Пух и перья

      Когда кони свернули в знакомый проулок рядом с домом Хранителей, Аэно уже заранее улыбался: вот сейчас выйдет из дверей Шатал Опора, распахнет объятья, радуясь гостям, нахлынет волна его силы, унося усталость и разжигая попригасший огонь пониманием: их здесь ждут. И улыбался до тех пор, пока действительно не шагнул из дверей им навстречу земляной, заслышав стук копыт по брусчатке — вот только другой. Очень на Шатала похожий, но другой. Помоложе, похудее, бусины на стягивающем волосы шнурке не яшмовые, сердоликовые.       Кэльх первым слетел с седла, крепко пожал протянутую руку.       — Шерат!       — Хранитель, — степенно кивнул тот.       Аэно помалкивал, он уже привык, что в Фарате многие незнакомые ему нэх Кэльху-то как раз прекрасно известны. Вот и сейчас тот обернулся, и кольнуло сердце: почти как в первый приезд сюда.       — Аэно, это Шерат Корень. Шерат, это Аэно Аэнья, мой рысенок. Что с Шаталом? — наконец прорвалась в голосе Кэльха тревога.       — Хорошо всё, Хранитель, не переживай, — тот положил Кэльху руку на плечо, успокаивая. — В доме дядя, лекари пока запретили разгуливать, — и, опережая все вопросы, усмехнулся: — Два молодых нэх на улице сцепились, он первым заметил. Пока хранители добежали, пока что — уже разнял. Говорят, стоял на одной ноге, а всё одно дураков за шкирки держал и как щенков тряс, мол, где разум-то потеряли.       — Опора, — невольно улыбнулся Кэльх.       — Вы давайте, коней обустраивайте — и в тепло идите, что на ветру-то разговаривать.       — И то верно.       Действительно, осень в этом году выдалась ранняя, с холодными ветрами с Граничного хребта. С учетом, что и дорога была не ближняя, и наработались изрядно, намерзлись и набултыхались в далеко не теплой водичке на пару лет вперед, в тепло хотелось обоим. Может, внутренний огонь и грел, только своим уже вдосталь нагрелись, хотелось чужого. Очажного и людского, да побольше.       Шатал восседал в глубоком кресле около камина, вытянув раненую ногу и положив её на скамеечку. Неразлучной паре хранителей обрадовался только так, сжав до хруста, когда поочередно наклонились обнять. И ни капли не обиделся, когда честно сказали, что поговорят нормально за ужином, всё-всё-всё расскажут, а пока мечтают об одном: о купальнях, да погорячее.       — Знал бы, в какой дряни мы болтались!.. — пожаловался Кэльх, передернувшись. — До сих пор, кажется, волосы тиной воняют.       — Идите, огоньки, — кивнул Шатал. — Разгоритесь нормально, тогда и...       И пошли, в общественные купальни, несколько часов в горячей воде просидели, изведя три куска мыла. Прогрелись до костей, выгоняя последние отголоски стылой болотной влажности, норовившей засесть в груди мерзким кашлем, ломящей суставы простудой. Волосы отмывали — половину повыдергали, но добились того, чтобы те пахли травами и ничем больше. Потом еще долго сидели в специально под такое отведенной комнате, сохли, чтобы не идти распаренными на улицу, почти придремали, на удивление хорошо отдохнув.       Поглядев на посветлевшие лица, Шатал покивал, так и надо, мол. Посадил рядом, как поели, слушал рассказ Аэно, прикрыв глаза. А тот невольно взгрустнул: все-таки время над всеми властно. Может, сейчас и оправится Шатал от раны, но волосы в его гриве уже сплошь седые, и задремал в конце концов совсем по-стариковски. Кэльх тоже вздохнул, когда тихонько ушли, стараясь не потревожить.       — Вас завтра когда будить? — спросил Шерат, встретившийся на лестнице.       — Сами проснемся, — помотал головой Кэльх. — Подождет Совет, ничего — дело сделали, отдохнуть хоть немного надо!       И честно принялся воплощать сказанное в жизнь: едва закрыли дверь, поймал Аэно, притянул к себе, целуя. Тот не возражал, с жаром ответил, обняв Кэльха за шею и сочувственно глянув, когда тот скривился.       — Спина еще болит?       — Немного, рысенок, — Кэльх смущенно потер плечи.       Приложился тогда изрядно, когда по склону заскользил и ухватился за первую подвернувшуюся корягу, лишь бы не упасть в мерзкую жижу. Не спасло, после всё равно накупались в ней от души, но резкий рывок тело припоминало до сих пор. Первый день вовсе к вечеру еле руками шевелить мог, потом разошлось, но до конца так и не отпустило.       — Раздевайся и ложись, кэлэх амэ, — Аэно пошел к сумкам, зарылся в них, выискивая нужное. — Разомну, полегче будет.       