my boy

«Эллиот невыносим» — решает для себя Квентин. Эллиот невыносим. Вот так новость, да, Кью? Никто же не догадывался. И ты, конечно, когда он впервые заговорил с тобой, протянув пачку контрабандных, слишком лёгких для уважающего себя курильщика, сигарет, не посчитал его тем ещё… тогда бы он сказал «псевдоинтеллектуалом», но сейчас на язык напрашивается «тем ещё Эллиотом». Квентин нервно лохматит волосы на затылке, невольно вспоминая тот свой неудачный опыт курения — и как просто очаровательно по-мудацки Эллиот заходился в смехе, пока Кью бледнел, зеленел и пытался сдержать рвотный позыв где-то в горле. Если кому-то интересно, не получилось. По сравнению с нынешним положением, те воспоминания кажутся Квентину практически божескими. Все эти презабавные дуэли колкостями (начинал, конечно, Эллиот, отпуская какую-то невозможно вульгарную шутку про него и Элис, но облачая её в слова, которые вышли из обихода ещё в веке 19, а потом Квентину приходилось отвечать, выражая своё сомнение в его способности объективно оценивать гетеросексуальные отношения), все эти ленивые прогулки по территории, когда Эллиот говорил о разном, а Кью обычно молчал и старался не засматриваться на его точёный профиль сверх меры — он так адски скучал по времени, когда они барахтались в этом киселе непонятности. Когда Эллиот мог бесцеремонно выдернуть его с пар, предложив смотаться в Сиэттл за какой-то интереснейшей магической безделушкой, что на деле оказывалась мощнейшим артефактом, утерянным магическим сообществом ещё лет тридцать назад, о чём он узнавал, конечно, от Элис, по памяти описывая то, как выглядел продолговатый кулон на резной цепочке. Когда Эллиот говорил «чёрт, Кью, я хочу серьёзно напиться», и они запираются с бутылкой наверху, пока под ними кипит вечеринка, а Марго недовольно ищет в толпе пьяных людей Эллиота. Элис не из тех, кто любит вечеринки (Кью до встречи с Эллиотом думал, что он тоже), поэтому Элис там никогда не бывало. В один из таких вечеров, когда они были настолько пьяны, что окончательно сползли на пол с кресел — Эллиот, покрывшийся лёгким румянцем, расстегнул белоснежную жилетку и запустил руку в растрёпанные волосы, — они впервые поцеловались. Это было неминуемо — Эллиот сказал, что он совсем не умеет пить, Кью, который был, по своему мнению, на порядок трезвее, в отместку назвал его пьяным воробьём (такой же взъерошенный и ошалелый), и беззлобно тыкнул в бок. Эллиот перехватил его руку и попытался пихнуть ногой куда-то в бедро, Кью мёртвой хваткой вцепился в его хрустящую от своей белизны рубашку, и вот они оба едва-едва держат равновесие, пытаясь уворачиваться от тычков и отвечать сопернику тем же, а в следующий момент они целуются. Сначала по-дурацки и странно, а потом Эллиот с невыносимой улыбкой заводит волосы Кью за уши, чтобы не мешали, и, придерживая за шею, целует снова. Это медленно и чарующе. Квентин целовался раньше, они очень много целовались с Элис в перерывах их уютных бесед вдвоём у неё на кровати, но никогда это не было так… не по-настоящему. Словно в этот момент нет ничего, а в следующий не будет этого поцелуя. Он помнил, как Эллиот шутливо лизнул его губы напоследок, и Кью резко залился краской. Они смотрели на друг друга пару мгновений, и это, наверное, были самые невозможные секунды в его жизни — а затем Эллиот резким движением стянул с его ноги полосатый носок, и их шутливое противостояние продолжилось, словно бы никогда не прерывалось. Квентин не мог смотреть после этого Элис в глаза. Не мог её целовать, потому что каждый раз вспоминал, как это было с Эллиотом, и сердце в груди заходилось бешеным ритмом — от стыда, наверное. Хотелось вымыть рот с мылом и постучаться головой об стену. Он не знал, что скажет Эллиоту при встрече. Он не знал, как нужно теперь себя вести. Эллиот выхватил его из потока студентов, повёл вдоль аудиторий к более-менее тихому месту и меланхолично вздохнул: — Кью, нам с Марго нужна твоя помощь, — и ни слова о поцелуе. «Слава, блять, богу» — подумал тогда Кью. Конечно, это повторилось. В следующий