Хранителям не положено

      День рождения был у Аэно, но свой подарок получил почему-то и Кэльх. Причем ладно бы от Ниилелы, нейхи Леаты или даже от нехо Аирэна. Но нет, скромную крохотную коробочку ему вручил наследный нехин Айто. Еще и сделал это тайком и с напутствием открыть дома, в Ткеше. И как бы Кэльха ни разбирало любопытство, он не заглядывал в коробочку, которая таинственно молчала в ответ на встряхивание, была легкой, а прощупать её Огнем не получилось. А по возвращении в Ткеш Кэльх о подарке забыл — огорошили новостью о том, что Ирта выбрала стезю Стража.       Нет, девочка никогда не стремилась в далекие края, хотя с интересом слушала рассказы что Кэльха, что Аэно, а уж дуб у дороги был ею обсижен вдоль и поперек, если кого ждали, всех первым делом встречал заливистый свист из-за резных листьев. Но... чтобы вот так, быть привязанной к Ткешу... Кэльх одновременно понимал выбор племянницы и не понимал, а потому старался проводить с нею побольше времени, убедиться, что это действительно её путь. Ну а Ирта, уже не девочка, даже не подросток — статная молодая женщина, когда только она успела так вырасти и повзрослеть? — со смехом опровергала все его домыслы и страхи.       — Кэльх, успокойся, — в конце концов сказал ему Аэно, уводя за руку в их комнату прямо посреди очередного разговора. — Это её путь, неужели ты не видишь?       — Никак привыкнуть не могу, — покаялся Кэльх. — Что не дети уже, самостоятельные, такие уверенные...       — Скоро подрастут Лик, Мая, и что ты будешь делать, любимый? — усмехнулся Аэно. — А учитывая то, что мы на месте не сидим, боюсь, и познакомятся они со своими супругами будущими без нас, и детей нарожают.       — Смотреть на них круглыми глазами, наверное. И постараюсь быть хорошим дедом! — только и мог рассмеяться Кэльх. — Уж бусин на браслеты точно наделаю... И Ирте сейчас... — он задумался. — Знаешь, рысенок, надо и Ирте сейчас что-то памятное сделать. А то запомнит она только мои тревоги, нехорошо будет.       — Надо. У меня даже есть кое-что для неё, — Аэно порылся в неразобранной с возвращения сумке, доставая завернутый в сорочку мешочек. — Как знал, в мастерскую в Иннуате завернул, правда, это всё такое... ну...       Он растеребил горловину мешочка и высыпал на постель пару горстей разноцветных бусин, галтовки, полированных срезов. Камни были разные, попадались и поделочные, и полудрагоценные, и никак не обработанные кристаллики, выломанные из цельных друз.       — Россыпи, — подсказал Кэльх. — Наверняка у ювелира остатки забрал, которые ни в какое дело не пошли?       А сам о той коробочке вспомнил. Мысль пришла: а что если там тоже что-то подобное? Потому что Айто ведь накануне всё на браслет смотрел, тот самый, с серебром и лазуритом, который уже неотъемлемой частью Аэно казался. Тот сам так и сказал однажды, мол, почему не снимаю? Да потому что как я могу снять, это ж всё равно что глаз вынуть или руку отстегнуть — немыслимо.       — Да мне только намекнуть стоило, что хочу — чуть целый мешок не насыпали, — смущенно улыбнулся он. — Так что давай выберем, что для неё подойдет? Мне вот это нравится, — и вытянул из россыпи несколько кристаллов, переливающихся от густо-малинового до золотисто-оранжевого в глубине граней.       — И что-то зеленое, дубовое... — Кэльх наклонился, осторожно вороша позвякивающий ворох.       Закончилось тем, что отобрали те кристаллы, немного малахитовой крошки, каких-то еще камушков, которые Аэно затруднился назвать, а Кэльх и не стремился вспоминать, что это. Просто правильные были камушки, теплые. А уж что из них родится, то родится, главное, что подо всё это звонкую медь надо, черненую да полированную, чтобы на солнце яркими прожилками взблескивала.       Поцеловав Аэно в щеку и оставив убирать камни, Кэльх собрал нужные и ушел в мастерскую. Та обычно в это время стояла пустая, Лаиш, Ришин средний, предпочитал работать или с самого утра, по холодку, как он выражался, или уже с вечера, почти в темноте, засиживаясь тогда глубоко за полночь. Нэх Орта, конечно, ворчала, когда он вставал после к обеду, но полет чужого вдохновения не прерывала. Она и так слишком остро восприняла смерть Кэйлока.       