"Рано или поздно..."

      Я не знаю, когда кончится этот день. Мой второй день в составе Третьей. На меня, как из рога изобилия, сыплются события. Всерьёз начала подозревать, что в домовских сутках не двадцать четыре часа, а гораздо больше.       За всё своё время пребывания в Доме я ещё ни разу не пережила Самой Длинной ночи, но вот самые длинные дни Дом щедро дарит мне один за другим.       Плетусь в Гнездовище с невесёлыми мыслями: «У меня нет шансов. Даже воспитатель обозвал меня «с*чкой». Потому что я — собака. Ею была и ею останусь. Будь я птицей, хотя бы какой-нибудь маааленькой пичужкой, Третья не избила бы меня».       В дверях Гнезда, прям на самом пороге, меня сгребает в объятия Слон. Малыш рыдает и захлёбывается слезами. У меня искры летят из глаз от силы его объятий и в ушах звенит от рёва. Но отстранить дитятко от себя я не могу.       — Мама Зооо… Ма… — всхлип, — мачкааа… Ыыы!       — Ты мой хороший, — выдыхаю я, поглаживая малыша по могучей спине.       — Ты ведь не уйдёшь, правда? — плачет Слон. — Они сказали… Они…       ЗНАЮТ! Я ошеломленно застываю на месте. ВСЕ. ВСЁ. ЗНАЮТ!       Мои глаза округляются, и мысли отщелкивают факты один за другим.       Это была проверка. Птицы только и ждали, когда я не выдержу и начну проситься о переводе… освободить место…       Стервятник на своей стремянке нахохлился и спрятал лицо в ладонях.       «Ага, — догадываюсь я. — Самодеятельность под носом у вожака. Старая Птица с высоты своего насеста не способна разглядеть, что птички только изображают перед ним покорность и послушание, а на самом деле уже давным-давно ведут свою собственную политику. Как говорится, совсем страх потеряли». Я продолжаю между делом успокаивать Слонёнка. Факты скачут впереди других мыслей. «Нет, падальщики под масками покорных дурачков не собираются свергать Стервятника. Им удобно, когда есть тот, кто всегда за всех в ответе. Но вот заставить его принимать решения, которых хотят ОНИ, а не сам Стервятник — это нужно постараться. И моя вина не в самодеятельности, нет. Моя вина в том, что я умудрилась заставить их совершить ошибку. Появление в Гнезде глупой собаки с лилейником дало им стимул действовать, поэтому меня и приняли так показательно «радушно». Побои были заранее спланированы. Приступ Вожака в первую же ночь сыграл им на руку. Но, побив меня, эти пятеро лишь рассекретили себя перед Вожаком… Даже посочувствовать могу: такой гениальный план рухнул!»       Оторвавшись от своих мыслей, вдруг обнаруживаю, что Слон больше не рыдает. Всхлипывает. Стараюсь мягко, но настойчиво освободиться от его захвата.       Фикус, Куст, Слон — вот, кто действительно не предадут никогда. Трое из дюжины. Не считая меня и нескольких других, которые ради Папы сделают всё.       Стервятник отнимает окольцованные руки от лица. И я вдруг чётко вижу, какой он уставший. Какие-то внутренние переживания совсем, целиком и полностью, изгрызли его. Он не видит дальше собственного носа. И он понимает это. «Лунные дороги» помогают ему улучшить дальнозоркость, но, видимо, не приносят нужного результата.       Я почему-то думала, что Вожак Третьей сейчас должен бы быть где-то рядом с Р Первым… хозяйничать у него в кабинете, распивать с ним кофе, занимать себя и его какой-нибудь светски-задушевной беседой… или же развлекать фанаток. Странно, почему сейчас в Гнезде нет ни одной?       — Зо.       Я столбенею от прямого обращения. Слон оборачивается к Папе и, получив сигнал, отпускает меня. Понуро опустив голову, убредает куда-то в джунгли.       Стервятник медленно и тяжело спускается со стремянки. Видимо, ночной концерт его увечной лапки до сих пор даёт о себе знать.       Хромая, подходит ко мне. По мере его приближения, Птицы высовывают носы из своих гнёзд. Глаз пристрелялся, я и Пузыря уже увидела, и Дорогушу, и Ангела…       Стервятник смотрит на меня, побитую и глубоко несчастную, и вдруг делает нечто такое, от чего моё сердечко в груди совершает сальто-мортале.       — Прости, — едва слышно произносит Вожак, прикрывая глаза и в то же время не разрывая зрительного контакта. — И большое тебе спасибо.       Стоит. Ждёт.       Чего он ждёт? Что я резко отстранюсь от него, почувствовав присутствие Тени? Проверяет силу собственного негативного воздействия на окружающих? Что ж, разрыдаться в очередной раз действительно хочется… Но я думаю, что это НЕ от присутствия незримого брата, а скорее от физической боли и обиды. Потому что те слова, которые вожак соизволил мне только что сказать, не были сказаны вовремя.       — Твоё?       На мизинце его когтистой лапы болтается… куриная косточка на цепочке, оправленная в золото.       Щедрым жестом Стервятник хочет надеть готовый амулет мне на шею, но я шарахаюсь в сторону, не позволяя ему этого сделать. Инстинктивно держусь за птичку, подаренную Танэшем.       «Какое счастье, что я не потеряла её!» — успеваю подумать я. Не сорвали с шеи. Не спустили в унитаз…       Косточка передаётся из рук в руки.       И вроде бы пора закруглять первый разговор тет-а-тет с Вожаком, но я терпеливо жду, когда Большая Птица сам закончит беседу. Он — начальник, я — дурак. И никак иначе.       — Ты добрая, — ни с того ни с сего вдруг произносит Стервятник тихим, доверительным голосом. — Так нельзя. В Доме можно казаться милым, справедливым, снисходительным… но не добрым. Добрые не выживают.       Болезненная судорога прошлась по его лицу, будто в этот момент Стервятник подумал о чём-то своём, очень личном.       «Не рыдать!» — даю себе внутреннюю установку, но желание просто одолевает.       — Приведи себя в порядок. И обедать ты пойдёшь, как и все остальные. В составе всей стаи, — отдаёт распоряжения Вожак уже другим, металлическим тоном.       Я, как китайский болванчик, киваю головой, понимая, что не посмею ослушаться. И вот уже мысленно оседаю на пол, наблюдая, как вожак удаляется из Гнезда, как вдруг до меня долетает последний заключительный привет от него…       — Рано или поздно что-то происходит на земле… — тенором с хрипотцой расходится по Третьей. Со стуком захлопывается дверь. Я стою с открытым ртом.       — Это было так трогательно, что я сейчас разрыдаюсь! — восклицает Ангел минуты три спустя, громко шмыгает носом и утыкается лбом в плечо Бабочки.       То ли действительно рыдает, то ли изображает театральную сцену. Вместе с тем, Бабочка утешает его на полном серьёзе:       — Да не плачь ты…       — Дааа, — протягивает Пузырь, боязливо поглядывая по сторонам, — весёленький обедец нам предстоит сегодня.       И мне снова становится не по себе.

***

      Обед.       Пластырь телесного цвета под глазом, очерченный бордовым карандашом контур губ, скрывающий глубокую царапину, выбеленное пудрой лицо — и я почти красотка. Конечно, до готических принцесс мне далеко — девочки всячески стараются подчеркнуть чёрным цветом изящество своих фигур и природную женственность. Но, как бы я ни была плоха, с парнем меня не перепутаешь. Даже несмотря на свободную футболку от Красавицы — «Игра с огнём».       По распоряжению Папы я сижу за основным столом Третьей. Конь рядом со мной. Дракон — напротив. Дронт занимается неразумными. Девушки, в том числе две обидчицы, сидят отдельно, но мне от этого не легче. Я не знаю, куда себя девать! Противно чувствовать себя объектом общего внимания, слышать шепотки за спиной и тыканья пальцами: «Это её, это её побили… свои же».       Вспоминаю свои видения с намордником и ошейником и горько констатирую: я попала из огня да в полымя. По-моему, эту «тихую травлю» я рождаю сама собой: своим запахом, своей внешностью, своей аурой… и только в последнюю очередь — поведением и характером.       