one day.

— Вот же хрень, — Хичоль с трудом сдерживает желание пнуть стоящую перед ним стиральную машинку, что замерла в процессе работы, не желая продолжать выполнять свои прямые обязанности, но и не возвращая вещи. — Ты издеваешься? В который раз пробегаясь пальцами по кнопкам в надежде, что дьявольское изобретение опомнится и хотя бы выплюнет его одежду, омега чертыхается. Не то чтобы ему срочно нужно было что-то из застрявшего внутри, но сам факт нежелания техники его слушаться выводил из себя. В телефонной книге не было ни единого номера ремонтных служб, интернета не было ещё со вчера, зато был альфа. Альфа на пару лет младше его самого, высокий, несомненно, красивый альфа, чей номер так удобно значился вторым в списке контактов. — Хён-а, у меня катастрофа: стиральная машинка стала на тропу войны, съела мои вещи и отказывается отдавать, — Хичоль елейно мурчит в трубку, стоило только короткому приветствию раздаться по ту сторону. Словно это не ему сорок три на носу; и хоть на сорок три он никак не выглядит, ума в голове уже более чем достаточно, чтобы не вести себя подобным образом и самостоятельно решить подобную глупейшую проблему. Но порой даже сильный омега хочет оказаться слабым, но под защитой сильного. Он уже очень давно один из тех, кого вполне себе можно назвать сильным и независимым, и это не будет выглядеть как оскорбление. Обладатель скромной сети кофеен, которые смог организовать и поднять сам, все ещё отец, уже даже дедушка, хоть и не любит говорить об этом, — не из-за возраста, разумеется, оттого, что в последний раз видел сына вместе с внуком в прошлом году, да и то — случайно: встретившись на улице и перекинувшись неловкими приветствиями. Встречи бередили старые раны, что только начинали покрываться коркой, оттого Хичоль лишь поджимал губы и ждал, что скоро это пройдет. — Малыш, я сегодня никак не могу, у меня встреча через час и до позднего вечера, давай я заеду к тебе завтра к обеду, — мужчина по ту сторону трубки говорил торопливо, явно на ходу, что было вовсе не странно, если верить его словам, а Хичоль в целом верил. Они не столь долго «встречаются», чтобы вот так сразу бегать по нескольким омегам, да и с самого начала их отношения не претендовали на серьезные. Скорее удобные, отчасти приятные, если рассматривать с точки зрения постели, хоть и далеко не верх мечтаний. — А ещё лучше: вызови специалистов — так будет надежнее, а сейчас мне пора, целую, — гудки раздаются над ухом ещё до того, как омега успевает открыть рот. Разочарованно глядя на завершенный звонок, Хичоль невольно злился ещё больше. Разумеется, он все прекрасно понимает, как и понимает, что ждать слишком многого от отношений, завязанных на сексе, — глупо, и тем не менее он имел глупость это сделать. Напрасно. Экран вызова потухает, а на его место возвращается открытая телефонная книга. Взгляд приковывает давно знакомый, заученный до дыр, занимающий гордое первое место в списке. За последний год с этого номера поступило пять звонков и ещё трижды звонил сам Хичоль, и, возможно, именно сейчас отличный повод пополнить число исходящих. Он едва ли успевает прижать трубку к уху, как второй гудок обрывается и в ответ слышится низкий, урчащий тембр. — Хичоль? — до боли знакомый голос заставляет сердце на секунду сжаться, пропустив удар. — Надеюсь, я тебя не отвлекаю? — желание так же игриво урчать испаряется вместе с дурашливым настроением, оставляя после себя странное, смущённое волнение от самого факта разговора с бывшим мужем. — Ты же знаешь ответ, — Хангён тихо смеётся, словно вопрос и в самом деле был до невозможного глупым, хотя сам он именно так и считает. — У тебя что-то случилось? Тебе нужна помощь? Хангён, впрочем, как и всегда, не разменивается на любезности, опуская словесные реверансы. К чему эти ненужные глупости? Они знакомы всю свою жизнь, по-детски шутливо женаты ещё с детского сада, в серьезных отношениях с того дня, когда омеге исполнилось тринадцать. Стоит ли говорить о перечеркнутом сейчас штампе в паспорте, который был поставлен ещё в шестнадцать лет, когда на свет появился их первенец? Они вместе всю жизнь, и даже развод с парой сумбурных отношений после не в состоянии перечеркнуть то, что связывает их. Связывает до сих пор. — Это мелочи, но да… — улыбка сама касается губ омеги. Рвется наружу, потому что Хангён волнуется о нем, всегда и всецело, несмотря ни на что. — У тебя нет номера хорошей компании по ремонту техники? Моя стиральная машинка сломалась, а в доме даже нет интернета, чтобы найти что-то приличное. — Техника все так же тебя ненавидит, — низкий, урчащий смех альфы ласкает слух, и омега сам невольно мягко улыбается, прикусывая от волнения губу, едва ли отдавая самому себе отчёт в том, что делает. — Я могу заехать и взглянуть сам. — Не хочу отвлекать тебя по мелочам, — в голосе звучит одно, но в мыслях совершенно другие слова, нелогичные, глупые, немного самодовольные. Хангён никогда ему не отказывал. Ни в чем. Даже после развода. Вот только пользоваться этим было неловко. Омега и сам задавался вопросом: зачем все было доводить до этого? Неужели, чтобы потом искать опору и защиту, но теперь уже в бывшем муже? А может, все это было юношеской глупостью, что не израсходовала себя должным образом, когда было ее время. Пока их одногодки сходили с ума