***
В Гнезде. Глубокой ночью. Очередной трудный день, полный диалогов и эмоций, наконец-то закончился. Я даже успела сладко вздремнуть, сразу же после отбоя в 22:00, и увидеть какой-то сон. По-моему, мне снились Дима и Вася. Я обнимала их, обещала вернуться. Муж, в то же время, обвинил меня в неверности. Его лицо сменилось лицом Лорда. Лорд… Великолепный, потрясающий Лорд, с которым никогда ничего не будет, даже целомудренных поцелуев в щёчку. К чему тут ревновать? Что тут можно считать «изменой»? В Доме у меня другая жизнь. В Доме я сама — другая. Лицо Лорда превратилось в лицо моего Вожака, и я начала ворочаться во сне. Неожиданно начали затекать конечности: то рука под головой, то спина от жёсткого днища кровати, то шея от смятой подушки… Тихонько рыкнув, приоткрываю глаза. На нижнем ярусе всхрапнул во сне Пузырь. По стенам, среди вьюнков и монстер, вдаль спешат его сны. Вот он, ходячий, в косухе и бандане, восседает на крутейшем байке, а сзади прильнула ему на плечо какая-то шикарная блондинка с красными губами… И Пузырь счастлив в своих сновидениях, и спугнуть это мгновение счастья будет величайшим преступлением на Земле. Снова закрываю глаза в попытке уснуть. Забираюсь под одеяло целиком. Но спустя минуту активизируется сосед в моей голове: «Тебе спать больше нельзя». Ворочаюсь. Стараюсь отмахнуться от своей шизофрении, как от назойливого комара. На лицо, как по волшебству, упал лист с вьюнка над головой, и я смачно чихнула. В мозг полетела автоматная очередь одних и тех же слов: «Хватит спать! Хватит спать! Хватит спать!» — Да ты достал уже, — ворчливо отзываюсь я и, зевая, сажусь на кровати. Ночь в самом разгаре, ещё спать да спать, а у меня раздвоение личности вдруг прогрессировать начало! Судорожно схватилась за косточку на «браслете». Не потеряла. Накинув свитер на плечи поверх спальной рубахи, начинаю спускаться вниз. Тапки куда-то подевались, блин. Тусклый свет фонарика освещает мне дорогу в камбуз, к банке с питьевой водой. Поджимаю пальцы ног от холодного линолеума. Тихонько напеваю себе что-то наружное, что-то из прошлой жизни: — Киндер-Пингви я люблю. Киндер-Пингви я люблю. Киндер-Пингви, Киндер-Пингви, Киндер-Пингви я люблю… Пока пою — ничего не боюсь. Стоит замолчать — так сразу начинают одолевать какие-то немыслимые страхи. Например образ Тени, выплывающий из темноты… Кто-то из птичек спит очень беспокойным сном. Скрипят пружины матраца. Раздаются приглушённые стоны. Угадывается перекатывание с боку на бок. «Фу, порнография!» — как старая бабка успеваю подумать я, ощутив себя случайной свидетельницей чьих-то жарких совокуплений. Страшная догадка приходит минуту спустя, когда я сообразила отметить себе, что стоны и приглушённый вой исходят из угла с гробоподобной кроватью Вожака. Это не горячий секс с кем-то из фанаток. Это болевой приступ один на один с физическим увечьем. А стая спит безмятежным сном, будто опоённая сонным зельем. — О Боже, — бормочу я, забывая о банке с питьевой водой. — Опять ты… — Стервятник обнаружил моё присутствие только в краткую паузу перед следующим болевым ударом. На агонизирующее колено легло полотенце, смоченное холодной водой. — Да, опять я. Птица усмехается, хочет что-то сказать, но нестерпимая боль мешает ему сделать это. Стараясь не вскрикивать слишком громко, Вожак закусывает собственное одеяло и катается по кровати, переживая безжалостный натиск. Глаза зажмурены. Дыхание носом. Крики физического