Теперь все правильно

      Когда долго живешь рядом с кем-то, поневоле начинаешь подмечать какие-то мелочи и детали, даже если особой близости между вами нет. А уж если не просто живешь, а в груди за сердцем горит искорка чужого огня и Стихии связали нерушимыми цепями...       В общем, в этом случае не заметить, что с самым близким человеком происходит что-то не то, возможно, только если слеп и глух. Аэно ни слепым, ни глухим не был, поэтому ему хватило всего нескольких дней, чтобы понять, что с Кэльхом опять что-то не так.       Вернее, первые два дня по возвращению в мирный, почти сонный Ткеш оба просто не верили происходящему. Привыкнув засыпать на подвернувшихся постоялых дворах и в чужих домах, а то и в чистом поле, укутавшись в дорожные плащи, они оба нет-нет да глядели вокруг с таким видом, будто еще мгновение — и всё рассыплется, растает сном. Кэльх просыпался посреди ночи, лежал, долго вглядываясь в знакомое переплетение балок над головой — закрывал глаза — и по утрам видел, как Аэно недоверчиво глядит на висящий на стене пейзаж с гнездышком тапи у Белых столбов.       Отпустило не сразу. Отогрело ожесточенные войной с искаженными сердца, напомнило, что на свете есть что-то кроме бросков от одного селения к другому, кроме бесконечного вслушивания в окружающий мир: не проскользнет ли направленная чужой волей искорка Темного огня? Оживило звонкими детскими голосами, семейными обедами, на которых всё было как раньше — разве что малышни в конце стола прибавилось. А так — по-прежнему скрипели ворота, бухал в кузне молот, а нэх Орта сурово взирала на свое многочисленное семейство, пряча в глазах теплую улыбку.       Первый снег укутал поместье — и вот тогда, наконец, полегчало окончательно. Кэльх даже за кисти взялся, впервые за... Он и сам не помнил, за сколько. Просто удивлялся, насколько неуверенными выходили линии. Или это случилось не потому, что руки больше привыкли сжимать поводья и плести вязь защитных заклятий?       Аэно косился в такие моменты, но ничего не спрашивал. Ждал. А Кэльх и сам не мог сказать, что не так на душе, пока не понял: на рисунках-то как раз всё время он, его рысенок. И не важно: в людском ли виде, звериной ли пламенной ипостасью... Потому что мысли были о нем. Странные мысли. Не укладывающиеся в голове.       Закончилось всё тем, что утром, когда Лик постучал в дверь, позвав вставать, Аэно сел и крикнул в ответ:       — Передай бабушке: мы сегодня пропустим завтрак!       И, прежде чем сонный Кэльх сообразил, в чем дело, повернулся к нему.       — Нэх Орта на нас потом поругается, а с Ликом я сам поговорю. Рассказывай, пламя мое. Что тебя опять гложет?       — Рысенок, я... — Кэльх потер лицо, пытаясь собраться с мыслями.       Слишком резкий переход, слишком. И даже не в грядущем выговоре матери дело, и не в обиженном бурчании Лика, который ушел, старательно топая по ступенькам.       — Ты, пламя мое, — Аэно смотрел прямо и спокойно. — Ты опять запутался в себе, я же вижу. Вижу, как ты замираешь, когда на меня глядишь. Что не так?       Вот так вот, в лоб и без уверток. И Кэльх, вынужденный отвечать прямо, молчал, ища, какими словами выразить медленно рождающееся понимание. Ведь действительно: смотрел. Замирал, глядя, как Аэно окунается в бадью, с фырканьем отмываясь от дорожной пыли, как выгибает спину, потягиваясь, прежде чем улечься на чистые простыни. Как сонно-разморенно лежит с утра, и тянет коснуться, приласкать, и...       Это-то и пугало.       Странное, внезапное осознание, родившееся в ту ночь после праздника, когда голову вело от переполняющего Огня. Когда хотелось не просто отдаваться — отдать. Выплеснуть подаренный Огонь, напоить им допьяна, чтобы полыхать вдвоем, как было должно и привычно. Дорога и долг Хранителей заставили забыть то ощущение, загнать подальше, но, стоило оказаться в безопасности родного дома, оно вернулось. Потому что Аэно был рядом, и глядеть на него, не вспоминая, как он льнул, подставляясь под поцелуи...       — По-моему, мы просто слишком давно не были вместе, — наконец хрипло сказал Кэльх. — Чтобы не впопыхах и не боясь, что кто-нибудь явится.       Аэно смотрел пронзительными рысьими глазами. Потянулся было, почти коснулся плеча... И опустил руку, когда Кэльх вздрогнул.       — Нет, — уверенно сказал Аэно. — Не то. Думай, Кэльх. Думай и говори со мной. Ты уже знаешь, в чем дело, просто самому себе признаться не хочешь.       — Хочу тебя, — вырвалось почти жалобно, срывающимся птичьим клекотом. — Хочу...       — Хочешь что?..       Кэльх зажмурился и отвернулся, не в силах выдержать этот взгляд.       — Хочу взять тебя... Как ты...       Признался — и стало тихо. Так тихо, что Кэльх боялся даже вдохнуть, не зная, чего ждать. Как Аэно воспримет подобное? Ведь с самого начала они... Он... Теплая ладонь всё же коснулась плеча, сжала, разворачивая.       — Когда же ты поумнеешь, кэлэх амэ? — в голосе Аэно не было злости, разве что чуть насмешливое недовольство. — Неужели ты еще не понял?       — Что? — Кэльх рискнул приоткрыть глаза и теперь глядел из-под ресниц, ища — и не находя того, что боялся увидеть.       В янтарно-рысьих глазах было только тепло. Такое же, как в легком поцелуе, коснувшемся губ.       — Мне — всё равно. Всё равно, понимаешь? Главное — с тобой, — Аэно встал с постели, и Кэльх следил за ним, как завороженный. За тем, как потягивается, отбрасывая назад чуть отросшие волосы, за тем, как наклоняет голову к плечу, глядя изучающе.       — Кэльх?..       Что-то сместилось. Дрогнуло, треснуло. Встало на место, наконец, позволяя гореть ровно, без резких болезненных вспышек. Кэльх медленно поднялся, откидывая в сторону одеяло, шагнул навстречу, обнял. Как-то неуловимо иначе, еще не до конца осознавая различие — но вот Аэно осознал и невольно закусил губу, задышал чаще.       — Ты же знаешь, не стоит так делать, рысенок, — Кэльх бережно высвободил её, огладил большим пальцем — и плавно опустился на колени, скользнув руками вдоль всего тела Аэно.       Тот моргнул, не совсем понимая, в чем дело, и Кэльх усмехнулся:       — Всё хорошо, — и коснулся губами, пока еще осторожно, просто обозначая намеренье.       Они не раз делали так в дороге, когда торопливых прикосновений уже не хватало, а хоть сколько-то уединиться было нереально. Тогда приходилось хоть так гасить ревущий внутри огонь, кусая собственные запястья, давясь стонами, стараясь не выдать происходящее спутникам, спящим за тонкой стенкой — или и вовсе отделенным всего лишь ветками густых кустов.       Сейчас ни в чем подобном необходимости не было, и Аэно только запрокинул голову, бедром прижимаясь к столу, чтобы проще было стоять. Одна рука легла на столешницу, а вторая как-то сама собой зарылась в волосы Кэльха. Тот не возражал, только отстранился ненадолго, старательно облизывая пальцы — и снова потянулся вперед, как того хотелось Аэно. И ногу чуть толкнул, прося встать удобней. Чтобы можно было скользнуть костяшками по бедру — и приласкать наконец так, как его самого Аэно ласкал не раз.       Странно, но это дарило чувство уверенности. Где Аэно когда-то делал всё исключительно наугад — Кэльх теперь знал. Знал, как не навредить, не заставить морщиться от боли. Практики хватало: когда только начинали, именно он сполна ощутил все ошибки. И теперь понимал, когда надо отвлечь, а когда дать сосредоточиться на новых ощущениях, лишь чуть касаясь губами, грея налившуюся плоть дыханием, не более. И на ноги он поднялся уже уверенно, разворачивая Аэно лицом к столу и нашаривая среди пузырьков с чернилами тот, который вчера успел вытащить из походной сумки.       — Обопрись на руки, вот так. А теперь нагнись немного, — подсказал Кэльх, целуя Аэно в шею, снова отвлекая от неудобства, пока скользкие уже от масла пальцы размазывали тягучие капли снаружи и внутри. И вошел, медленно и плавно, замер, давая пережить и переждать, чувствуя, как напряглась спина под ладонью — а потом резко расслабилась, когда Аэно доверчиво опустил голову, наклоняясь еще сильнее.       — Дыши, рысенок, дыши... — Кэльх подхватил его под подбородок, заставил чуть развернуться, целуя, и толкнулся на пробу: как-то до сих пор все подобные моменты заканчивались если не в кровати, то хотя бы на подвернувшейся лавке или даже на полу, но не стоя.       Быстро выяснилось, что это было вполне обоснованно: лежа не так мешалась разница в росте. Кэльх видел, что Аэно приходилось тянуться, приподнимаясь на носках, чтобы они совпали, и невольно пытался облегчить неудобную позу, поддержав за бедра. Он вообще целиком и полностью сосредоточился на Аэно, двигаясь мягко и плавно, вслушиваясь в ответную реакцию, забывая о себе настолько, что только недоуменно вздрогнул, когда в какой-то момент Аэно обернулся, выдохнув:       — Не так! Мне мало!       — А?..       — Ты опять сдерживаешься, леа энно! Прекрати! Да отпусти ты себя наконец! — рявкнул Аэно, почти скалясь, и Кэльх медленно-медленно подался назад, выходя. Так же медленно наклонился, подобрал с полу подушку, которые были разбросаны по всей комнате, подпихнул её Аэно под грудь, надавливая на спину и заставляя почти лечь на стол. Прикоснулся к бедру, шире раздвигая ноги, и велел:       — Держись.       И что-то в его голосе прозвучало такое, что Аэно только вцепился в край стола — а потом сипло выдохнул, когда Кэльх вошел снова, уже не щадя, так, как действительно хотелось. Так, как требовал взревевший внутри Огонь, захлебывающийся торжествующим треском: «Моё!»       Стол был тяжелый, крепкого дерева, покоящийся на двух массивных тумбах, доверху забитых бумагой и пузырьками с красками. Только поэтому он даже не шелохнулся, несмотря на резкие, размашистые толчки, заставлявшие Аэно раз за разом с хрипом втягивать воздух, пытаясь вскинуться навстречу, выше, получить больше. Слиться так, как сливались всегда, в яростном горении, где не было места ни сдержанности, ни неискренности. И Кэльх наконец получал то, что хотелось давно, с той самой ночи, когда Аэно впервые доверчиво выгнулся в его руках, а не наоборот.       Получал — и отдаривался, сколько мог, обхватывая ладонью, двигая ею в такт, такими же широкими движениями, жестко, жарко целуя во всё, что только попадало под губы — в острые лопатки, в плечи, в горячую и мокрую от пота шею. До тех пор, пока Аэно не выгнул спину, вздрагивая всем телом, и не распластался, утыкаясь лицом в разбросанные листы бумаги.       Кэльх навалился на него, вжимая собой в стол, на удивление — молча, потом приподнялся, уперся свободной рукой, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось где-то в горле, в ушах шумело — и было до странности хорошо. Правильно.       — Рысенок?       Аэно что-то слабо пробормотал в ответ, и Кэльх невольно улыбнулся, поцеловав его в плечо и поднимая, чтобы отнести на кровать. И вытянулся рядом: ноги откровенно подгибались, как дошел — сам не понял. Наверное, потому что нес на руках самое ценное, что только могли подарить Стихии.       — Кажется, мы и обед пропустим, — шепнул он Аэно, обнимая и притягивая ближе.       — Ну и пусть, — внезапно отчетливо буркнул тот, покосившись одним глазом, и как-то моментально тихо задышал, проваливаясь в сон и уже не слыша тихий смешок Кэльха.       Разнос им вечером предстоял страшный. Но оно того определенно стоило!       

***

      За ужином нэх Орта действительно глядела на двух бездельников крайне сурово. Кэльх только улыбался в тарелку. Он проснулся первым и успел найти баночку с лечебной мазью, так что Аэно теперь даже почти не ерзал на лавке. Зато то и дело поводил плечами, и Кэльх прекрасно его понимал: он тоже поначалу никак не мог разобраться, достаточно ли распущенные волосы скрывают пятнающие шею следы поцелуев.