Айэнно

      Он был рожден из северного ветра, больше всего любившего проноситься над ледяными торосами и взвивать в небо мириады сверкающих снежинок. Он обожал снег — и его волосы, светлые, как и у всех детей Воздуха, были белыми, как метель, а плечи покрывал плащ из искрящихся мехов полярных зверей.       Он не был нелюдимым одиночкой, но, как и другие удэши Воздуха, предпочитал лишь раз в год прилетать на Танцевальное поле, чтобы вскружить головы молоденьким сородичам своей сверкающей холодной красотой и бесшабашным весельем. О, в танце он был неистов, как буря, и у кого иного в его объятиях перехватывало дыхание от жаркого восторга и ледяных поцелуев.       Его называли Отцом Ветров, потому что в своей вотчине он был старшим из детей Воздуха, самым сильным, самым могущественным. Но именно что отцом он еще никому не был — не задумывался о том, чтобы отыскать свою пару, что изменится ради него, или самому измениться ради кого-то. Считал, что не жаждет делить с кем-то свои бескрайние снежные равнины и ледяные клыки, да и где еще отыскать того, кто бы полюбил Север так же страстно, как он сам? Земляные ворчали, что кроме снега, льда и воды там ничего нет, и даже островок не поднять — больно глубоко под водой земля. Огненным и вовсе нечего было делать там, где не на чем и не из чего сотворить огонь. Водники, живущие в холодных соленых глубинах, больше походили на северных морских львов, чем на удэши, и были, пожалуй, на века постарше него: почти не говорили, предпочитали не показываться на глаза другим, юным сородичам. И, как подозревал он сам, потихоньку уходили в Стихию. Ну а ветреным детям Воздуха больше по нраву были теплые края, где можно взметнуть ввысь лепестки цветущих деревьев, или запах трав, или ворох золотой листвы, а снегу отведен свой краткий черед.       Мало с кем он мог пообщаться на равных — так уж вышло, что те, Первые, в большинстве своем растворились в Стихиях, а кое-кто и вовсе переубивал друг дружку, деля земли, и было это в те поры, когда сам Янтор еще не родился. Из могучих и старых удэши на Танцевальное поле являлись земляные Акмал и Эфар, изредка выбирались Фарат и его многочисленная родня со всех концов благословенной Стихиями земли, из огневиков — Амхис и Тайхис, из водников — Лакмаль, а еще Нирет и Нураис — старшие целого огромного водного рода. Один из них, Теалья, был его побратимом. Из воздушников же Янтор был самым сильным и старшим. Даже Эллаэ не мог сравниться с ним, да и не хотел — оправдывая свое имя, был слишком беспечен, не копил силу и предпочитал не задерживаться на одном месте. Даже Тарваш, супруг Лакмаль, считавший своей вотчиной небо над бескрайним северным морем там, где его не покрывает ледяной щит, признавал первенство и старшинство Отца Ветров.       Но одиночество не угнетало могучего удэши Воздуха. Несмотря на свою суровость, нрав он имел легкий, был спокойным и рассудительным, чему способствовала привычка созерцать снежные поля и вытачивать из ледяных глыб ажурные кружева. А порою накатывающее буйство помогала утишить охота. Даже среди земляных он слыл непревзойденным охотником, тем более что не обладал их способностями приманивать зверье, выслеживая его своими силами. В азарте легко мог схватиться с пещерным медведем, вооружившись только одним ножом, выточенным из клыка северного морского льва, и даже не использовать при этом силу Стихии, что позволяла изменить воплощение. Сражение с существом, превосходящим обычное воплощение, будоражило кровь, приносило опьянение победой — а он побеждал, потому что никакой зверь не сравнится с удэши, ведь у второго есть то, чего нет у первого: разум.       Жаль было лишь, что некому подарить добытую шкуру. Он обычно приносил добычу и с ерническими поклонами складывал её у ног могучей Акмал, чем злил её супруга до белого каления. Эфара сама Акмал осаживала одним только взглядом, укоризненно качала головой: «Ветерочек, ну будь ты умнее!». Янтор хохотал и уходил плясать, заражая своей неистовой, яростной энергией всех вокруг, доводя кого из партнеров по танцу послабее до головокружения. Остальные отбивали ладони, особенно когда Янтор вызывал на танцевальный поединок Теалью. «Плясала Вода с Ветром — чуть поле не перекопали» — вот это было про них. Эти двое могли. Как говорил Нирет, осаживая своего сына: «Головы у обоих пустые, что ракушки, рыбами выеденные». Янтор не обижался на столь нелестные слова. Просто Нирет знал и видел его лишь здесь, на Танцевальном. И открываться полностью Отец Ветров не торопился. Он сделал бы это перед избранницей или избранником, а перед кем-то еще — зачем?       