страдания исходят из гортани жутким звериным подвыванием. Отпуская одеяло, Вожак пытается продышаться. Пытается собраться с силами, чтобы подготовиться к новой схватке с болью. «Действуй!» — командует голос в моей голове, и я спешно снимаю с запястья подарочек Рыжего. К моему удивлению, Стервятник резко сжимает волшебную косточку, едва почувствовав её в своей ладони. А дальше… сотворяется чудо… Я во все глаза смотрю за происходящим. Впервые, за столько времени, воочию убеждаюсь как сила амулета действительно работает. Вожак перестаёт выгибаться от боли, перестаёт кусать одеяло с сетчатым, от зубов, пододеяльником, обретает способность говорить. Его дыхание становится более ровным и мерным. Я догадываюсь, что ему по-прежнему очень больно. Но сейчас он в состоянии терпеть эту боль, как говорится, не моргнув глазом. Сейчас он в состоянии ждать, когда приступ окончательно его отпустит. Странно. Магия какая-то. Волшебство, да и только! — Спасибо, — едва слышно произносит Птица, засвидетельствовав мне облегчение своего состояния. — Я… разбудил тебя… — Нет, что ты. Это я сама проснулась, — вот так просто отвечаю я шёпотом и признаюсь невесело. — Шизофрения одолела. Соседу поговорить захотелось и, как результат… Он иногда такой болтливый… — Верю, — Стервятник через силу пытается улыбнуться, но получается очередной оскал страдающего от боли монстра. — Я б посмеялся, но что-то как-то я сегодня не в форме… — Сегодня кончилось. Наступило завтра. — Завтра будет завтра. А сегодня — это здесь и сейчас. — Да. Сегодняшнее завтра. Вот оно. Птица согласно кивает головой и тотчас заходится в немом крике. Затрясся, как эпилептик, и я вспомнила о полотенце на ноге. Ругая себя за то, что отвлеклась, побежала менять воду на более холодную, только-только из-под крана. Отчаянно молюсь. Станешь тут набожной, наблюдая за такой болевой агонией! Я бы никому не пожелала подобной участи. Даже врагу. Через некоторое время безжалостная волна отступила. Птица покрылся испариной. Его всего трясёт. Он беспрестанно сглатывает, жадно вдыхая временную передышку. Внезапно осмелев, я позволяю себе обтереть ладонью его лицо и убрать прилипшие к щекам пряди, чтобы не лезли в рот. Мгновение спустя я сама же испугалась того, что сделала. Собственный порыв показался мне слишком личным и даже несколько интимным. Мне подобные жесты не прощаются. Пытаемый болью, слабо приоткрыл глаза и снова зажмурился… Бедное раненное Чудовище. Страшное, агрессивное и безумно несчастное одновременно. — Можно мне пойти в Наружность? — вопрос слетает с моих губ прежде, чем я соображаю, как не вовремя он задаётся. — Можно. Этот быстрый короткий ответ несколько обескуражил меня. Я честно готовилась к долгим уговорам и объяснениям, зачем мне туда надо. Всё ещё осмысливая бесспорное разрешение, я оборачиваюсь на свет фонарика и парализованно замираю. Стервятник вздрагивает и задыхается от боли, скрывая крики в беседе ни о чём, а его тень остаётся неподвижной. Жмурюсь и вновь распахиваю глаза. Тень по-прежнему неподвижна. Моя тень повторяет за мной каждое движение, а тень вожака как нарисована на стене! Как так? Мне становится жутко. И начинает сводить живот. — Привет, — хрипло произношу я, догадываясь, с КЕМ встретилась. Тень поворачивает голову в мою сторону и делает приветственный взмах рукой. Потребность завизжать от ужаса становится практически нестерпимой, и я затыкаю себе рот двумя руками. «Это всё по-настоящему. Это всё-по-настоящему», — мысленно твержу себе я. Жду ответа от соседа в голове, но он принципиально молчит, будто его не существует. Новый приглушённый вскрик страдающей Птицы вернул меня в текущий момент. Тень по-прежнему не двигается. Стая спит. Ночь продолжается. Шизофрения временно не одолевает.***