и перекраивали свою жизнь с нуля едва ли не каждый месяц, они растили ребенка, что заставил своим появлением стать ещё таких юных омегу с альфой взрослыми. А теперь, когда, казалось бы, Чанёль уже и вырос, в голову родителей ударила не сыгравшая вовремя юность. — Ты ведь все ещё живёшь в нашей квартире? Я через полчаса буду, — игнорируя чужие слова, не давая даже шанса отказать, Хангён сбрасывает вызов. — Да, все ещё в нашей… — Хичоль отвечает гудкам, говорит вслух, просто потому, что самому приятно слышать, что эта квартира всё ещё их. Квартира, в которой началась их семейная жизнь; в которой он просыпался по утрам, сломя голову исчезая за дверью ванной, когда токсикоз мучил нестерпимо; в которую Хангён привез их вместе с Чанёлем из роддома. Квартира, в которой прошла вся их жизнь. Счастливая. А теперь проходит и запоздавшая, полная глупых импульсов юность. Юность в сорок лет — ну не смешно ли? Хангён в самом деле приезжает через двадцать пять минут, если верить истории звонков. Хичоль видит знакомый автомобиль в окно и, облизывая пересохшие от нетерпения губы, включает чайник, потому что за помощь благодарить придется. Он показательно не торопится в прихожую, Хангён показательно не звонит в дверной звонок. Словно так и должно быть, открывая дверь не своей квартиры своим ключом. Проходя не в свою прихожую, а после — совершенно по-хозяйски — не в свою кухню. Электрический чайник взволновано шипит на подоконнике, а омега всё ещё не решается обернуться, хоть и знает, что больше не один в комнате. Они не виделись лично чуть больше полугода. Не было повода, не было случая, не было причины, и никто не хотел навязываться, хотя оба скучали. Суть их развода была именно в том, чтобы позволить друг другу дышать полной грудью. Было недостаточно просто сказать «если ты хочешь, ты можешь переспать с кем-нибудь ещё», да и кто вообще может такое сказать? Кто может такое позволить? Ни один из них не мог, но приевшаяся обыденность убивала любовь, которую они оба хотели сохранить. Они вместе едва ли не с детства, и в какой-то момент просто захотелось чего-то нового. Развод показался идеальным вариантом. Никаких обязательств, никакой ревности и собственничества. Возможно, их любовь умерла бы, как и у многих спустя столько лет брака, разбиваясь на мелкие осколки о стену рутины, что переходила изо дня в день, убивая собой совершенно все. Им не хватало кислорода, не хватало свободы, не хватало чего-то нового. Они оба знали, что это временное желание, что оно пройдет, что это не конец, но искать развлечения при живом-то муже не хотел никто из них. Не хотел чувствовать вину и давление обстоятельств. Вряд ли бы это сделало лучше. Они взрослые, свободные люди, которые просто сделали этот выбор. Выбор, который не понял и не принял единственный и любимый сын, но у сына теперь своя жизнь, своя семья, и родителям тоже хотелось немного своего. Своего безумия. — Рад тебя увидеть, — голос мужчины не через динамик телефона звучал более чувственно, откровенно, отчего по спине проносились мурашки. Младший все не мог заставить себя повернуться, зная, что одного взгляда будет достаточно, чтобы альфа увидел все. Все его мысли и чувства, которых не должно быть так много. Хангён все видит и так. Это сложно не заметить по напряжённым плечам и всё ещё скользящему по виду из окна взгляду. Волосы, что обычно спадают ниже плеч, были собраны в забавный пучок, из которого выскользнула пара особенно непослушных прядок. Домашняя хлопковая рубашка едва ли скрывала изгиб всё ещё тонкого тела, стройного, точеного. «Прекрасного», — хочется сказать альфе. Отпустить немного пошлый комплимент, подчеркнуть обнаженные стройные ноги, что лишь больше подчеркивали короткие, такие же домашние шортики. Если бы он не знал своего бывшего мужа, в жизни не дал бы ему больше двадцати пяти. Хичоль не отвечает, но сладкий запах лаванды и меда выдает с головой его смущение, отдавая нежной травяной пряностью и сладостью. И это же подстегивало альфу к большему, разогревало желание смутить ещё сильнее, которому он никогда не мог противостоять. Омега слушал чужие шаги с замиранием сердца, закусывая губу в желании обернуться и увидеть, куда именно идёт альфа, зачем, что хочет сделать, но неловкости было больше. Он боялся поддаться эмоциям и выдать то, насколько сильно скучал, хотя не должен был вообще. Он наивно надеется, что альфа идёт именно к стиральной машинке, что приютилась в ванной, слишком близко расположенной к кухне, но осознание того, что шаги становятся отчётливее, а не отдаляются, приходит слишком поздно. Приблизительно когда чужая горячая ладонь накрывает изгиб его талии, а сухие губы прижимаются к очень старому, но все еще яркому пятнышку метки у основания шеи, всего на долю секунды. — И я тоже скучал. Альфа говорит «тоже», потому что знает: Хичоль сказал бы это, если бы не пытался делать вид, что с разводом в самом деле что-то изменилось. Что-то, кроме открытого дозволения проводить свободное время как вздумается и возможности сравнить его с другими альфами. А уж он-то уверен, что Хичоль сравнивает, а ещё уверен, что младший не нашел никого даже близко похожего на него. Не потому, что самоуверенный нахал… не только потому. Но и потому что уверен: никто не сможет узнать его омегу так, как он сам. Никто не сделает его более