Слезы пустыни

      Солнце пустыни неумолимо. Когда оно высоко поднимается над горизонтом, всё живое стремится убраться в тень или закопаться в песок. Даже дракко, привычные к палящему зною, отказываются в такие моменты трогаться с места, предпочитая переждать до вечерней прохлады. Всё живое, кроме тех, кому солнце не повредит никогда.       Они сидели на одинокой, выкрошенной ветрами и песком скале. Раскаленный камень, раскаленный воздух, раскаленное небо. Полный солнечного жара мир, где двое огневиков чувствовали себя прекрасно. Солнце не опаляло их, лишь наполняло силами для ночного перехода, жаром, который после они будут отдавать выстывшей земле.       Нэх и удэши. Двое, кого связала эта бескрайняя пустыня, свила их жизни вместе, будто волокна прочной веревки — дергай не дергай, уже не разорвешь. Пожалуй, даже слишком крепко. Слишком близко.       Амхис смотрел на четкий, резкий профиль... друга? Наверное, еще несколько лет назад он мог бы сказать так хотя бы с какой-то уверенностью. Но с того момента, как серьезный молодой огневик впервые вызвал своего крылатого дракко, утекло много горстей песка.       Еще больше их утекло с первой встречи, когда спящий в песках удэши проснулся от странной тревоги. Когда поднялся проверить — и нашел среди барханов обессилевшего, едва живого мальчишку. Он так и не сказал, этот мальчишка, как очутился там, по чьей вине. И в его молчании Амхису чудилась какая-то темная история. Многих сил стоило не начать выяснять, не найти виновных, если они были по какому-то недоразумению еще живы. О, Амхис был бы этим очень расстроен. Прозванный «солнечным жаром», удэши был безжалостен к врагам, и этих ждала бы одна участь: выбеленных солнцем костей.       Но мальчишка, назвавшийся Айсамиром, не хотел этого. И огненный удэши смирил буйный нрав, смирил себя, вспомнил, как это — жить, иметь тело. Всё ради разбудившего его мальчишки... Ради того, чтобы смотреть, как он растет, как принимает Стихию, учится и получает прозвание, как уже не прибредший незнамо откуда приблудыш — уважаемый нэх, Айсамир Огненный хлыст, едет равным среди равных в караване, на спине своего собственного дракко.       А рядом с ним всегда покачивается на втором дракко неразлучный спутник — Амхис.       Много горстей песка утекло, просыпалось сквозь пальцы, прежде чем они очутились тут, на этой скале. И много будет впереди... Вот только оставаться рядом и молчать уже нестерпимо. Нестерпимо сидеть и любоваться этим профилем, видеть, как привычно движутся ловкие пальцы, оглаживая короткую бородку — верный знак, что Айсамир в задумчивости, но не тяжелой, мрачной, а легкой и почти веселой.       — Айсамир, — тихо позвал Амхис.       — Да? — тот обернулся, поднял бровь. Откинутые углы дахата красиво обрамляли его лицо, и Амхису потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.       Он не знал, как сказать то, что жгло изнутри, что подталкивало, буквально вынуждало сделать то, что он собирался. Понимал: в последнее время стал дерганым, нервным и рассеянным, со стороны это, наверное, выглядит странно... Вот и сейчас в темных-темных, почти черных, будто прогоревшие уголья, глазах Айсамира было скорее беспокойство.       — Я... Ты же знаешь, я удэши, — слова давались как никогда тяжело, глупые слова, неправильные слова.       Куда проще было бы вспыхнуть живым костром — и согреть солнечными лучами, коснуться теплом смуглой кожи, говоря так, как это было принято у детей Стихий. Но Айсамир не был удэши, и Амхис старался, искал, пытался понять, как выразить невыразимое. И сдался, поняв, что не может.       — Просто... Разрешишь показать?       Айсамир кивнул, уже сосредоточенный, напряженный. Эта складка между густых бровей... Амхис зажмурился, огромным усилием заставив себя не протянуть руку и не попытаться её разгладить. Вместо этого он потянул солнечный жар, закручивая его вокруг себя, свивая плотным коконом, защитой, позволяющей и ему не бояться за свое так уязвимое в этот момент тело, и окружающему не причинить вреда. А что Айсамир ладонью прикрылся — так это потому что всё-таки ярко, очень ярко, будто кусочек солнца на скалу упал.       А когда жар схлынул, растекся по камням, на них остался... осталась Амхис.       Неуверенно поправив ставшую великоватой одежду, она подняла голову, пытаясь понять, что за странное выражение на лице у Айсамира. Вроде бы и не злость... Досада? Недоумение? А у неё опять не было слов. Совсем, никаких. Она лишь смотрела и надеялась, что по глазам можно прочесть, как бешено колотится в груди сердце, как страшно и одновременно жарко-стыдно, как хочется, чтобы Айсамир наконец сделал хоть что-нибудь. Лучше всего — коснулся, даря столь желанный ответ.       Но Айсамир сидел не шевелясь, а в глазах его виднелись отсветы ярящегося огня.       — Я с удовольствием еще не раз спляшу с тобой танец стали, брат, — наконец сказал он, и каждое слово казалось порывом ветра, несущим песок, больно жалящий незащищенную живую кожу. — Но не приму еды из твоих рук.       Амхис опустила голову, закрыла глаза, не видя, как он резко встает. Только тихо прошуршали по камню шаги. Наверное, пошел проверить дракко... Дал время ей... ему пережить случившееся, как подобает мужчине — в одиночестве, без лишних глаз, сумев взять себя в руки и не показать никому минуты слабости. И... Амхис знал, что так и сделает. Что соберется и снова станет собой, снова пойдет рядом, как шел до этого.       А пока по лицу текли слезы. Падали на камень и испарялись, не успев даже блеснуть на прощание.       Пустыня не любила слез.