Утром. В столовой. Пшённая каша, жёлтая как солнышко, кофейный напиток нежно сиреневого цвета и булка с маслом, — вот он, стандартный завтрак настоящего советского детсадовца. — Зо, ты чё не ешь-то? — Пузырь пихает меня в бок так, что я едва не сваливаюсь со стула. — Каша нынче хороша! — Что-то у меня нет аппетита. — Ты решила похудеть? — тут же предполагает Ангел. — А от анорексии умирают, — многозначительно сообщает Гупи и, кажется, уже заранее хоронит меня, прямо среди тарелок с ненавистной пшёнкой. — Мне это вряд ли грозит, — пробую отшутиться я. Получается как-то нервно и неубедительно. — Так ты правда не будешь? — оживляется Пузырь, продолжая смачно жевать. — Тогда дай мне! — Имей совесть, — строго осекает его голос Вожака. — Никакой управы на вас нет, логово семя! Потянувшийся к моей тарелке птицелог тотчас сдувается под замечанием от Папы Птиц и прячет голову в плечи. Переглядывается с Конём. Тот опять нервно прядет ушами. Пользуясь тем, что вымотанный ночным приступом Стервятник сам буквально засыпает над тарелкой и безуспешно пытается сохранить подобающий бодрый вид, я незаметно подталкиваю свою кашу Пузырю. То, что в Доме называется «кофейным напитком» так же незаметно подталкивается в другую сторону. Коню. Ангел укоризненно качает головой: опять, мол, творишь самодеятельность под носом у Папы! Прикладываю палец к губам и безмолвно прошу: тсс! Ангел самодовольно усмехается и переводит взгляд на Бабочку. Его безбожно разрисованные глаза мгновенно превращаются в два пульсирующих сердечка, как в японском аниме. К слову сказать, состайники к нынешнему утру вновь постарались с жутким готическим макияжем. Стараясь быть солидарным с растрёпанным невыспавшимся Вожаком, каждый выделил себя как смог. Дорогуша выбелил себе лицо и нарисовал чёрную звезду вокруг левого глаза, став убийственно похожим на Пола Стэнли, вокалиста группы «Kiss». Ангел отпустил с нижних век вниз по щекам частокол ресниц, чем-то напомнив Длинную Габи, а губы выкрасил в оранжево-морковный цвет. Дракон облил голову, брови и бакенбарды лаком для волос с блёстками, и теперь, в утреннем освещении столовой, начал сверкать и переливаться, как какой-то драгоценный необработанный минерал. Логи ограничились подведёнными веками и чёрными повязками под волосами. Слону на чёрный комбинезончик кто-то пришил нашивку «Sex Pistols — It's my life». «Оригинально», — оценила я мрачный юморок Третьей. Тихое, сонное птичье утро. Готический цирк сегодня не даёт представлений.***
В Четвёртой. Вожак ушёл спать сразу же после завтрака, проигнорировав полагающийся учебный процесс. Я же едва дождалась, когда кончатся уроки. Мне опять впаяли двойку по математике, но это перестало меня беспокоить. Димка перевёл на карточку приличную сумму денег, так что теперь, в Наружности, с её безналичным расчётом, можно затариться по полной программе. Давно уже пора было это сделать, но в рядах Шестой мне почему-то не хватало смелости попроситься в Мир. Даже несмотря на горячую поддержку Чёрного. И вот теперь… Ловлю себя на мысли, что кредитка и сам выход в Наружность — это ничто в сравнении с возможностью увидеть Лорда. Валет