счастливым, как и никто не сделает счастливым самого старшего лучше, чем это сделает Хичоль. — Инструменты хоть остались? — прочищая горло, чуть першащее от омежьего сладкого мускуса, он убирает ладонь с тонкой талии, отходя на полшага назад, чтобы разбавить густой флер свежим воздухом. — Конечно, кто их станет трогать, — младший выдыхает напряжённо, потому что нервные окончания в месте, где прикасался альфа, горят. Даже сейчас. Хангён сам находит нужный чемоданчик в кладовой. Тот стоит все в том же месте, где он сам оставил его много лет назад, оставляя и всю квартиру для омеги, чтобы тому не довелось привыкать к новому месту. Это казалось ему правильным и кажется таковым до сих пор. Здесь словно ничего не изменилось, хотя некоторая техника заметно обновилась, а в мелькнувшей на периферии гостиной появился рабочий стол, заваленный бумагами, ведь Хичоль теперь большой босс, как и сам альфа. Он знает об этом, кажется, всё, пристально наблюдая за успехами мужа, а иногда и помогая незаметно, издали. Отвадив достаточно сильного конкурента и позволив бывшему мужу открыть очередную маленькую кофеенку как-то само собой организовавшейся сети. Хичоль такую помощь вряд ли бы одобрил, а после и так же долго жалел бы, что не смог. Стиральная машинка поддаётся менее охотно, чем Хангён предполагал, словно уже и не помнит, кто он, не признавая в нем хозяина, оттого сходя с тропы войны неохотно. Потратить приходится почти что час, разворотив половину машинки и сняв с себя рубашку: «От греха подальше» — говорит он вслух, но оба они понимают, что причина другая. Проблема находится все с тем же трудом, в одной-единственной резинке, что вышла из строя, свернув бедной технике все ее несложные мозги. Порывшись в кладовой ещё немного, альфа сумел раздобыть замену из того, что когда-то покупал на «непредвиденный случай», который все же случился, хоть и через семь лет. Спорить с мужчиной было бессмысленно, и машинка сдалась, послушно отдавая вещи, а после недолгого «диалога» начиная работать вновь, теперь добросовестно перестирывая то, что держала в плену добрый час. — Это было довольно легко, — Хангён возвращается на кухню, когда чайник закипает приблизительно в четвертый раз, если и того не больше. Хичоль все так же топтался у подоконника, стараясь не мешать альфе и не соблазнять себя тем, что ему уже не принадлежит. Вот только сам альфа, кажется, был настроен именно на соблазнение. Классические брюки совершенно не вязались с обнаженной, чуть влажной от испарины грудью и слегка испачканным полотенцем в руках, а факт работающей в ванной машинки — с должностью директора консалтинговой фирмы. И ведь кто бы мог подумать, что Хангён на самом деле умеет работать не только мозгами, не брезгуя и обыденными домашними делами, вроде починки сломанных приборов и элементарного косметического ремонта. Хотелось бы сказать, что омега завидует сам себе, вот только этот мужчина не его — не так, как был раньше. Штамп в чертовом паспорте сейчас перечеркнут, а вечера они проводят с другими, с теми, кто никогда не заменит им друг друга, теми, кого сами они никогда не смогут полюбить, потому что давно, едва ли не всю жизнь, любят друг друга. — И никто, кроме моего бывшего мужа, не соизволил решить эту легкую проблему, — омега усмехается, стараясь отвлечь себя, не смотреть, потому что взгляд выдавал его мысли, но смотреть хотелось. Видеть, как медленно перекатываются напряженные мышцы под смуглой кожей, как тяжело вздымается широкая грудь и как сам альфа усмехается, потому что знает, как именно действует на бывшего мужа, как заставляет его сердце биться в груди. Сердце и в самом деле билось, заходилось ускоренным ритмом, и чертовски хотелось его осадить. Так происходило почти каждую их встречу. Мысли и тела тянулись друг к другу, жаждали друг друга, но поддаваться было нельзя — только смотреть и вспоминать все, что было между ними когда-то, и этим же делать только хуже. Хичоль делал хуже даже сейчас: вспоминал их последний раз — тот был много, в самом деле много лет назад, и дрожащие от желания руки тянулись к пачке длинных, тонких сигарет, что ютилась на подоконнике за чайником, и небольшой пепельнице там же. — Ты намекаешь на своего нынешнего альфу? — Хангён и сам с трудом сдерживает самодовольную улыбку. Он и так знает, что он лучше, знает, потому что видит, как омега реагирует на него и как пытается себя успокоить. Он сам сделал с ним это — вложил сигарету в чужие руки, потому что ему самому это чертовски помогало. Это случилось едва ли через год после развода. Общие друзья отмечали годовщину свадьбы и просто не могли пригласить кого-то одного, хоть и прекрасно знали, что пара уже в разводе. Возможно, сами надеялись, что кто-то один не придет, чтобы избежать неловкости, но пришли они оба. Пришли даже не ради друзей. Пришли, чтобы увидеть друг друга. Тогда пары часов рядом, в одном помещении, хватило с головой, чтобы Хичоль пропал из виду на полчаса, а после был найден на заднем дворе ресторанчика с бешено стучащим сердцем и красными от волнения щеками. Очаровательный. Он был так взволнован и встревожен нахождением рядом мужа, бывшего мужа, бывшего альфы, что едва ли удерживал в себе желание сделать что-то обычное, когда-то повседневное для них: обнять, поцеловать, потому что скучал, потому что рад