раз, они залетели в кладовку, стараясь спрятаться от безумно злого лектора, которого «просто невыносимо достали неадекватные выходки физиков!». Они едва прикрыли дверь, замерли, прислушиваясь к тому, как он орёт на тех бедных ребят, что решили, что нырнуть под стол будет достаточно. Переглянулись — в полной темноте. А затем Кью почувствовал уже знакомую тяжесть чужой ладони у себя на шее и податливо приоткрыл губы. В кладовке тесно, душно, а ещё они трезвее, чем в тот раз, и в какой-то момент Эллиот кусает его за шею, и очаровательно смеётся на протестующий полустон-полувозглас Кью. Вываливаются они оттуда прям навстречу Марго. Она кривит губы, оценивающим взглядом пробегаясь по жуткому пятну у Квентина на шее, что прям на глазах наливалось всё более болезненной краснотой. «Придурки» — шипит Марго, хватая за локоть Кью. — «Я дам тебе заклинание, чтобы это скрыть». После четвертого-пятого раза, Кью твёрдо решил, что вместе они больше не пьют. С каждым днём взгляд Элис становился всё тяжелее и недоверчивее — только бы слепой не заметил, как Квентин нервничал. Он списывал всё это на учёбу, но она была девочкой не глупой. Позвала его на серьёзный разговор и предложила взять перерыв, чтобы пересмотреть концепцию их отношений. Кью, вроде бы, расстроено согласился, у себя в голове с холодным ужасом отмечая, что не чувствует ни-че-го. Недавно Элис начала встречаться с Пенни. А Квентин как застрял в когнитивном диссонансе, так и не выбрался. Эллиот невыносим. Сильнее всего Кью ненавидел в нём эту улыбку хозяина положения. Этот снисходительный тон. Эту игру, что между ними ничего нет и никогда не было. Эллиот в любой ситуации выходил сухим из воды. Эллиот всегда был расслаблен и не переживал. Он мог пропасть на несколько недель, перемещаясь по Брейкбиллсу исключительно в компании своих друзей — они всегда громко спорили друг с другом и взрывались хохотом, пока на них косились буквально все другие студенты. Не будет же Кью ему мешать. Они друг другу никто. Целуются по пьяне. Иногда мотаются в Сиэттл. Он мог заявиться к нему в комнату в любой момент времени, и как ни в чём не бывало начать рассказывать о какой-то абсолютной херне, связанной с учёбой или с тем странным Тодом из общаги, пока насупленный и осторожный, словно загнанный зверёк, Кью не расслаблялся и не прощал ему все его странности. Однажды Кью говорит: — Мне кажется, я тебя люблю. И Эллиот, вскинув на него тревожный взгляд, отвечает: — Глупости. Когда он нависает над ним, осторожно накрывая его губы своими, Квентин думает: это их первый трезвый поцелуй. Эллиот-Эллиот-Эллиот. Эллиот. Слишком много. — Всегда есть человек, ради улыбки которого ты сделаешь всё, — пьяно признаётся как-то Эллиот. Стеклянное горлышко бутылки неаккуратно стукается об его зубы. Кью вспоминает Марго. С её тёплыми, чайными, но одновременно слишком хитрыми и надменными глазами. С её бежевыми лодочками, шарфом, что пахнет Хьюго Босс, и поцелуями в щеку при каждой встрече с Эллиотом. Расстроен ли он? Да. Кью было бы проще, будь Эллиот всегда циничной сволочью, который никого не любил. Тогда бы не пришлось жалеть, что любят не его. Все эти дурацкие поцелуи. Руки, что поправляют галстук-бабочку у него на шее на магическом балу в честь дня основания Брейкбиллса. Записки, оставленные в учебниках — наверное, он как-то их зачаровывает — с этим летящим, но изящным почерком. «Давай сбежим на выходные». Давай. Они тусят с колдунами Нью-Йорка всю ночь напролёт, и Эллиот на ухо признаётся ему, что это отвратительная компания. Те, кому не хватило таланта или его было слишком много. Нужно всегда быть середняком. Нужно быть гибким. Поэтому, Кью, не приходи сюда без меня. Я-то знаю, как себя с ними вести, а ты сразу попадёшь в плохую компанию. Пообещают тебе Филлори, и ты сразу все остатки разума растеряешь. — Мудак, — устало выдыхает Квентин куда-то в пустоту, и Эллиот смеётся, притягивая за плечи к себе. Обнимает. Царапает щетиной шею и прижимается губами. Квентин говорит ему: — Я, блять, точно люблю тебя. И Эллиот отвечает: — Это пройдёт.