по вопросам Наружности отправил меня к Горбачу — а это отличный повод напроситься в гости в Четвёртую, в жилище прекрасного Эльфа. Положила пятак под левую пятку. Вышла за порог Гнездовища с левой ноги. Сказала себе: «С богом!» И пошла. К Горбачу и не к Горбачу одновременно. Что мне этот главный гринписовец Дома? К гадалке не ходи — его ворона обязательно меня либо клюнет, либо обгадит. А вот пообщаться с Лордом или, хотя бы, просто посмотреть на него вблизи — это бесценно. Великая Удача Удач! Постучалась в написанную мелом четвёрку. Не дождавшись разрешения войти, вошла сама. «Блин. Здесь же предбанник. Меня просто не слышат», — подосадовала я самой себе и постучалась в следующую дверь. В комнате послышалось оживление и даже некоторое напряжение. Свои входят без стука, а чужих в Четвёртой не ждут. Но я пришла. Я постучалась. Отступать уже некуда. Выдержав тактичную паузу, вхожу. — Здравствуйте. Можно? — Вот ты! Кто к нам пожаловал! — тут же завопил Табаки, мгновенно завладев всем моим вниманием. — Наш юный Люк Скайуокер в юбке! Наша Сейлор Мун, несущая возмездие во имя Луны! Гроза святой инквизиции! Тузик для всех не порванных грелок! Сама Мама Зо! — Уймись, Табаки, — устало просит его Лорд. Но Шакал и не думает униматься. — Лото, домино, карточные пасьянсы, шашки, — менторским голосом выделяет Табаки, — а также гадание на бобах, на бисере, на картах Таро и рунах. Бусы из скорлупок грецких орехов и другие амулеты — по умеренным ценам. Авторская работа, как-никак. Ежедневно для вас в самом широком ассортименте. — Спасибо. — А, ещё! Авторские рецепты настоек от полипа и от гриппа, инструкции для колясников (если потребуются), предсказание погоды по выражению лица! — Табаки!!! — не выдерживает Лорд и лупит болтливого колясника подушкой. Тот наигранно взвизгивает от страха, и между парнями происходит подушечная потасовка. — Ой-ой-ой, а чего я-то сразу? — успевает пропищать Шакал. — Как дети малые! — комментирует Горбач. Я сразу же сосредотачиваюсь на цели своего визита, собираясь задать Горбачу свой главный вопрос, попросить показать мне выход в Наружность. — Зо, возьми, — тихо шелестит над ухом Македонский, протягивая мне чашку с кофе. — Спасибо. Но, честно, не стоило. Я не пью кофе. Странный рыжий парень в свитере с оттянутыми рукавами растерянно отступает назад. На мгновение поднимает на меня взгляд из-под густой чёлки и тотчас прячет его. Я пожимаю плечами: извини. — Зато его пью я! — Лорд победоносно откидывает прядь волос со лба и принимает из рук Македонского чашку с дымящимся напитком. — Благодарю. — Но он без молока. — Не имеет значения. Спасибо. Лорд кивает Македонскому и делает глоток. — Это несправедливо! Обидеть Шакала может каждый, — Табаки наигранно всхлипывает, выбираясь из-под подушечного завала. — Тебя обидишь! Себе дороже, — отмечает Лорд. — Горбач, а я, собственно, к тебе, — успеваю вставить я. — Но если ты сейчас занят, то… — Ко мне? — переспрашивает Горбач и смотрит на меня с таким же удивлением, как и колясники с их общей кровати. — Я, наверное, не вовремя зашла. Простите. — Куда?! — первым приходит в себя Табаки. — Я, можно сказать, только-только начал демонстрировать своё обаяние, а она уже уходит! Какое невежество! Я же так, оно, и по-настоящему обидеться могу! И разозлиться, и даже подраться. У меня мускулы — во! — Шакал демонстрирует свой не впечатляющий бицепс. — Так. Надо спеть. Срочно надо спеть. Кастрюлю мне! — О