видеть. Хангён тоже скучал, хоть и не столь явно выражал свои желания, и тем не менее встретиться вот так, без лишних глаз, лишних свидетелей, было важно и даже нужно. Чтобы услышать честное: «Я скучал», чтобы сказать такое же искреннее: «Я тоже». Чтобы поделиться тем, как сильно хочется обнять, потому что омега не привык скрывать ничего от мужа, а после — получить самые нужные в тот момент объятия и самый нужный поцелуй, что чудом не закончился в доме одного из них или ближайшей гостинице. Тогда Хангён пытался обуздать собственные неуместные желания, пытаясь утопить разгоревшееся внутри пламя табачным дымом, что хоть немного, но снимал внутреннее напряжение. Возможно, это было самовнушение, но если помогает — почему бы и нет? Тогда же он сам предложил это омеге, не думая о его здоровье, не думая ни о чем вообще, кроме как о желании его взять, и зная, что сам Хичоль думает приблизительно о том же. Словно несовершеннолетние школьники, они вместе курили в промерзшей подворотне за рестораном и тихо смеялись от нелепости этой ситуации. Они же в разводе. Если развод вообще хоть что-то значит в сложившейся между ними ситуации. И сейчас, приоткрыв окно на проветривание, омега глубоко вдыхал сизый дым со сладкой ментоловой отдушкой, и Хангён не прекращал улыбаться, понимая все это без слов. Омега пытался согнать взволнованное возбуждение, желание, накаляющееся в груди, и так глупо себя выдавал. Его запах был слишком чистым и сладким как для омеги, что от баловства перешел к зависимости, а это значило лишь одно, что делало Хангёна еще более уверенным в своих выводах: Хичоль курит только из-за него, потому что он рядом и потому что хочет, чтобы стал еще чуть ближе, но не хочет этого признавать. — Он так плох? — полотенце находит свое место на спинке стула, а сам альфа, точно разыгравшийся хищник, медленно сокращает расстояние, разделяющее их. — Он бесполезен… — омега усмехается, стряхивая пепел, и, будто уже набравшись смелости, поворачивается к старшему, точно чувствуя, как расстояние между ними сокращается все больше и больше, и совершенно не желая быть загнанным в ловушку. Вот только думал он об этом слишком долго, пока альфа не замер на расстоянии вытянутой руки от него, настолько близко, что терпкий, до безумия родной аромат окутывает с головой. Аромат впервые раскрытых страниц новой книги с едва уловимыми древесными нотками; аромат еще свежих чернил, горчащих на кончике языка. Немного жесткий, резкий, с вкраплениями сугубо мужских, мускусных феромонов, и вместе с тем вызывающий едва ли удержимое желание впитать его в себя еще глубже. — Только в ремонте или в постели тоже? Хангён перестает думать и сдерживать себя окончательно. К чему это, если его хотят так же, как хочет и он; если спустя столько лет между ними искрит, как в первый раз; если череда других мужчин и новых ощущений не смогла затмить то, что было между ними. К чему это? Омега же словно только этого и ждал, хотя, скорее, просто думал, едва ли не мечтал, разыгрывая в мыслях возможные исходы диалога, о том, что Хангён мог бы сказать что-то подобное, мог бы так же едко усмехнуться. Прищурить застланные похотью глаза, точно как делал это в далекие годы их семейной жизни. Теперь даже слегка удивляясь тому, что альфа в самом деле сделал то, чего так хотел сам младший. Мысль о том, что это вовсе не издевка, а вполне себе серьезный вопрос, требующий серьезного ответа, приходит с небольшим опозданием. Он видит напряженного, накаленного сдерживаемым желанием мужчину перед собой, видит его желание, видит то самое «скучаю», что относится к нему в целом и к его телу также. Хангён скучает. Скучает и сам омега. Вспоминает все чаще, отчего в доме появились стационарные пачка сигарет и пепельница. Даже две, одна из которых у постели, — стоит ли объяснять почему? Его нынешний альфа уверен, что причина в простом желании покурить после отличного секса. И Хичоль курит, но только потому, что ему не хватает другого. Другого мужчины в постели, в этой квартире, в своей жизни. — А что, хочешь и там преуспеть? — он ехидно улыбается, облизывает пересохшие от возросшего вместе с волнением жара губы и пристально смотрит на бывшего мужа, едва ли не на ощупь вжимая сигарету в пепельницу. Хочется откровенно сказать: «Бесполезен везде», но признаться в этом столь быстро и откровенно просто неловко. Не будет ли это слишком — столь торопливо и без сомнений вешаться на мужа? Бывшего мужа. — Хочу… Хангён даже не утруждает себя подобными размышлениями, сомнениями, страхами. Он знает, чего хочет сам, а теперь, зная, чего хочет Хичоль, не видит смысла ходить вокруг да около, тянуть и еще больше выносить себе нервы, ждать еще один годик, а потом еще и еще, пока не придет чувство насыщения, а вместе с ним и тоска по тому, кому было отдано сердце. Альфа первый делает шаг навстречу, первый накрывает ладонью чужую щеку, первый склоняется за поцелуем. Они делали это тысячи раз даже после развода, это не первый их поцелуй, но ощущения от него точно как от первого. Когда все нутро сжимается в тугой, колкий клубок и легкие сводит от страха вдохнуть. Хичоль теряет последние крупицы своего сомнения, отдается на милость тому течению, что секундой ранее сбило его с ног. Отдается своему мужчине. Позволяет вжать себя спиной в холодное, хрупкое стекло окна, столкнуть