Но всё-таки Красавица принёс мне сок. Косточка от Рыжего превратилась в амулет — в прямом смысле! — на вес золота. Цветёт подкормленный лилейник. В Стае Псов не пришлось бы рассчитывать на подобное. Даже представлять такие жесты щедрости кажется пиком нелепости.       Вместе с тем…       Бандерлог рядом нервно прядет ушами, настороженно косится по сторонам, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, и даже жуёт с закрытым ртом, что немало удивляет всех птиц. Дракон, наоборот, делает вид, что всё отлично и моя помятая физиономия никоим образом его не касается. Колясник уписывает обед за обе щеки, успевая при этом и пузо почесать и отрыжку слюнявчиком заглушить. Дронт явно не справляется с двумя неразумными сразу. Пытаясь кормить сразу двоих, сам же не съел ни крошки. Боязливо поглядывая на Вожака, он просит помощи у Гупи и Бабочки. Больше времени на уговоры тратит, чем реально кормит вверенных ему малышей.       Голодные неразумные начинают издавать гулкие хныкающие звуки. Сердобольный и сопереживающий Слонёнок, ощущая общую напряжённую атмосферу в Стае, тоже начинает хныкать. Причём, громче всех. На наш хныкающе-гукающий стол начинают оборачиваться все присутствующие. Второй день мрачный цирк Третьей развлекает Дом бесплатными зрелищами. Лицо Стервятника застывает и становится воистину страшным.       Мгновение — и Дронт припечатан к невидимой стене. Он хрипит и задыхается, схваченный за шею страшной когтистой лапой. Очки съехали на бок. У него нет ни малейшего шанса выжить.       — Пожалуйста, потише, — цедит сквозь зубы Вожак.       Задыхающийся падальщик из последних сил старается подобострастно покивать ему. Громко откашливается. Жадно ловит ртом воздух.       Я ёрзаю. Инстинкт самосохранения разумно подсказывает мне не лезть в мужские разборки, но в то же время Фикус и Куст остаются не накормленными. Это от голода неразумные производят столько ненужного для Третьей шума. И мой жуткий характер «борца за добро и справедливость» обгоняет мой разум.       — Можно мне помочь накормить их? — спрашиваю я, в ужасе понимая, что следовало бы помалкивать в этот момент.       — Нельзя, — стальным тоном отрезает Стервятник.       Я тут же прячу голову в плечи и безвольно стекаю под стол. Тот самый инстинкт самосохранения призывает меня куда-нибудь спрятаться. Скрыться с глаз. Пересидеть бурю в бомбоубежище.       Пузырь нервно смеётся и тут же затыкает рот ладонями. Стервятник яростно комкает вилку в руке, даже не боясь пораниться. Будто вилка сделана из картона.       Тринадцать комков одновременно застыли в глотках. Тринадцать комков одновременно звучно сглатываются. Ни слюнявчики, ни горшки с любимыми растениями не спасут от уготованной расправы.       Ад. Дом — это Ад. Богадельня. Земное чистилище, которое мне нужно пройти в наказание за уже совершённые и ещё только планируемые к свершению грехи.       Как может Рыжая гордиться тем, что она — абсолютный человек Дома? Как может Русалка оставаться такой по-детски непосредственной и чистой, когда вокруг творится такое?       Невольно прощупываю свой синяк под пластырем. У Рыжей есть Лорд, а у Русалки — Сфинкс. Каждая со своим телохранителем. Я же им пока ещё не обзавелась.       Почти «идеальная». Я бешу всех вокруг своей «добротой» и «положительностью», сверх-везением, непременной «сбыточностью мечтаний». Ведь это так! Совершенно так — Дом воплощает мои мечты. Как умеет. По-домовски. Что же я не радуюсь? Почему же я удивляюсь тому, что за столько времени у меня не появилось ни одной подруги? Ну, а о любовниках и говорить нечего!       Ем. Еле вливаю в себя суп. Промокнув губы салфеткой, тихонько вскрикиваю — я опять разодрала себе губу! Ссадина активно кровоточит, грозясь запачкать гупешный слюнявчик с солнышком.       — Простите, — успеваю выговорить я и, зажимая ладонью рот, спешно покидаю столовую. Вожак не останавливает меня, сделав вид, будто меня вообще не существует. Остальные состайники, в том числе и девушки, продолжают обедать.       