Чистота

      В Цветение принято веселиться. Они, конечно, дико вымотались, особенно вчера, когда Сейлиль и сам Теиль чистили не только колодец, но и все окрестные речушки-ручьи и подземные протоки. Но Теиль не мог не улыбнуться, видя, с какой радостью Чейна и Фьялла плетут венки из всех цветов и трав, которые только успели расцвести к этому дню. Это тоже была традиция — и почему бы не поддержать её? Хоть что-то же должно было остаться неизменным, незыблемым в мире. А еще он понимал, что людям нужен праздник. Хотя бы для того, чтобы поверить: всё наладится, всё будет хорошо.       Теиль устроился на расстеленном прямо на земле половичке, рядом с женой и детьми, где лежал целый ворох трав. Сгреб в горсть стебли и веточки, рассматривая. Горелик-трава, рось медвяная, рось хмельная, вороток, беличья лапчатка, даже мелкая и совсем невзрачная на вид помяника — голубовато-белая, с мелкими пушистыми листиками... На цветы плеснуло густым и алым, и время словно остановилось, превратилось в ядовитую густую воду, отравленную искаженной Стихией. Лепестки летели на землю, горячие, отяжелевшие от крови. Теиль поднял голову — Чейна заваливалась назад, улыбаясь странно спокойно. Глаза закрыты — будто спала. Будто не разворотило грудь ударом воздушного копья.       — Папа, — тихо спросил Наиль, — почему небо такое страшное?       — Возд... — крик Сейлиля захлебнулся.       Теиль задрал голову еще выше, бессмысленно рассматривая скручивающиеся жгутом тучи. Осененные вспышками черного пламени, они нацеливались вниз. Вниз, туда, где всё еще спокойно играли с венками Фьялла и Веана. Так спокойно, словно не видели раздавленного, растерзанного Сейлиля и Йара, заливающего всё вокруг кровью из распоротого воздушным лезвием горла. На что они надеялись? На дрожащую завесу, которую держал над ними всеми Самириль? Она таяла на глазах, а Теиль не мог сдвинуться с места. Будто не воздух сгустился — жгучей водой всё залило, сдавило, и в глотку хлещет дрянь с привкусом отчаянья вместо запаха трав. А нужно вдохнуть, нужно что-то сделать!.. Защитить...       Рванув вперед всем телом, Теиль повстречался лбом с твердой стенкой. Вышло весьма отрезвляюще, из кошмарного сна просто вышвырнуло, даже хрипануть не успел. Потерев лоб — кажется, будет шишка, — Теиль сел, проверяя, не разбудил ли Фьяллу. Но та, вымотанная тяжелым днем, спала, натянув на голову подушку, по недавней привычке — на самом краю кровати, чтобы он, опять начав дергаться во сне, не сверзился на пол.       Аккуратно перебравшись через неё — о, за последние месяцы он наловчился не только не будить любимую, но и не задевать её, даже шатаясь со сна, выматывающего больше, чем тяжелая работа, — Теиль ступил на пол. Голые доски обожгли ноги холодом. В который раз напомнив себе постелить у кровати хоть какой-нибудь коврик, Теиль потер глаза. Под веки словно острого песка насыпали. Снова утром будет выглядеть так, словно пил не просыхая дня три. Люди уже и так косятся да принюхиваются. Пьяный маг — это ходячая опасность, здесь это известно всем и каждому. Вот только Теиль не пил. Уже год, после того Перелома, ни капельки хмельного в рот не брал.       Нашарив в темноте подбитый мехом плащ, сунув заледеневшие ноги в короткие сапоги, Теиль тихо-тихо выбрался из дома. Небо к ночи затянуло тучами, было совсем темно — ни луны, ни звезд. Огоньки окон в окрестностях тоже не светились, значит, все-таки сумел поспать хоть немного, часа три-четыре. Хорошо, может быть, завтра хватит сил на работу. Потом — упасть и провалиться в черноту, в которой даже кошмарам места нету. А пока не заснет, как ни пытайся. Сев на крыльце, Теиль протянул руку, на ощупь нашарил в нише под ступеньками шкатулку, вытащил из неё горько пахнущий травами мешочек со сбором и трубку. Подарок кого-то из пустынников... Теиль, к своему стыду, даже имя у того старика не спросил, просто поклонился, когда ему это сунули в руки. Травяной дым успокаивал. Не слишком сильно, но хотя бы прекращали трястись руки. Пока набил трубку — чуть половину трав не просыпал. Фьялле это его занятие не нравилось, но она молчала, понимая: лучше безвредные травки, чем крепкое вино.       