пепельницу на пол, не разбивая только чудом. Позволяет себе ответить столь же жадно, обвить крепкую шею альфы все еще дрожащими руками и разомкнуть губы навстречу, желая ощутить больше. Сколько бы ни прошло лет — их поцелуи были одинаковыми. Одинаково желанными, нужными, необходимыми. Одинаково приносящими облегчение и удовлетворение. Именно в этот момент расстояние длиной в семь лет оказалось глупым и неважным, хотя, не сделай они то, что сделали, кто знает… Думать об этом не хотелось, не хотелось вспоминать, не хотелось снова делать больно, особенно сейчас, когда единственный нужный мужчина был рядом. Насколько близко, что горячее дыхание обжигало губы, а влажный язык, ласкающий его собственный, заставлял тихо скулить от удовольствия. — Пойдем в спальню… — омега шепчет в чужие губы, надеясь, что его услышат, потому что спонтанный секс у окна — совсем не то, чего бы ему хотелось. А хотелось большего. Намного большего. Хотелось, как когда-то до развода: когда не просто способ приятно провести время, а одна душа делилась надвое. И альфа слышит его и совершенно с ним согласен, потому что сейчас ему нужен вовсе не секс — ему нужно немного чужой любви. Особенной любви особенного омеги. Широкие ладони изучающе скользят вдоль тонкой, бесконечно манящей талии, невольно сжимая над подвздошными косточками, чтобы напомнить себе, насколько он все еще хрупкий — его омега. Огибая чуть более пухлые, мягкие бедра, чтобы по старой привычке подхватить младшего на руки, заставляя обвить ногами торс, что тот делает без промедлений. Прижимается всем телом к мужчине и смущенно утыкается носом в чужое плечо, пока комнаты сменяют одна другую по пути к спальне. Ему ведь уже не восемнадцать, чтобы так легко носить его на руках, как делает это альфа. А Хангён, кажется, даже не видит разницы с тем, что было когда-то, и тем, что есть сейчас. Словно Хичолю и в самом деле все еще восемнадцать. Все эти глупости исчезают из мыслей, как только разгоряченная возбуждением спина касается холодного покрывала на постели, а мужчина нависает сверху, обжигая загустевшим, пропитанным желанием ароматом. Они не были вместе так давно, но сейчас кажется, что это было только вчера. Руки сами тянутся к родному телу, словно не забывали его ни на минуту, касаются там, где хочется больше всего, и так, как больше всего нравится. Губы прижимаются к тонкой шее омеги, следуют короткими поцелуями вдоль дрожащей в глубине венки, что отдает точно в такт бешеному биению сердца. Кончик носа очерчивает все тот же путь, собирая каждую крупицу горячего, желанного аромата, что сладкой патокой растекается в его теле, отдавая желанием прикоснуться отчетливее, попробовать, убедиться, что он не изменился. Конечно, у Хичоля есть другой мужчина — другой альфа, с которым они наверняка достаточно близки, а еще есть сокрытая глубоко внутри любовь к «своему» альфе и метка, оставленная никем другим, как самим Хангёном, так давно, что оба они едва ли вспомнят, будучи тогда еще совсем детьми. Возможно, вся причина в этом — причина того, что сейчас омега пахнет только омегой, не храня в себе чужой аромат, потому что омега этот принадлежит не кому-то чужому. Он был и всегда будет именно его, Хангёна. Оттого, должно быть, сейчас он чувствует себя так уверенно, словно все здесь принадлежит ему, и это в самом деле так. Глубоко в душе они оба это понимают. Пуговицы на рубашке омеги одна за другой выскальзывают из петель, открывают все больше родного, любимого тела, и губы альфы следуют по этому пути. Повторяют давно изученные «тропы», касаются особенно чувствительных мест — так, как любит именно Хичоль, так, как нравится только ему. И тихие, все еще задушенные стоны, смущенные, немного голодные, словно именно этого ему не хватало все эти годы, зарождают надежду, что такого с ним больше никто не делал. Не чередовал нежность и контролируемую, легкую боль, что приносила только больше удовольствия, делая его особенно ярким. Как поцеловать, где и с какой силой прикусить кожу, вобрать набухшую бусинку соска в рот, влажно лаская языком и напоследок слегка прикусывая зубами, заставляя довольно скулить. Хичоль сам тянулся навстречу, отдавался без сомнений и страха, потому что знал: его вознесут до самого рая, с головой окунут в блаженство и немного разбавят болью — так, как не сделает никто другой, так, как никто другой и не делал, не понимая, что именно ему нужно, не чувствуя, не видя. Видел только Хангён, всегда. Он научил его этому, или они научили друг друга, вместе открывая запретное, но такое желанное, познавая собственные тела, учась дарить и получать удовольствие. Рубашка нехотя, но все же отпустила тонкое тело из своих объятий, сползая на пол у кровати. Альфа пытался продлить момент их единения, растягивал удовольствие подтаявшей карамелью, покрывая дрожащее тело поцелуями. Вкушая родной аромат и сладкий, с медовой ноткой вкус чужого тела, который едва ли мог в полной мере забыть хоть когда-нибудь. Опускаясь все ниже, все настойчивее и смелее прикусывая тонкую кожу, оставляя после себя метки, которые наверняка не останутся незамеченными очередным любовником его омеги, но, пока Хичоль не опомнился, да и если он вообще опомнится, альфа пользуется случаем, напоминая всем и в первую очередь им самим, кому омега принадлежит в самом деле. Хичоль