За спиной шуршало, Кэльх вздыхал и шипел сквозь зубы, стягивая рубашку. Аэно обернулся — и абсолютно неприлично засмотрелся на то, как укладывается его птах, откидывая в сторону волосы, ерзая, всё пытаясь поудобней пристроить голову.       — Аэно?       — Сейчас, — он торопливо плеснул на ладони масла, которого из-за таких моментов осталось совсем на донышке. Хотелось бы, чтобы из-за других, но увы.       Устраиваться на бедрах Кэльха было уже привычно, но когда первый раз провел по горячей, гладкой коже, дыхание перехватило. И ведь обещал себе: просто размять спину, остальное потом. И всё равно получалось поровну дела и ласки, потому что не мог, просто не мог не провести по плечам, не спуститься на бока, чуть щекоча, чтобы Кэльх недовольно завозился, не огладить поясницу под тихий вздох.       — Кэльх, — позвал Аэно внезапно севшим голосом, когда спина была немного размята и тот расслабился.       — М-м?       — Можешь призвать крылья?       Если Кэльх и удивился, то возражать не стал. Потянулся к пламени камина, дров в котором было вдосталь, распахнул крылья — широкие, свесившиеся с двух сторон кровати, метя кончиками по полу. Аэно со всхлипом втянул воздух.       Видят Стихии: он обожал эти крылья. Обожал «хохолок» Кэльха, ерошить ему волосы, выглаживать невидимые перья — теперь-то понимал, о чем говорил Кэльх, когда утверждал, что «вся шерсть колтунами». И особенно любил зарываться пальцами в мягкие пуховые перышки, когда его птах зримо демонстрировал свою силу. Может, со стороны и выглядело страшно — крылья-то из чистого огня! — но для Аэно они были именно такими.       Окутав руки огнем, Аэно сел поудобней, принявшись перебирать перья, поглаживая крылья так, будто они тоже были настоящими, из плоти и крови. Знал: Кэльх и просто прикосновения к ним чувствует, невесомой щекоткой, а сейчас, наверное, и того острее, когда не руками, а силой к силе, огнем к огню. Самому аж пальцы покалывало, заставляло губу кусать, так приятно было.       — Рысенок... — вырвалось у Кэльха тихим стоном, заставив Аэно еще и заерзать: сидеть становилось откровенно неудобно. Обоим.       — Кэлэх амэ, я...       — Давай, — коротко выдохнул Кэльх.       Аэно с него просто скатился, сдирая ненужную одежду. И почему сразу не снял? Ах да, потому что тогда не отвлекаться точно бы не вышло.       — Лежи, я сам! — выпалил, когда Кэльх тоже приподнялся.       А хотелось, чтобы так и лежал, разве что вот бедра чуточку повыше стоит — как раз чтобы штаны вниз стянуть, лаская ноги поочередно, раздвигая и окончательно шалея от получившегося вида.       — Только крылья не убирай!..       Потому что хотелось снова гладить их, теребить, утыкаться носом, вдыхая запах пламени и выцеловывая полоску кожи между основаниями, второй рукой осторожно готовя Кэльха. Тот мычал в закушенную подушку, дергался, подставляясь, крылья неловко били по воздуху, когда он пытался сильнее насадиться на скользкие пальцы. У Аэно не было сил уговаривать потерпеть, он только и мог, что укусить за спину, услышав еще один сдавленный стон, и втиснуться, наваливаясь сверху.       Интересно, у них хоть раз получится не вот так, туго, почти до боли, сжимая простыни и тяжело вздымающиеся бока? Из-за этого первые движения всегда были медленными, осторожными, Аэно выжидал, пока его птах привыкнет, прежде чем давать себе волю. Потом сил сдерживаться не оставалось. Вообще. Особенно глядя на взъерошенные перья, на то, как они пылали, горели, когда Кэльх пытался упереться и крыльями, уже ничего не соображая и не понимая, кроме разве что необходимости не шуметь.       Подушку он попросту загрыз, от перьев, уже настоящих, потом отплевывался долго. Аэно, тихо посмеиваясь, собирал налипшие на влажную кожу пушинки, убирал с лица растрепавшиеся волосы.       — Какой ты у меня красивый, леа энно...       — Даже в перьях?.. Тьфу!       — Особенно в перьях!       

***

      — Совсем заспались, — проворчал Шерат ближе к обеду, помогая дяде перебраться к столу. — Хотя еще бы: всю ночь шумели! Хорошо, в соседних комнатах никого не было, — он покачал головой, с укоризной глянув в потолок, будто мог разглядеть двух безобразников.       — Полно тебе, — усмехнулся в ответ Шатал. — Что ты от двух огоньков хочешь?       — Ничего, пожалуй, — вздохнул Шерат. — Разве что не объяснять курьеру Совета, почему они еще не явились.       И он, вздохнув еще раз, пошел к двери, где переминался с ноги на ногу этот самый курьер.