В этот раз на Танцевальное поле собралось много молоди, Янтор, уже подлетая, чуял, как играет юная сила, переплетаясь тонкими потоками и нитями, искрясь и заставляя смеяться от того, что ловил отголоски чувств ошалевших мальков. Кажется, впервые сюда добрались такие: заложив широкий круг над полем, Янтор рассматривал собравшихся в стайку совсем еще молоденьких водников, устроивших шуточную возню поодаль от взрослых. Сам не заметил, как опустился низко-низко, и тут вверх плеснуло водой… Янтор сверзился наземь, с трудом умудрившись приземлиться на ноги, мокрый насквозь, с любимой белоснежной шкуры аж лилось, волосы облепили лицо. Водянички с писком порскнули во все стороны, ожидая от взрослого выволочки. А Янтор стоял, открыв рот, облизывал губы и не торопился высушиться. Вода — чистейшая, аж сладкая, стекала по его лицу, и он вслушивался в неё, ловя отголосок силы — совсем слабенькой, едва-едва оформившейся, отзывающейся хрустальным перезвоном на грани слуха. Так и виделся крохотный родничок в травянистых берегах, легко и ласково выглаживающий мягкое песчаное русло — и наткнувшийся на каменный порожек.       Встряхнувшись, рассыпая мигом слизанные ветром брызги, Янтор пригладил волосы и открыл глаза, заметив мелькнувшую в воздухе золотистую косу. Малыш-родничок юркнул за спины старших родичей, так что ничего больше Янтор рассмотреть не успел. Только расхохотался, представив, как потешно выглядел мокрым. Ну надо же, оконфузился-то как! Всё еще смеясь, он отправился приветствовать всех, кого знал, по широкому кругу, не без умысла оставив в стороне водников, среди которых заметил побратима. Если тот малыш из его родни — мимо Янтора всяко не пройдет. А вкус его силы Отец Ветров запомнил накрепко.              Мимо земляных без приключений пройти не удалось. Куакъяс, глазастая стервь, видела его фееричное появление и не преминула почесать свой острый, как осколок обсидиана, язык.       — Янаторэ, не дать ли тебе новое имя? «Нийфарассэ» подойдет?       Янтор презрительно сморщил нос:       — Я-то, может, и мокрый комок меха*, да об меня, когда высохну, хоть потереться приятно, а об тебя только порезаться можно. Ни в руки взять, ни погладить — то колко, то остро.       Слово за слово — договорились до поединка. И тянуть не стали, хоть Янтору и не хотелось затевать драку вот сейчас, тем более что противницей ему Куакъяс не была, слишком уж молода и порывиста, а разозлить проще, чем по ледяной дорожке прокатиться. Дикая она, бешеная, даже свои стороной обходят. Попадется ведь кому-то, у кого соображения сдержать удар не хватит… Сам Янтор ограничился только тем, что вышиб из её руки бритвенно-острый каменный осколок, спеленал вихрем и от души приложился ладонью к крепкой, как булыжник, заднице. Чуть не отбил. Правда, хватило ума воспитательный процесс прикрыть завесой ветра, чтоб никто не вздумал после над девчонкой насмехаться. И без того вместо разума в голове одни умэтото жужжат.       — Танцевальное поле — оно для веселья, Куакъяс. Веселись, а не кусайся.       Поглядел в бешеные глаза, на дне которых тяжело плескалось что-то… нехорошее, вздохнул и отпустил. Нет, не дошло. И не дойдет ведь. Водника б ей, чтоб острые грани сгладил, терпением да мягкой лаской утихомирил. Да только где такого терпеливого сыскать?       Вскоре Янтор шел дальше, и думать забыв о Куакъяс. Он сюда явился, чтоб повеселиться, поплясать от души. Уже слышал, как перезванивают где-то впереди струны ветра под руками Тарваша — не узнать было невозможно. На ходу выудив из-за пазухи выточенную из заклятого льда флейту, Янтор приложил её, обжигающую холодом, к губам, вплетая свою мелодию в перезвон струн. Откуда-то сбоку дробно рассыпал гулкий бой вырезанный из дерева барабанчик. Значит, и Акай с невестой тут, хорошо. Вокруг уже собирались, приплясывая, и Янтор, выдав веселую трель, сменил мелодию, заставляя и остальных подстраиваться. Всё быстрее и звонче отбивала дробь Тьель, низко вытягивала звуки, оттеняя ледяную мелодию Янтора, флейта в руках Датмал, словно ветер в дуплистой кроне могучего дуба, весело спорили с нею серебряные струны под пальцами Тарваша. Робко, совсем несмело в общую музыку вплелся тонкий перезвон капели. Янтор крутнулся на пятках, отыскивая источник звука. И прикипел глазами к тоненькой фигурке, склонившейся над выточенными из полупрозрачного степного сердолика пластинками, хитро укрепленными на изогнутой ветке. Золотистая коса, наполовину развившаяся, свешивалась через плечо, не позволяя понять, девчушка или мальчишка постукивает зажатым в хрупких пальчиках камешком по своему инструменту. А вокруг уже танцевали, мешая рассмотреть, закрывая из виду и не дав пробраться ближе.       «Ничего, всё равно найду», — подумал Янтор, останавливаясь и убыстряя мелодию, приплясывая на месте. Потом и вовсе отдал кому-то свой инструмент, подхватил под руку первую попавшуюся ветреницу, закружил с нею, смеясь и отщелкивая ритм пальцами. Веселье праздника расходилось широким кругом, вовлекая всё больше и больше удэши, заставляя забыть обо всем, кроме играющей в крови силы Стихий. И больше уже не смолкала музыка, хоть и Тьель, и Тарваш, и Датмал, и остальные игравшие на чем-нибудь удэши время от времени передавали свои инструменты и выходили плясать. С ветрениками и огневиками в этом мало кто мог сравниться, пока не выкликнули в круг Теалью. А тот, как всегда, вызвал Янтора, бешеным буруном выдернул побратима из рук очередной очарованной им удэши.       — А ну, взобьем пену!       Янтор расхохотался, запрокинув голову, и отшвырнул меховой плащ, словно ком снега наземь кинул. И следом за ним — сотканную из пурги сорочку. Теалья тоже не задержался, сбросил с плеч струящееся одеяние. И вот уже стояли друг напротив друга обнаженные, только волосами укрытые. И отстукивал пока еще медленный ритм барабанчик под ладонями Тьель. И двинулись по кругу: обманчиво-легкий ветерок и мнимо-спокойная волна. Соприкоснулись ладони, сцепились пальцы — и дрогнул ритм, будто сердце, зачастил, отзываясь на вскинутые руки, отброшенные резкими рывками за плечи волосы. Всё быстрее, всё яростнее был танец, и плескала во все стороны буйная молодая сила, в самом деле словно взбитая ветром в пену вода.       И снова в их танцевальном поединке не было победителя: замедлили бешеную пляску одновременно, потом и остановились, обнимаясь, смеясь — мокрые от пота, раскрасневшиеся, возбужденные и силой, и тем, что со всех сторон чуяли восхищение и желание. Только напрасно облизывались на них удэши, что Теалье, что Янтору пока еще не приглянулся никто настолько, чтоб не на час или ночь задержать рядом с собой. Хотя побратим и заметил, что Янтор всё оглядывается, словно кого-то ищет, когда уже окатились водой и обсушились, оделись и отошли туда, где огневики раскладывали костры, а земляные разделывали туши, готовя угощение.       — Айэ, брат, неужели вольное сердце в чьей-то солнечной сети запуталось?!       — Сам не знаю, брат, — слегка смутился Янтор, наклонил голову. — Словно тянет, а к кому — Стихии ведают. Ни лица не видел, ни имени не знаю.       Теалья только глазами захлопал удивленно: побратим сам на себя не похож был, ясный взор туманом заволокло, когда говорил.       — Хоть Стихию-то знаешь?       — Вода. Кто-то из молоди, первый раз на Поле явившихся.       Теалья смешливо фыркнул, но осекся, глядя на Янтора.       — Да ты серьезно?!       Мог бы и не спрашивать. Уже и сам видел — в самом деле, не просто так Отцу Ветров в небо прянуть хочется, с высоты на Танцевальное поле поглядеть. Не из прихоти ветра его так и рвутся, так и рыщут с присвистом.       — Что ж, давай-ка перекусим — и поищем твою айэнно**.       Янтор благодарно кивнул, подхватил с раскаленного камня шкворчащий жиром кусок мяса, вгрызся в него острыми белыми зубами. Потраченные на пляску силы следовало восполнить. А вот потом он будет готов хоть всё Поле по травинке разобрать, по песчинке перевернуть, но отыскать родничка, чья сладкая вода словно до сих пор на губах осталась.              После танца, а еще горячего да жирного мяса хотелось пить, а просить Теалью о воде значило получить в лицо ледяным водопадом, не меньше. Оттого Янтор предпочитал в такие моменты поклониться его матери или кому-то из старших сестер, кто поспокойнее. Да и воды хотелось теплой, на травах настоявшейся, солнцем согретой. От побратима такого дождешься, как же. Не зря его и свои бешеным танаром*** кличут. Янтор, махнув ему рукой, направился туда, где чуял мощный разлив спокойных вод Нураис. И, уже дойдя, словно на острый клинок напоролся, до настежь распаханной, обнажившей замершее сердце груди. На испуганный взгляд изменчивых, как вода в ветреный день, глаз, сверкнувших из-под растрепанных золотых кудрей. И опустился на колени, становясь вровень с тонкокостным, невысоким мальчишкой, поднял раскрытые ладони. Голос дрогнул, выговаривая то, что и не надеялся сказать кому-то, летя сюда, на праздник:       — Напои меня из своих рук, Вода моя Живая.