же этого и не забыл: видел метку на своей шее каждое чертово утро, и, кто бы ни обнимал его, он всегда помнил, к кому он вернется в итоге. И сейчас, чувствуя, как насыщенные бордовые пятна расцветают на коже, поддавался все сильнее, раскрывался только больше, прося еще. Раздвигая ноги чуть шире, чтобы мужчине было удобнее расположиться между ними, приподнимая бедра, чтобы позволить стащить с себя последние остатки одежды — домашние шорты и белье, которые слетают с тела одним резким движением, потому что тянуть слишком долго альфа просто не может. Физически не может. Слишком откровенно он прижимается горячими, влажными губами ко внутренней стороне мягкого бедра, прикусывает бархатную кожу, размашисто зализывая саднящий от боли след, и опускается ниже, полной грудью вдыхая запах чужого возбуждения. Маслянистый, отдающий лавандой и — совсем немного — терпким медом, что должны успокаивать, но именно сейчас распаляли только больше. И без того тяжелое, глубокое дыхание сбивается стоном, когда кажущийся горячим влажный язык мужчины касается его возбуждения. Очерчивает влажную, холодящую дорожку слюны вдоль жаркой плоти и мягко вбирает ее в рот. Хичоль задыхается, не веря сам себе, что мог забыть, насколько это приятно, насколько хорошо это может быть, когда так его ласкает Хангён. Крепкие пальцы альфы все сильнее сжимали мягкие, податливые бедра, наверняка оставляя после себя очередные следы принадлежности. Они оба сходили с ума от сгущающихся ароматов друг друга, что невольно смешивались в один безумный, возбуждающий коктейль. Хичоль невольно стонал все громче, разводил шире ноги по инерции, не отдавая себе в этом отчет, а мужчина этим пользовался. Отпуская мягкое бедро, что было так приятно сжимать, кончиками пальцев он очертил нежную дорожку выше, подбираясь к мягкой попке. Прикосновение вдоль влажной ложбинки отдало дрожью, а стоило очертить пульсирующий сфинктер — задушенным мычанием. Смазка щедро сочилась из сжимающегося входа, а тело охотно принимало чужие узловатые пальцы, но альфа ведь и не ждал девственной узости. С погрешностью на специфику их отношений уже даже то, что третий палец входил с трудом, было чем-то приятным, словно нынешний альфа его бывшего мужа «недотягивал» или перерыв в их отношениях был слишком долгим, — от этого движения пальцев внутри становились все резче, раз за разом задевая особенно чувствительный комочек. Омега задыхался. Вплетал дрожащие пальцы в чужие волосы и готов был перестать сдерживать себя уже сейчас, потому что так хорошо ему не было уже давно. И так же давно не было так стыдно — правда, он так и не смог понять за что. За то, что вернулся к бывшему, или то, что вообще пытался от него уйти. Да и пытался ли он в самом деле? Пожалуй, нет. — Хватит, прошу тебя… — в конце концов не выдерживая, Хичоль тихо скулит, прерываясь на частые вздохи. Поджимая пальцы на ногах оттого, насколько все происходящее «слишком». Спорить с этим было сложно, и куда сильнее хотелось поддаться, потому что альфа тоже не железный и спустя столько лет безмолвной тоски он не мог тянуть больше, даже если и хотел поначалу. Как можно терпеть, когда твой собственный омега настолько открыт, разнежен; настолько жаждет только тебя; даже сейчас, зная, как бывает с другими, он все еще хочет только тебя. Это чертовски льстило, и это же сокращало вдвое выдержку, увеличивая желание подарить омеге еще больше удовольствия. Брюки мужчины они снимали в четыре руки; пока альфа расстегивал ремень, Хичоль успел расстегнуть ширинку, тут же расстегивая и пуговицу брюк, как только выдалась возможность к ней добраться. Он уже растерял и выдержку, и терпение, и здравый смысл, если он вообще был, желая как можно скорее получить свое. На долю секунды замирая вот так, друг напротив друга, открытые, обнаженные, принадлежащие сейчас только человеку напротив. Они изучали то, что, кажется, не успели забыть даже за эти годы — не смогли бы и при желании, и вместе с тем безумно скучали. Оттого робкие прикосновения, первые объятия двух обнаженных тел, не разделенных даже тонкой тканью рубашки, медленные поцелуи, словно в одно мгновение утратившие вкус безумной страсти, оставившие лишь нежность и безмолвное «мне тебя не хватало» между строк, — сейчас чувствовались особенно ярко, отдавая мелкими мурашками по коже. Слишком глубоко. — Презерватив? — и сам не зная, стоит ли вообще задавать этот вопрос, альфа на мгновение оторвался от чужих губ, глядя в застланные глаза напротив, безумные, не отдающие себе отчет ни в чем и жаждущие большего. — Я ни с кем не сплю без него… — Хичоль не медлит с ответом, словно это вовсе не он потерян в пространстве и времени; не он жмется все ближе к сильному, обнаженному, до коликов любимому телу, желая ощутить еще больше. — Я тоже, — мужчина едва ли сдерживает довольную улыбку, чуть приподнимаясь на предплечьях, отчего холодный воздух неприятно касался нагретой кожи, только чтобы развести чужие бедра чуть сильнее, прижимаясь к омеге теснее, интимнее. — Кроме тебя… Первое движение бедрами отдало протяжным громким стоном и тихим рычанием альфы. Они оба уже и в самом деле забыли, насколько ярко это чувствуется, когда тела не разделяет хоть и тонкий, но слой латекса. Они двигались навстречу друг другу немного лениво — так, как нравилось им двоим. Глубоко и