Разделить пламя

      — Ты уверен, рысенок?       — Уверен. Видно, Стихии решили меня сегодня поберечь, — Аэно чуть грустно улыбнулся, и Кэльх коснулся кончиками пальцев его плеча.       Грусть можно было понять: огневик, которого не тянет в круг на праздник... Вроде и тепло вокруг есть, и люди улыбаются, а всё как пеплом припорошено, ощущается сквозь зыбкую пелену. И угли не манят, а просто горят, и огонь не переполняет, не грозится пролиться через край, заставляя блестеть глазами. Плясать сегодня Кэльху одному, чуть ли не впервые после той, самой первой их пляски.       Вспомнив о ней, Аэно поморщился. Кэльх, уже в мыслях бывший там, на углях, верно решил, что это из-за временного бессилия. Наклонился, бережно обнимая, прижался лбом ко лбу. Здесь, на краю людной площади, большего они себе позволить не могли.       — Иди, кэлэх амэ. А я тобой полюбуюсь, — эта улыбка вышла уже лукавой, Аэно видел — успокоила, и вперед Кэльх шагнул без тревоги на душе.       Люди, собравшиеся на площади небольшого городка, расступались перед ним, и Аэно пошел следом, чтобы встать на краю круга. Ему не мешали, не толкали — берегли, зная, что ранен. Потому и в круг не тянуло: лезвие ветра в последнем бою рассекло руку до самой кости, и хотя обещал целитель-земляной, что затянется быстро, всё равно приходилось беречься. А чтобы наверняка не повредил рану неловким движением, целитель руку аккуратно к телу прибинтовал, пообещав высвободить через день-другой. Аэно не спорил: пусть так, всё лучше, чем если бы искаженный Черным ветром ударил. Тогда бы пошла гниль — и еще попробуй спаси руку.       Тряхнув головой, Аэно выбросил из неё все лишние мысли. Не ко времени они были: Кэльх, пройдя в центр кострового круга, уже покачивался, прикрыв глаза, вслушивался в мелодию Стихии, ловил первые отзвуки. И Аэно замер, тоже ловя эти первые, еще неуверенные движения. Неуверенные — но правильные, вымывающие из сердца давнюю, так до сих пор и не изжитую боль. Потому что не было над встрепанными, коротко обрезанными волосами огненной короны, не чернели углями глаза — только светились прозрачной, небесной синевой.       Эта пляска оказалась до странности спокойной. Не было надрыва, как когда-то в Эфаре, не было того неистового пожара, который рождали, танцуя вдвоем. Щедро получающая каждый праздник Огня земля Ташертиса сонно ворочалась, отзываясь, нежась в текущем от костровища тепле. И движения Кэльха были плавные, ритмичные — будто танцевал под протяжный рокот барабана, который звучал над площадью совсем недавно. Взмахи рук рождали снопы искр, будто птица крыльями плескала, задевая тухнущие угли, запрокидывая голову к ясному, чистому небу, усыпанному звездами.       Аэно смотрел — и насмотреться не мог, завороженный этой плавностью. И обнаружил, что затаил дыхание, только когда последние угли с хрустом рассыпались, а Кэльх, пошатнувшись, замер, моргая и приходя в себя. И тут же, еще толком не осознав, ища глазами в толпе.       Шагнув навстречу, Аэно поймал его под руку, потянул, не зная куда. Просто отсюда, подальше от людей. После пляски, даже такой спокойной, всё равно стоило выдохнуть, позволить пригладить перья, утишить огонь, которым отдаривалась земля. И громыхнувший рядом голос земляного нэх снова всколыхнул память, до странности напомнив голос этина Йета:       — В дом давайте, Хранители, не дело это, после пляски — да на осеннем ветру. И я пойду.       — Как же, вы не с нами, нэх Руум? — удивился Аэно.       — Так мне есть где переночевать, — усмехнулся тот. — Идите, идите.       