боже, — вздыхает Лорд и прикрывает ладонью глаза. — Такая подойдёт? — Македонский уже протягивает Шакалу пустую посудину. Тот цепко хватает её и начинает отстукивать ритм по днищу, будто стучит в африканский тамтам. Минуту спустя, погрузившись в подобие музыки, Табаки взвывает: — Эге-эгей! Свершилось! в царство вечной скорби явилась жизнь сама, дыхание весны!.. Лорд морщится, но не прерывает запевшего. Я собралась было открыть рот — попросить: «Ну не надо. Ну не стоит, право», но рука в оттянутом свитере мягко касается меня. И я проглатываю собственные слова. Хрипло, таинственно, с подвыванием, Шакал поёт песню, и больше всего сейчас напоминает мне какого-то маленького божка, индейского шамана, вызывающего грозу. Что-то про птицу-жизнь звучит в его песне и про солнце. Горбач слушает его, как и я, открыв рот. Лорд — наоборот. С каждой спетой строкой его брезгливое выражение лица становится всё более и более заинтересованным. Я не могу отвести взгляда от самого красивого парня в Доме. Его преображение, вызванное песней Шакала, восхищает меня. Мне очень хочется спросить у Лорда, что он на самом деле услышал, о чём он сейчас догадался? Табаки допел свою песню. И я сорвалась на аплодисменты. — Ох, ну до чего ж приятно! — жмурится Шакал и раздаёт направо-налево лёгкие театральные поклоны. — Бог ты мой, — отмечает Лорд. — Теперь-то уж мне точно всё ясно! — Что-то Нанетта долго не возвращается, — беспокоится Горбач и обращается ко мне. — Так что ты там хотела обсудить со мной? И я уже открыла рот ответить Горбачу, но резкий вскрик за спиной опережает мою реплику. — Я не поняла, а ОНА что тут забыла?! Рыжая. — Кажется, сейчас начнутся жёсткие женские разборки! Спасите меня и моё имущество! — заорал Табаки, ныряя в гнездо подушек. Лорд почему-то побледнел. Его взгляд стал холодным и острым, как у заколдованного принца. — Рыжик, прекрати. — Я ещё и не начинала, чтоб прекращать! — звонко отлетает от Рыжей. Она испепеляет меня своим взглядом, и я невольно сравниваю её чёрные глаза с чёрными глазами Р Первого. Один-в-один! А на ротвейлера вроде не похожа… Чайка Джонатан, чтоб её! — Хватит таращиться на меня. Я сказала: пошла отсюда вон! — напоминает о себе Рыжая и указывает мне пальцем на дверь. — Немедленно! — Ээээ, как бы… — неуверенно начинает Горбач, чтоб объяснить причину моего визита, но Рыжая слышит только саму себя. Как, впрочем, и всегда. — Зачем вы вообще впустили её?! — громогласно обращается она к Стае. — Я же вам говорила, что она за человек! Лорд! — Хватит! — вместо поддержки Лорд начинает по-настоящему злиться, и я с ужасом восхищения вижу, как в нём просыпается тот самый белый дракон. Потрясающее зрелище. Хотя и смертоносное. — ВОН! — обезумев от ярости, вопит Рыжая. — Лорд, я не собираюсь сейчас ругаться с тобой из-за этой очкастой дуры! От вопля взбесившейся «чайки» влетевшая в форточку ворона простуженно каркает и роняет на плечо Рыжей кляксу помёта. — Вот ты и вернулась! — обрадовался любимице Горбач. Ощущая себя не в своей тарелке и новым эпицентром общего конфликта, я спешу уйти. — Горбач, если тебе не трудно, давай в коридоре поговорим. — Да, оптимальный вариант. — Какие мексиканские страсти здесь разыгрываются. Я ж так сердечный приступ заработаю от своих переживаний, а меня беречь надо! Кто ещё обо мне позаботится? — надрывно охает Табаки, а сам трясётся от восторга, наблюдая за кипящей вокруг атмосферой. — Лорд, куда ты? — спохватывается Рыжая