чувственно, давая друг другу время привыкнуть, насытиться пьянящим ощущением единения. С оттяжкой, до пошлого шлепка, отчего даже кровать едва заметно вздрагивала, и медленно, почти до безумия. Урывая короткие сухие поцелуи между толчками и обнимая друг друга все крепче, словно пытаясь стать одним целым, словно того, что есть, — мало и нужно еще чуть-чуть, чтобы стать полноценно счастливыми, хотя они оба знали, что для этого нужно. — Хочу, чтобы ты был сверху, — кончик носа мужчины очертил покрасневшую от напряжения щеку омеги, соскальзывая к ушку. Шумно выдыхая, прихватывая горячими губами нежную мочку и слыша в ответ согласное мычание. Все так же лениво меняя позу, перекатываясь в постели, когда-то специально купленной для таких маневров, необъятно широкой. Хичоль с большим трудом заставил себя оторваться от чужой груди, выровнять спину, чтобы полноценно оседлать крепкие бедра альфы. Влажные ладони упирались в такую же влажную от испарины грудь, напряженную, твердую, внушающую какое-то слепое восхищение, ведь Хангён уже давно не юноша, но все равно не позволяет себе расслабиться. Его руки теперь крепко сжимали мягкие половинки, невольно разводя их, раскрывая ложбинку, отчего создавалось ощущение, что толчки стали чуть глубже, а сам омега, немного плаксиво, разнеженно выстанывая, сокращал промежутки между толчками. Оргазм подбирался все ближе с космической скоростью, потому что уже после одной только прелюдии чертовски хотелось кончить, но оба они терпели. Хичоль двигался все резче и быстрее, откинув голову назад, отчего пучок окончательно расплелся и черные волнистые пряди спали на плечи, разметавшись на влажной коже, спадая на глаза, что выглядело чертовски сексуально, и это же нравилось альфе только больше. В памяти рандомной вспышкой, словно предоргазменной аурой, всплыл момент, когда волосы омеги впервые стали чуть длиннее обычного, еще в глубоком детстве, и Хангён сказал, что длинные волосы ему к лицу. Он не врал — слепо восхищался и восхищается до сих пор, потому что знает: это — для него. Весь омега — для него. Только его. Очередной глубокий толчок — и выдержка рвется на части почти что синхронно в каждом из них. Омега жалобно скулит, сгибается почти вдвое, впиваясь подточенными ноготками в грудь альфы, пачкая напряженный рельефный пресс потеками спермы и вместе с тем чувствуя, как горячая влага наполняет его самого. Блаженно. Никто из них, кажется, и не собирался двигаться с места, хотя оба понимали, к чему это ведет, и все же ни одного из них это не пугало. Чувствуя, как внутри него набухает узел, лишь слабо улыбнулся, полностью опускаясь на грудь мужчины, утопая в объятиях, в которые его тут же заключили. Это казалось само собой разумеющимся и вместе с тем особенным, потому что ни с кем другим они этого не делали, ведь это в самом деле интимно. Это выражает твое доверие человеку, потому что очень часто это заканчивается беременностью. Они оба знают, что сейчас ничего подобного не случится: их возраст уже слегка не тот, организмы что одного, что второго уже не очень-то настроены на потомство, постепенно угасая, хотя от удовольствия отказываться не спешили. И даже так делить этот слишком интимный момент с кем-то другим не хотелось. Едва ли слышно, довольно выдыхая, почти постанывая, омега прижался щекой к чужой груди, получая ласковый поцелуй во взъерошенную макушку. Усталость сковала тело, и хотелось прикрыть глаза, потеряться в сладкой дреме на несколько часов, а лучше — до самого утра, оставив альфу подле себя, в «их» постели. Хангён, кажется, разделял его желания, даже не слыша их, точно как чувствуя. Находя сбившееся в стороне одеяло на ощупь и подтягивая его ближе, накрывая тяжело дышащего омегу и прижимая к себе теснее. — Какого черта происходит? — голос, раздавшийся в комнате, заставляет каждого вздрогнуть, оборачиваясь ко входу, а омегу — вернуться в вертикальное положение, отрываясь от груди Хангёна, встречаясь испуганным взглядом с альфой, замершим в проеме. — Хичоль? Такого развития событий не ожидал никто. Омега даже не думал, что ему стоит ждать подобных сюрпризов, ведь раньше альфа таковыми его не баловал, да и Хангён — он отчетливо помнит, что закрывал входную дверь, а из этого можно было сделать только один волнующий его вывод: — Ты ему, что, ключи от квартиры дал? — совершенно спокойно, без нот истерики, как у их нового гостя, или даже недовольства. Хангён был возмущен — да, но вовсе не так, как явившийся минутой ранее альфа. Омега же чувствовал себя между двух огней, только тот, что был к нему ближе в данный момент, казался более приятным. То, что его нынешний любовник был «слегка» недоволен изменой, не приходилось даже сомневаться, в то время как Хангёна больше беспокоил сам факт того, что омега дал кому-то ключ от их квартиры. Совместной. — Он остаётся у меня время от времени — так удобнее, — омега отвечает тихо, едва ли не шепчет, решая сперва разобраться с менее существенной проблемой, отчего взгляд мужчины становится еще более злым, а бывшего мужа — даже слегка ехидным. — Вы совсем оборзели? — кажется, с минуты на минуту как бывший любовник повышает голос, все еще не понимая до конца, что и как происходит, и это вполне ожидаемо — по крайней мере Хичоль его понимает. Они вместе около полугода, — разумеется, что это накладывает