь была заколочена, но мне не составило труда вырвать две удерживающие ее доски с гвоздями. Я вошел, взметнув перед собой облако пыльного тумана. Узкие окна тоже были заколочены, и лишь тонкие полоски света пробивались сквозь импровизированные ставни. Пыль и осыпавшаяся штукатурка покрывали все вокруг серым, похожим на прах слоем. Под сводчатым потолком виднелись строительные леса — церковь собирались реставрировать, но эпидемия внесла в планы свои беспощадные коррективы. Скамейки для прихожан были местами разломаны — торчащие гвозди и щепки нарушали изначальную гармонию рядов. Только скромные статуи святых вдоль стен не утратили свой торжественный облик, глубокомысленно взирая с высоких пьедесталов на царящий вокруг упадок. Я прошел вглубь нефа и присел на ступень у алтаря — погоня была изнурительной; от пренеприятных солнечных ожогов меня спасло пасмурное небо и тени высоких зданий. «Стараешься, спасаешь город — и вот благодарность», — с иронией подумал я. Разумеется, на самом деле я не ждал от охотников ничего иного. Было бы наивно рассчитывать, что они оставят меня в покое по своей воле. Маккаллум был настоящим профессионалом своего дела, и однажды, одолев его в поединке, я пощадил врага — из уважения к его талантам и чтобы доказать, что я не имею никакого отношения к экспериментам в Пембруке, давшим начало эпидемии. Но теперь Маккаллум должен умереть. Сейчас я как никогда хотел испить крови своего заклятого врага, и мысль об этом дарила мне волнующее ощущение предвкушения. Однако фанатичные Стражи Привен тут же ополчатся на меня, если я убью их предводителя. Что, если создать для них иллюзию, в которую они охотно поверят? Можно представить все так, будто Маккаллум пал жертвой грязных политических интриг, если предварительно стравить охотников с «сильными мира сего» из клуба «Аскалон». В конце концов, давно пора положить конец власти теневого кабинета бессмертных. А поскольку я в их тесном кругу теперь персона нон грата, то буду словно бы и ни при чем: пока охотники и «Аскалон» будут выяснять отношения, я смогу спокойно заниматься своими исследованиями. Если же конфликт выльется в полномасштабную войну… это опять же мне на руку. Мне стоит заручиться поддержкой союзников: наверняка многие вампиры сочтут такое предложение заманчивым — после того, как я громко заявил о себе, справившись с эпидемией. А когда мои исследования увенчаются успехом и я смогу предложить им избавление от наших известных слабостей… У меня уже даже были кое-какие идеи насчет того, с чего можно начать воплощение своего замысла. Но на это у меня будет ночь — бесчисленное множество ночей, а пока нужно отдохнуть. Я огляделся в поисках подходящего места: спать в не очень комфортных условиях было для меня делом привычным, однако оставался риск, что охотники выследят меня. Я, конечно, мог проснуться от малейшего шороха, но все же лучше выбрать место, куда им будет непросто добраться. Я поднял взгляд к строительным лесам над алтарем и уже через мгновение оказался наверху. Сняв с себя пальто и подложив его под голову, я устроился на шершавых досках. По левую сторону от меня, чуть ниже уровня моей импровизированной постели, виднелосьрельефное изображение бога и парящей над ним птицы (символа святого духа), которым был увенчан возвышающийся над алтарем крест. Я закрыл глаза. Мое сознание еще не успело отключиться, но грезы уже начали застилать его густым туманом: купол неба, на котором нет и не может быть солнца; знакомый городской пейзаж в черных и багровых тонах. Лондон, утопающий в крови, окрашенный в ее цвета… «Это мой город», — думал я, погружаясь в объятия сна.