Кто-то тяжёлый несётся за мной. И, кажется, не один. Настигает в дверях ближайшего туалета, хватает за плечо, и я вскрикиваю от боли.       — Чёрный, блин! Охренел, что ли?! — скорчившись, хриплю я.       Действительно охренел.       Одним сильным рывком бывший вожак разворачивает меня к себе и, перебивая мой вой, кричит:       — Что всё это значит?! Они побили тебя, да? Побили! Кто?!       — Эй-эй! Полегче! — Вторым нас настигает запыхавшийся Валет, уставший от быстрого прыганья на костылях. — Полегче с ней!       Чёрный злится и сжимает моё плечо ещё крепче.       — Отпусти меня, пожалуйста, отпусти! — Мой скулёж переходит в открытый плач от боли. Я рыдаю и сползаю на пол, безрезультатно пытаясь вырваться из железной хватки первого домовского амбала. — Ты делаешь мне больно! Ааа!       Слюнявчик съехал на спину. Кровь течёт по физиономии, сползая на черепушку изображения футболки. До Главного Пса доходит, что нужно разжать ладонь, только когда Валет, вовремя сориентировавшись, набрасывается на него и, яростно рыча, старается оттащить его.       — Да ты ей руку сломаешь! Отпусти, придурок! — наконец гавкает обычно молчаливый и неконфликтный Валет.       Чёрный резко отпускает меня. Обливаясь слезами, баюкаю своё многострадальное плечо. Все трое тяжело дышим. Я — от рыданий и боли. Чёрный — от сопереживания. Валет — от собственной смелости, с которой он набросился на своего Вожака. Чёрного мои слёзы, кажется, не трогают вообще. Похоже, это свойственно всем вожакам.       — Мы тебя били? Вот скажи, МЫ тебя били? — Вожак Шестой аж подпрыгивает, как спортсмен перед боксёрской грушей. — Тебе, считай, всю моську уделали, а главный падальщик сидит и делает вид, будто всё нормально, будто так и должно быть!       — Стервятник не мог этого сделать! — категорично возражает Валет.       — Я И БЕЗ ТЕБЯ ЗНАЮ, ЧТО ОН МОЖЕТ, А ЧТО НЕ МОЖЕТ! — внезапно обрушивается на Валета Чёрный, дав тому крепкую безответную затрещину. Слова какой-то невысказанной ярости и обиды льются из него буйным потоком, наконец-то выпущенным наружу. — Я этих двух хромоногих придурков знаю побольше тебя, понял?! И я всё помню! ВСЁ! — Чёрный потрясает здоровенным кулачищем в воздухе. — Ходили вечно шерочка с машерочкой. Такие, блин, все добрые из себя — мол-де цветочки выращивали, со Слоном нянчились. Тырили всё подряд и набрасывались, как стервятники, стоило только слово поперёк им сказать! И чего?       Подползаю к ближайшей раковине и умываюсь, стараясь не упустить ни слова из громкой отповеди Пёсьего Вожака. Шум воды отвлекает его от потока откровений.       — В Шестой бы тебя никто и пальцем не тронул! — заявляет он.       — Да неужели? — искренне удивляюсь я. Даже обидно, что и этот крендель говорит мне такие нужные слова уже ПОСЛЕ всего произошедшего.       — Не от хорошей жизни в другую группу переводят! — напоминаю.       — Но почему именно в Третью? — отчаянно выкрикивает Чёрный, и его вопрос звучит очень двусмысленно. Валет настораживается. Я выключаю воду.       Смотрю на вожака с искренним недоумением.       — Ты что, ревнуешь меня?       Чёрный, в свою очередь, тоже смотрит на меня. И у него искреннего недоумения оказывается вдвое больше.       — Что? — переспрашивает он, будто ослышался.— Ревную? Я? — Он указывает на себя. — Тебя? — Он указывает на меня. И вдруг ни с того ни с сего начинает смеяться. Мне становится совсем тошно. Валет за его спиной крутит пальцем у виска.       — Девочка, ты в своём уме? — иронично вопрошает Вожак Шестой и мерзко хрюкает. — Крепко же тебе клювом по тыковке настучали!       — Тогда зачем ты продолжаешь цепляться ко мне? — спрашиваю я, как мне кажется, с достоинством. — В Доме полно других девушек. Иди налаживай свою личную жизнь и отстань от меня. Да. ОТСТАНЬ. В этом вопросе для меня «вожаков» не существует.       