какие-то обязанности, вот только сам он не считал, что эти обязанности вытекают во что-то большее, чем секс. Они редко ходили на свидания, не знакомили друг друга с родственниками и друзьями, предпочитая ограничиваться ужином дома и постелью. И омега был уверен, что именно это и задает тон всем отношениям. Видимо, мнение самого альфы было другим. — Ты ведь сказал, что не приедешь сегодня, — Хичоль выдыхает неуверенно, не зная наверняка, стоит ли начинать разговор именно с этого, но говорить что-то надо было. И эти разговоры, кажется, совсем не нравились Хангёну, а закачивать быстро любовник, кажется, не собирался. Чуть приподнявшись, он сместился выше в постели, вместе с собой подтягивая и омегу, чтобы упереться спиной в изголовье, сохраняя полусидячее положение. Узел внутри двинулся, меняя положение и точку давления, отчего все нутро на секунду сжалось. Тихое, задушенное мычание раздалось в комнате, а смущенный румянец залил щеки омеги, заставляя от неловкости натягивать одеяло чуть выше, прикрывая теперь и грудь. — Мое совещание перенесли, а ты, как я вижу, времени терять не собирался, — подобного рода звуки злили все больше, и мужчина, как казалось омеге, с трудом сдерживал желание распустить руки, чтобы выпустить злость. — Выйти из моего омеги не хочешь? — впервые обращаясь непосредственно к альфе, ехидно, излишне недовольно, и это отчасти злило уже Хангёна. Выяснять отношения в подобном положении не нравилось ни одному из них, но другого выбора не сулило еще с полчаса, пока не завершится сцепка, о чем Хангён любезно поспешил уведомить, чтобы хоть немного выпустить пар, пусть и посредством словесной перепалки. — Он — мой омега, и нет, не хочу: сложно, знаешь ли, разорвать сцепку… — звучало совершенно повседневно, словно его в этой ситуации не смущает ничего, даже незваный наблюдатель. Взгляд зацепился за открытую пачку сигарет на ближайшей тумбочке, а вместе с ней — за зажигалку и небольшую пепельницу, точно такую, как на кухне, чем мужчина и поспешил воспользоваться. Протягивая руку, он без труда подцепил все необходимое, в напряженном молчании прикуривая все те же ментоловые сигареты, тонкие, совершенно не подходящие ему по стилю. Сугубо омежьи. Но это было лучше, чем ничего. — Мы встречаемся полгода, и ты ни разу не позволил мне это сделать, а с ним… — его слова, кажется, задели куда сильнее, чем сам Хангён рассчитывал, но такой расклад ему нравится даже больше. Хичоль лишь сильнее сжимался, слыша, как медленно оседает чужой пыл и запал, словно альфа уже сейчас понял, что происходит, как и то, что у него самого нет и шанса. Не было с самого начала, о чем сейчас он еще вряд ли мог догадаться. Но о чем сам Хангён очень желал ему рассказать, чтобы не затягивать прощание, а попрощаться с мужчиной уж очень хотелось. Возможно, это были отголоски той самой собственнической ревности, которая никогда не давала ему покоя и еще долго изводила нутро после развода, но сейчас, казалось, она была уместна и правильна, в конце концов… сейчас Хичоль выбрал его. — А мы прожили вместе… двадцать лет, — невольно возводя глаза к потолку, словно подсчитывая, Хангён мягко улыбается, делая очередную глубокую затяжку сладковатого дыма, — и воспитали ребенка, так что подбери свои претензии и катись отсюда. — Вот оно что… — мужчина горько усмехается, понимая, кто именно перед ним, и понимая, что вряд ли сможет тягаться с бывшим мужем омеги, которого глупо считал своим. Горько настолько, что Хичолю становится совестно. Он ведь не был плохим, просто — «не его», в отличие от Хангёна. — Знаешь, я так и сделаю… — усмешка становится чуть живее, ироничнее. «Утешает сам себя», — более чем уверен Хангён и все равно морщится, когда тонкая связка ключей — такая же, как и у него самого, — падает на пол, ставя жирную точку в несуществующих отношениях. — Счастливо оставаться вместе со своей шлюхой, уж тебя-то он явно любит побольше, раз трахается со всеми направо и налево, а мне это дерьмо не нужно. Последняя колкость, которая на деле не задевает никого, но наверняка делает капельку лучше мужчине, который не был виноват ни в чем — просто оказался в ненужное время в ненужном месте. С омегой, с которым не должен был. Тяжелые шаги торопливо отдаляются, и звучный хлопок металлической двери в последний раз бьет по нервам, стеля после себя гробовую тишину. Омега отпускает одеяло, позволяя ему соскользнуть вниз, к бедрам. Он не чувствует жалости или пустоты, не чувствует, что совершил ошибку. Горький дым с ментоловой отдушкой щекочет обоняние, и, потянувшись вперед, Хичоль отбирает сигарету из чужих пальцев, затягивается жадно и глубоко, выдыхая белесые клубы дыма в потолок и возвращая ее мужчине. — Из-за тебя мне придется искать другой секс, — немного иронично, роняя тихий смешок, омега опускает взгляд на бывшего мужа, словно подчеркивая, какова была суть этих отношений. Суть, которую Хангён знает не хуже его самого. Оттого, вжимая фильтр сигареты в пепельницу, он мягко тянется к омеге, накрывая щеку ладонью, кончиками пальцев касаясь скулы и мягкой кожи под ушком, заставляя склониться ближе к себе, ощутить аромат табака в чужом дыхании на свои губах. — Думаю, я смогу это компенсировать, — едва слышимый шепот касается слуха, прежде чем пропахшие дымом губы собирают смущенную улыбку с губ омеги. Им не жаль.