уже другим, нежным голосом. — Воздухом подышать! — отрезает Лорд, и Рыжая вздрагивает. Растерянно открывает рот. Испуганно хлопает глазами. «Вот и вся твоя смелость, милочка!» — не без злорадства думаю я, а сама с восторгом наблюдаю, как отточенным движением красавчик перебрасывает себя с кровати в инвалидное кресло и быстро покидает комнату. Рыжая едва ли не плачет. Переводит взгляд на меня, и плаксивое выражение лица мгновенно сменяется на ярость. «Это всё из-за тебя, сучка!» — красноречиво сообщает мне её взгляд. — Ну что, пойдём поговорим? — напоминает мне Горбач. — А как же я? Вы что, все разом решили покинуть меня? — хнычет Табаки. — Тогда я ещё спою! И Шакал вновь расходится на знакомое «эге-эгей». Рыжая лезет под кровать, выуживая оттуда притаившегося Толстого.***
Во дворе. Разговор с Горбачом. Заметив, как я изменилась в лице от облаявших меня собак, которые не признали во мне «свою», Горбач делает вывод: — А ты далеко не добрый человек. На добрых они не лают. — Ненавижу собачий лай, — морщусь я, не собираясь быть тактичной. — Кстати, насчёт доброты мой вожак считает иначе. Даже успел отчитать меня за это. Но если я делаю успехи, то мне это только в плюс. — Ты это сейчас о чём? — О политике Дома. О том, что добрые не выживают. — Я считаю, что доброта — это любовь ко всему миру. При чём здесь Дом вообще? — возражает Горбач, теребя в руках прихваченную флейту. — Ты любишь людей, но на братьев наших меньших твои тёплые чувства не распространяются. В этом я уже убедился. Мне становится неприятно. Горбач заставляет меня оправдываться. В тоне его голоса угадывается обвинение и разочарование. — Я не живодёрка и не садистка, если ты об этом. Сцены рыбалки и охоты для меня невыносимы, — отвечаю я. — Но бродячие собаки… — А что бродячие собаки? Дайте мне заряженное ружьё — я бы перестреляла их всех до единой! И это было бы более гуманно, чем обрекать их на существование в голоде и холоде. Горбач смотрит на меня с ужасом. — Перестреляла бы? — Да. — Вот тебе и доброта, — ухмыляется Горбач и делает от меня шаг назад. Чувствую, я перестала нравиться ему как человек вообще. — Однажды беспризорная собачья свора напала на мою подругу, закусав её чуть ли не до смерти. С тех пор я придерживаюсь чёткого мнения и не собираюсь его менять. — Она, твоя подруга, сама виновата! Собаки никогда не нападают просто так! — горячо возражает Горбач. Судя по всему, наша неприязнь друг к другу становится взаимной и набирает обороты с каждой секундой. — Да что ты говоришь! — выкрикиваю я, взбешённая словами «гринписовца». — Человек, к тому же, мне близкий, для меня всё равно дороже! Сам он виноват, не сам — он пострадал и мог умереть! А эти кобели и с*ки только и умеют, что лаять, жрать, ссать на каждом углу и плодиться с тараканьей скоростью! Легче их отстрелять тогда уж. Хоть как-то обезопасить мир. — Ты рассуждаешь как настоящая падальщица! — Мне извиниться? — едко уточняю я. Горбач ничего не отвечает. Разворачивается и уходит первым. Его ворона опять прицеливается оставить кляксу. Но я отмахиваюсь от неё, и струя летит мимо. На асфальт. Разговор оставил после себя гнетущую атмосферу. Каждый остался при своём мнении и при своих внезапных обидках. Я и Горбач явно не поняли друг друга. Но это не важно. Важно то, что теперь я знаю, как выйти в Наружность и вернуться обратно. Во второй половине дня я покину Дом. Теперь уже точно. Меня ждёт шопинг! Мои мечты опять начали сбываться.