Пошли, куда деваться было. Кэльх так в здоровое плечо вцепился, стиснув ткань спаша, что Аэно его пальцы, дойдя, насилу разжал, чтобы дверь открыть. Внутрь протискивались вдвоем, хорошо дверной проем был широкий. Дом, выстроенный земляным, вообще отличался основательностью и толстыми каменными стенами. Возможно, как раз из-за этого их здесь и поселили.       Когда вернулись из боя с искаженными, уничтожив очередную банду, из-за ранения Аэно им двоим пришлось задержаться в ближайшем городе. Можно было, конечно, стиснуть зубы и ехать дальше, но Кайса лишь головой сурово покачала, сказав, что и без них справятся. А будет отряд возвращаться той же дорогой, проверив отдаленные деревушки — как раз и заберут, к тому времени Аэно всяко оправится. Так и приютил Хранителей нэх Руум, благо в его доме свободных комнат хватало: целитель рано овдовел, а дети уже разлетелись кто куда. Может, из одиночества и был столь внимателен к нежданным постояльцам, что оставил их этой ночью одних, не тревожа отзвуками своей стихии. И даже бадью с водой у очага поставил, вместе с парой ведер, чтобы подогреть можно было.       — Давай, сполоснешься — и наверх, — велел Аэно.       Немного пришедший в себя на ветру Кэльх кивнул и принялся раздеваться, пока Аэно грел воду.       Это было привычно — помогать подвязать волосы, чтобы не намокли, протянуть лежащий на лавке отрез ткани, чтобы вытерся, провести ладонью по горячей коже, не удержавшись, досушивая последние капли. Аэно закусил губу: не ко времени. Пусть и бухало гулко сердце, пусть перед глазами до сих пор стояли плавные взмахи рук — не ко времени сейчас, когда Кэльх уже сонно моргает, окончательно остудив голову, а плечо, напоминая о себе, изредка дергает болью.       Наверное, они бы так и заснули, если бы не Кэльх, который хоть и лег в постель сразу, но вот устроиться всё никак не мог. Ерзал, заставляя Аэно вздыхать, в очередной раз подыскивая удобную позу, ворочался, в конце концов сел, обхватив себя за плечи и пожаловавшись:       — Что-то не так.       — Что, пламя мое? — откликнулся Аэно, тоже садясь.       Кэльх беспомощно мотнул головой, не находя слов, чтобы выразить происходящее. И, видят Стихии, Аэно потянулся к нему, просто чтобы отвлечь, дать крохотную передышку. Кто ж знал, что стоит запустить пальцы в волосы, огладив затылок, и поцеловать осторожно — и Кэльх вспыхнет так, как и в круге не вспыхивал?       Откуда в нем было столько огня, Аэно не понял, но захлестнуло не то что с головой — просто любое соображение выжгло, оставив только рвущийся изнутри жар. Губы жгло, так целовались, пытаясь унять его, но вместо этого лишь распаляясь еще больше. Когда наконец оторвались друг от друга глотнуть воздуха, Аэно с изумлением обнаружил, что лежит на спине, подушки с одеялами сбиты напрочь, а Кэльх нависает сверху, глядит шало.       — Аэно...       — Сейчас, — он все-таки собрался, уперся ладонью в грудь, вынуждая отодвинуться. — Сейчас, Кэльх. Потерпи минуту.       Подняться с разворошенной постели оказалось до странности тяжело. Оторваться, отодвинуться... Но Аэно слишком хорошо понимал, что если не сделает этого сейчас — потом и вовсе не получится, а значит, Кэльху будет больно. И этого он допустить просто не мог, поэтому нашел в себе силы добраться до сумок с вещами, нашарить среди пузырьков с чернилами один, в котором вовсе не чернила хранились. Обернулся, наткнулся взглядом на Кэльха — и забыл, как дышать.       Тот успел подсунуть под плечи подушку, приподняться, устраиваясь — но дело было не в этом. А в том, как он медленно подхватил себя под колени, разводя и приподнимая ноги. Раскрываясь, целиком и полностью, глядя так доверчиво, что Аэно с коротким всхлипом втянул воздух, шагая к кровати.       