Отпирая дверь в мастерскую, Кэльх невольно вздохнул. Он тоже скучал. Очень, в первые месяцы — до воя. Пусть для других казалось, что братья почти не общаются между собой, даже Аэно не понимал, не видел... Просто он не рос с Кэйлоком рядом. Не выучил, как тот выражает свои эмоции, непонятно другим, но явственно для Кэльха.       И теперь почти больно было видеть верстак, над которым не горбился слишком высокий нэх. Заходить — и не чувствовать волны чужой силы, словно взгляда. Касаться инструментов — и уже почти не улавливать чужих касаний. Не Огня — привычки только к одним рукам.       Кэльх делал подарок Ирте — и вкладывал в него всё то тепло, которое хотел бы отдать брату, но не успел. Всю ту любовь к дому, к семье, к родным и близким. К своим корням.       Он уходил в мастерскую целую неделю. Аэно не трогал, занимался своими делами, и Кэльх был ему благодарен. Потому что в один из дней прихватил ту, подаренную коробочку, и после долго сидел, рассматривая выпавшие на ладонь камни.       Они были небольшими — с ноготь каждый. Гладкие, без граней, кабошоны, совершенно одинаковые по размеру. Только один — огненный опал, туманная дымка, в которой, стоит лишь попасть солнечному лучу, вспыхивает самое настоящее, живое пламя. А второй — топаз, такого густого, но при этом чистого, прозрачного, почти светящегося собственным светом, оттенка лазури, который исключительно точно повторял цвет глаз самого Кэльха, когда тот выходил плясать на угли.       Кроме камней в коробочке была записка, написанная острым, твердым, выдающим волевой нрав, почерком Айто: «Ты разберешься, что с этим делать, Хранитель».       Кэльх разобрался.       Подарил Ирте кулон — странный, нереальный. Вроде веточка дуба, вон лист, вон желудь, вон зелень взблескивает — но одновременно топорщатся яркие, впитавшие в себя все цвета Ташертиса кристаллы, обвивает их тонкая медная проволока. То ли перья птицы, то ли вообще осколки черепицы, то ли брызги металла в кузнях. Что-то, вобравшее в себя всё вокруг, всё поместье Солнечных от края и до края.       Может, и не так искусна была работа, как у Кэйлока или Лаиша, но Ирта поняла, что Кэльх ею хотел выразить, и после тот долго отдувался, потирая шею: повисели на ней знатно. А на закате того же дня позвал Аэно к озеру, к облюбованному обоими нависшему над водой дереву. Как мальчишки, они забрались на старый, уже практически отполированный — и их задами в том числе — ствол.       — Как же я люблю такие вечера, — Аэно прижался к боку Кэльха, запустив ладонь под его рубаху, едва не мурлыкая от удовольствия.       Закат, приглушенный ветвями деревьев, отражался в озере, и казалось, будто перед ними огненная гладь. Кэльх обнял Аэно, кивнул, жмурясь от чуть щекотных прикосновений.       — Рысенок... Хранителям ведь браслеты не положены, да?       — Не положены, а жаль, — пробормотал тот, и по голосу было понятно, что в самом деле жаль, очень, если б только мог — уже давно бы запястье Кэльха окольцевал браслетом, и свое бы подставил. А правила и обычаи — плевать на них. И Аэно сначала не понял, почему Кэльх сжатую ладонь протягивает. И почему голос такой сбивающийся, клекочущий.       — Возьми.       Подставил под кулак свою ладонь, чувствуя: то, что Кэльх держит, по меньшей мере тянет на целый мир. А вместе держать легче, так ведь? И когда пальцы разжались — задохнулся, полыхнул во все стороны — не теплом даже, жаром, сухим жаром огненной шерсти, обволакивающим, прячущим Кэльха словно птицу в надежных объятиях рыси, решившей защищать свое.       Пальцы подрагивали, когда брал кольцо — одно, то, что сияло переливчатым огнем. И когда надевал его на палец Кэльха — бережно и почти робко. И когда свой подставлял, не дыша, вглядываясь в глубокую небесную синь камня.       Кэльх протянул руку, сжал ладонь Аэно. Опал на его пальце поймал последние лучи, засветился ярко, чисто.       — Я буду рядом. Всегда, сколько горит мой Огонь, — не свадебная клятва, но что-то такое же весомое и одновременно рвущееся из глубины души, засчитываемое аж перед самими Стихиями.       — Пока он горит, будет биться мое сердце, — прозвучало ответное.       А два камня на сплетенных в крепком пожатии пальцах сияли и сияли, хотя солнце уже зашло и землю окутали мягкие сумерки.