Сама она нашла утешение в детях. Теиль видел, как иногда прижимает к себе недовольно дующегося Наиля — уже большой, что за нежности! — или вертлявую, будто маленький угорь, Веану. Прижимает, застывая на несколько вздохов, закрывая глаза, борясь со страхом. Убеждаясь: не потеряла.       А он вот курил, как какой-то старик. Глотнув горечи, Теиль привалился плечом к успокаивающе надежной деревяшке. Наверное, и выглядел сейчас будто старик. В волосах седые пряди, в руках трубка. Смешно. Закрыв глаза, он снова втянул в себя горький дым. Хотелось понять, что спровоцировало очередной кошмар. Он ведь почти месяц не видел никаких снов — слишком уж выматывался, работая, настолько, что даже с сыном поиграть не было ни времени, ни сил. Домой он зачастую приходил уже тогда, когда дети спали, да и Фьялла клевала носом. Но это было практически единственным способом избавиться от таких вот ночных пробуждений.       Праздник. Праздник и устроенное огненными магами представление — вот что. Подняв голову, он поглядел на небо.       Ничего. Пусто, темно. Толстобрюхие тучи заслонили всё. Даже с земли чуется: в них столько снега, что хватит завалить все улицы, намести сугробы по пояс взрослому. Метель начнется ближе к рассвету, как солнце начнет пригревать, нарушив хрупкое равновесие там, наверху.       А вчера всё было не так.       Вчера перед рассветом выпал легкий снежок, а день выдался на редкость солнечным. От сияния снежных бриллиантов слепило глаза. Сосредоточиться на работе было сложно, да никто и не требовал, только попросили залить еще разок и разровнять каток по краю площади — предшествующая празднику оттепель превратила ровный лед в бугристый, ни прокатиться, ни пройти.       Он постарался на славу, понимая, что людям нужен праздник. А какой праздник зимой без ледяного веселья? Такое даже в Неаньяле любили, пусть по большей части и простые люди, не нехэи. Отец всегда кривил губы, заслышав о подобных забавах, а Теиль иногда останавливался у края пешеходного мостика, смотрел на ребятню, с хохотом разбегающуюся и катящуюся по льду замерзшего фонтана. Никогда не участвовал сам....       Теиль выбил трубку и покачал головой: никогда до того дня, когда впервые увидел Фьяллу. Встретился с ней взглядом и мгновенно понял: она туда, на каток, сбежала. Вырвалась, как птица из клетки, впервые, наверное, в жизни. Он тоже умудрился отстать от отца и брата, затерялся в толпе, пробрался назад, на площадь.       Воспоминания теснились в голове, лезли, опережая одно другое. Не привычные к улыбке губы, неловкие мелкие шажки — это у обоих, смех вокруг, когда толкали, показывая, как ехать — и раскинутые, будто крылья, руки, будто могли поймать дующий с моря ветер и разогнаться еще сильнее. А дома летели мимо в эти краткие мгновения, а Фьялла смеялась, как ребенок... Губы у неё были сухие и колючие, чуть солоноватые. Позже он понял — от непролитых, запертых окриками её отца слез.       Вчера она учила держаться на коньках их детей — и её губы снова были солеными, только слезы были уже по другой причине. Он надеялся, что Фьялла не вспоминает прошлый Перелом и единственную узенькую ледяную дорожку, которую он сделал, чтобы их команда хоть немного ощутила веселье. Не вспоминает, как неуклюже шлепнулся на лед Йар, потешаясь сам над собой и над испугом Хона, над тем, как суетилась над ним, упавшим, Чейна, а близнецы тянули за руки, помогая подняться. Праздник нес острый привкус отчаянья, и Теиль не смог заставить себя выйти на лед. Стоял на самом краю, смотрел, поймал врезавшуюся макушкой в живот Веану и подтолкнул её обратно к матери.       