Пузырек в руке — единственной сейчас руке! — мешал, а так хотелось опереться, качнуться вперед, срывая еще один поцелуй, без слов уверяя, что доверие — полностью оправданное. Вместо этого Аэно сжал зубами пробку, роняя её вместе с пузырьком на постель и тут же окуная пальцы в мазь. Видел: Кэльх не может сейчас ждать долго, да и у самого терпение грозило вот-вот закончиться. Его и так хватило ровно на то, чтобы повернуть голову, целуя лодыжку, отвлекая от короткой сейчас, но так необходимой подготовки.       А потом и об этом забыл, потому что, стоило протолкнуть пальцы чуть глубже, Кэльх застонал, запрокидывая голову и мелко покачивая бедрами.       — Да что же ты творишь, леа энно!.. — выдохнул Аэно, убирая руку и направляя себя, успев мазнуть скользкими пальцами, чтоб было легче. От накатившего жара повело, он все-таки наклонился вперед, в последний момент упираясь в постель здоровой рукой. Перевел дыхание — и попытался двинуться.       Кэльх вскрикнул сразу же. Тихий в обычное время, в постели, если дело доходило до подобного, он становился криклив, будто растревоженная птица. Аэно мельком порадовался, что они в доме одни, толкнулся раз, другой... И сам взвыл в голос, смаргивая навернувшиеся на глаза слезы, получив ногой по больному плечу.       Боль была такая, что он сел на задницу, хватаясь за плечо, будто это могло помочь. Помогла теплая рука, накрывшая его ладонь.       — Дыши медленно, вдох-выдох, — звучало над ухом, и он дышал, постепенно успокаиваясь. А когда успокоился и поднял голову, Кэльх бережно поцеловал, едва коснувшись губами губ.       — Прости, рысенок.       — Ничего, — бледно улыбнулся Аэно.       Кэльх помог ему лечь, провел ладонью по щеке, наклонился, целуя здоровое плечо — и, вопреки всему, Аэно понял, что опять накрывает возбуждением. Потому что лежать и видеть, как Кэльх выводит губами одному ему понятные узоры, буквально горящие на коже, было непривычно и жарко. Это Аэно обычно целовал его, ласкал, наслаждаясь откликом, а теперь...       А теперь уже он вскрикнул, когда Кэльх оседлал его бедра и двинулся первый раз, приноравливаясь. И только смотрел, смотрел широко распахнутыми глазами, вцепившись в простыню, потому что Кэльх не просто двигался — он будто снова плясал, ища нужный ритм. А когда нашел, хлынул Огонь. Тот Огонь, которым отдаривалась после пляски земля, тот Огонь, которого он получил больше, чем положено на одного — и которым, оказывается, всё это время неосознанно стремился поделиться с Аэно. И делился, выплескивая, выплескиваясь сам, с последними судорожными движениями. И невольно навалился, без сил опускаясь сверху.       Аэно, которому не хватило самую малость, сжал зубы, пытаясь вскинуть бедра. Вот еще немного, еще совсем чуть-чуть...       — Кэльх!..       Тот, кажется, поняв, чуть приподнялся, давая возможность двигаться, и Аэно, дернувшись еще пару раз, наконец излился тоже, позволяя себе обмякнуть под горячим телом любимого.       У Кэльха хватило соображения чуть сползти, ложась сбоку, но не на большее. Аэно и сам чувствовал, что сил шевелиться нет. Только лежать, медленно засыпая, вслушиваясь в дыхание рядом и смутно надеясь, что нэх Руум не явится с утра пораньше, до того, как они смогут привести себя в порядок.       Последней мыслью, уже тягуче-сонной, было: не забыли о нем Стихии... Не пустили в круг, но наградили полной мерой. Не за танец. Хотя… разве они не плясали здесь и сейчас, деля на двоих Пламя? Что с того, что не в огненном кругу? И от этого понимания на душе становилось тепло. И даже плечо не так сильно дергало и ныло.