Чёрный смотрит на меня с жалостью.       — Я же о тебе забочусь, дура! — словами Р Первого устало отвечает Главный Пёс и не сомневается в своём героизме. — Ты была в моей стае, и я обязан следить за тем, чтобы с тобой было всё хорошо.       — Врёшь! — тут же подаёт голос Валет. — Ни фига ты не обязан.       Чёрный тут же принимает стойку. Медленно разворачивается к своему состайнику. В воздухе начинает пахнуть нарастающим напряжением готовящейся потасовки.       — Повтори.       — Ты не обязан следить за теми, кто свалил от тебя, — отвечает Валет.       И я вдруг чётко вижу, как здоровенный детина Чёрный представляется крепким задиристым Спортсменом из Хламовника, а Валет, с шинами на зубах, миролюбивым и тихим Фокусником из братии «Чумных Дохляков».       По мере того как заканчивается обед, народу в туалете всё прибывает и прибывает. Конфликтующие стороны обрастают группой поддержки. Вот уже и Четвёртая здесь почти в полном составе. Крысы, с Рыжим во главе, тут как тут. А я стою, впечатанная спиной в раковину, и лихорадочно ищу выход — куда бы сбежать. Парни начинают угрожающе пихать и толкать друг друга.       — Бедненькая, — сквозь гул голосов искренним сочувствием одаривает меня Русалка. Господи, а она-то что тут забыла?!       Лающих друг на друга псов хватают за ошейники, оттаскивая друг от друга. Хотя Чёрного — так и вовсе за загривок. Он же вожак и имеет право ошейник не носить.       Зелёные глаза Сфинкса сужаются, он обдумывает какую-то умную, но скользко-завуалированную мысль. Я смело выдерживаю его взгляд. Но, наверно, следовало бы испугаться.       — Эй, Желтоглаз, как ты только с этим справляешься? — Вопреки ожиданиям, вопрос Сфинкса звучит более прозаично и потому… более жутко.       Высокая траурная фигура Вожака Третьей застыла в дверях. Кажется, он больше не злится. Толпа собравшихся тотчас расступается перед ним. Собаки лают. Крысы свистят. А мы смотрим на всё это.       — Как ты только с этим справляешься?       Птица переводит на Сфинкса стылый взгляд и отвечает скорбным вердиктом:       — Трудно быть всегда хорошим человеком, Сфинкс.       — Так побить его за это! Тут же! Не отходя от кассы, да? Да?! — мгновенно из общей потасовки отзывается Чёрный. Его по-прежнему держат за загривок свои же. Я понимаю, что бойцовский запал в нём начал сходить на «нет».       Стервятник подходит к Чёрному. Вожак Шестой скидывает с себя сдерживающих его и выпрямляется. Он не собирается драться с Большой Птицей. Но и в грязь лицом упасть тоже не желает.       Зрелище впечатляет — встретились два вожака. Гордых. Высоких. И красивых. Каждый по-своему, конечно. Но всё же.       — Внутренние дела Гнездовища тебя не касаются, — чеканя каждое слово, отвечает Стервятник и внезапно щёлкает пальцами. — Зо, на выход!       Когтистый, унизанный кольцами перст переводится с меня на коридор. При этом Стервятник и Чёрный не прерывают угрожающего зрительного контакта.       Мне не нужно объяснять дважды.       «Спасение!» — проносится у меня в голове, и я, чуть ли не галопом, покидаю толчок. Почему-то вспоминается сравнение — «послушание на уровне дрессуры». Всё именно так и есть.       Пусть мальчики ругаются. Пусть девочки охают. Меня это уже не касается. И это главное.

***

      — Почему от этой девицы так много проблем? — недоумевает Сфинкс       — Вспомни себя, Кузнечик, — отвечает Слепой.       — Но здесь же другое! Поведение Чёрного разве тебя не удивляет?       — Это вопрос к тебе, Сфинкс.       — Ко мне? — безрукий смотрит на незрячего с неподдельным удивлением.       — Его поражения в твоих глазах отражают его некомпетентность и несостоятельность как вожака. А это, знаешь ли, напрягает.       — Значит, я же ещё и виноват, по-твоему? Так?       — Нет. Ты не виноват. Но всем дано ошибаться. И ты ошибаешься.