У детей не осталось плохих воспоминаний. Только кожаные шнурки на запястьях, хризолиты и оплавленные кусочки металла вместо бусин. Дар тех, кому он единственно мог доверять.       Тогда, после кровавой ночи, когда рухнула вся потихоньку налаживающаяся жизнь, когда у них не осталось ничего, когда на горло давило лезвие чужого клинка, а он лежал и ждал, что искаженные сейчас зарежут жену и спящих детей... Их тогда оставалось четверо. Четверо нэх, сопротивлявшихся до последнего. Людей перебили быстро, а их, обессиленных, схватили. Самириль и Сейлиль, да и они с Фьяллой были ранены. И всё, что он мог — это беспомощно давиться своей яростью и болью, с ужасом наблюдая за тем, как убивают близнецов.       Руки снова тряслись, пока заново набивал и раскуривал трубку. Зачем он вспомнил? Фьялла не смотрела, всё её внимание было приковано к детям, к оконцу, в котором могли показаться заспанные мордашки и — хвала Стихиям! — не показались. А он видел, как сперва Сами, а потом Селя распяли на снегу, прибив руки и ноги ледяными остриями. Как их, еще живых, режут острыми черными вихрями, не давая умереть быстро. Ломают кости и ребра, выворачивая наружу пульсирующие и парящие в морозном воздухе внутренности. Зачем он это всё помнит?       Их с Фьяллой не убили. Отпустили с глумливыми смешками, мол, ну, месть или спасение щенков? С пожеланиями передать, что так будет с каждым, кто сунется на их землю. Даже дали одеться и закутать детей в одеяла, когда Теиль пообещал уйти. И выкинули в ночь, подгоняя ударами воздушных кулаков, хвала Стихиям — не Черным Ветром.       Как добрались до человеческого жилья, он не помнил. Хоть что-то не помнил... Только черноту в глазах. Как сказали позже — чуть не истек кровью. Как удивлялись — чудо, что вообще дошел живым. А он просто Наиля на руках нес, тот был крупнее и тяжелее Веаны. И её бы у едва ковыляющей Фьяллы забрал, но не получалось, рук не хватало.       Ради детей дошел. Ради них отказался от мести, ради их жизней. Отдал право отомстить тем, в ком было больше силы и больше живого огня. Тем, кто мог выжечь из Льямы заразу. Тем, кому верил — единственным в мире.       Он ведь даже не вспомнил о том, что где-то есть дядя, отец близнецов, что можно рассказать ему. Что уж нехо Тамириль более чем кто-то еще заслуживает права на месть. Он просто никому, кроме Кэльха Хранителя, не верил. Почему? Он и сам сейчас пытался понять, разобраться.       Мысль пришла уже перед самым рассветом, когда замерз окончательно, так, что пальцы и трубку не могли удержать. Он был уверен в своем Старшем потому, что видел своими глазами его Чистый огонь. Видел, какое у него было лицо, когда стоял в Круге, держа за руку его Фьяллу. Другой бы испугался, наверное, а Теиль поверил сразу — и всем сердцем. Потому что не мог нести зла этот худой взъерошенный мужчина с теплыми небесно-голубыми глазами. Не мог, только не он, объятый этим хрустальным пламенем, будто прозрачнейшей Живой водой облитый. Чистый. Он был чистым, в отличие от тех, кто окружал Теиля всю жизнь. Не тронутым чем-то, чему тот и названия тогда еще не знал.       Сейчас он был уверен: именно эта чистота сможет спасти мир. Обязательно спасет и очистит. А он... Он сделает всё возможное, чтобы помочь, здесь. Чтобы однажды перестать вздрагивать и оглядываться, чтобы его дети и их дети, внуки, правнуки могли не бояться, что праздник обернется кошмаром.