***
За ужином. Похоронные однострочные стишочки Гупи неожиданно развеселили меня. Пока стая ошарашенно переваривала информацию — кому свернуть шею, кого положить гроб и отпеть, я давила в себе смех. С одной стороны я понимала, что подобное веселье не вписывается в тематику траура Гнезда, а с другой — ничего не могла с собой поделать. Даже свинцовый взгляд Папы Птиц не мог заставить меня сделать скорбное похоронное лицо. Чем больше я старалась, тем смешнее мне становилось. В итоге, я опять принялась за вырисовывание зубастых портретов из картофельного пюре, не в силах съесть ни кусочка. Если похоронный цирк Третьей вновь начал привлекать к себе всеобщее внимание, то отчасти в этом виновата и я. — Ешь, — шипит Вожак, собираясь комкать в руке очередную вилку. — Угум, — соглашаюсь я, сияя как начищенный пятак. — «Загони стилет в ноздрю, улыбнувшись Пузырю», — продолжает рифмовать Гупи. — Я-то здесь причём? — подпрыгивает на месте Пузырь. — Э, ща в интерфейс получишь! — «Беленькие тапочки надень к поминкам Бабочки». Бабочка роняет вилку. — Не слушай его, не слушай! Врёт он всё! — уже хлопочет над ним Ангел, подтирая слюнявчиком рот. Гупи прорвало. — «Отдай Вселенной душу, взглянув на Дорогушу». Дорогуша начинает давиться морковной котлетой и стучать себя кулаком в грудь. Стервятник продолжает таранить меня взглядом. — Ешь, — повторяет он угрожающе. И в следующий момент мы оба срываемся на смех. Слон, не понимая внезапной радости за общим столом, начинает хлопать в ладоши. Дорогуша всё ещё откашливается. Гупи, покачивая головой на тонкой шее, продолжает обдумывать свои убойные рифмы. — Заткнись, болван! — цедит сквозь зубы Дронт, пихая его в бок. Познавший на себе ярость Папы Птиц, падальщик уже начал догадываться: сейчас Вожак отсмеётся, а после — сам же пропустит Гупи через мясорубку. И от «рыбного филе» новоиспечённого рифмоплёта ничто не спасёт.***
После ужина. Надо отдать Гупи должное: его депрессняшки окончательно взбодрили меня. Я перестала переживать по поводу своей внешности и смогла избавиться от полученного негатива после общения с Р Первым. Сам Р Первый не замедлил бросить в нашу сторону свой фирменный «взгляд инквизитора», стоило нам только расхохотаться. И пока вся столовая недоумевала над внезапным весельем траурных птиц, настроение Ральфа окончательно ухудшилось. Подозреваю, воспитателя одолела досада, что и в этот раз он остался не у дел. В его отсутствие стая становится другой. — Зо, крошка моя, как успехи? — О боже, — лишь успела выдохнуть я, ощущая на плечах всю тяжесть привалившегося с обнимашками Рыжего. — Соскучилась? Уже успела забыть о моём существовании? Нехорошо. Я был, есть и буду всегда… Подстерегать на каждом шагу, нападать из-за угла и, к сожалению, действовать согласно распорядка. Ты опять развеселила птичек. Ну до чего же жизнерадостное создание! Как же я за тебя рад! — Это не я. Это Гупи постарался. — Не спорь со смертью, сладкая, — жутким голосом осекает меня Рыжий и самодовольно улыбается эффекту своих слов. — Говорят, ты была в Наружности? О да, там есть, где разгуляться! Необъятное поле для деятельности. Мне уже не до смеха. Не до поэзии. Стараясь освободиться из захвата Рыжего, я пыхчу в ответ: — Если ты ждёшь от меня подарков, то извини. Для тебя у меня их нет. — Да мне и не нужно. Ты ж сама как подарочек! — лучезарно улыбается Рыжий, мерзко облизывая алые губы. — Насколько мне известно, я не первый, кто говорит тебе об этом. Ладно. В общем, я очень рад, что ваши отношения прогрессируют. Ах ты, негодница! — Главный Крыс кокетливо жмёт мне пальцем в пипку носа. — А прибеднялась-то, прибеднялась: я не могу, да мне никак. Всё тебе «как»! Рыжий наконец отпускает мои плечи и беззастенчиво подтягивает передо мной свои горчичные панталоны. — От имени всё того же пернатого покойничка выражаю тебе благодарность и искреннюю признательность. Крыс спохватывается, приподнимает шляпу-котелок и слегка кланяется мне. Продолжает лучезарно улыбаться. — Рыжий! — За презервативами можешь смело обращаться, — с тобой, как с боевой подругой, поделюсь бесплатно! — Я тебе не подруга! — Ты тоже та ещё курица, — как ни в чём не бывало продолжает Вожак Второй. — Была в аптеке, а о контрацептивах не подумала вообще. — Хватит ёрничать! Мне это неприятно! — не выдерживаю я. — А я вообще неприятный тип. Есть у меня такое свойство — людям настроение портить, — парирует Рыжий. — Вот ты, к примеру, уж больно какая-то жизнерадостная. С запонками для Лорда, смотрю, набрала скорость, разбежалась. Но я позволю тебе их подарить. В конце концов, это всего лишь порыв души, а ты упёртая, как бронетанк. Краска сходит у меня с лица. Мне в очередной раз становится не по себе. — Откуда ты знаешь про запонки? — шепчу я. Крыс усмехается. Ни дать ни взять злобный клоун. — Зо, пташечка моя, мне известно всё — каждое твоё действие, если не каждая мысль. И, давай-ка, сворачивай свою шарманку. Я люблю Рыжую как сестру. Соответственно, желаю ей только счастья. Поэтому, я никому не позволю мешать ей. Тем более тебе. Да-да, это напрямую касается Лорда. Как пощёчину влепил! — Да что ты во всём этом понимаешь! — отчаянно взвизгиваю я. — Тоже мне, сводник! У тебя вся любовь только одним трахальным мешком и ограничивается! — Ой, не скажи! — улыбается Рыжий и нежно оглаживает меня по щеке, заставляя предательски млеть от потрясающего прикосновения. — Мазь-анальгетик для страдающего от боли и ювелирные запонки, которые нисколечки не нужны. В каком из подарков больше любви и искреннего чувства? Ответ очевиден. И — чёрт возьми! — это просто прекрасно! Хотя, конечно, мне немного непонятно, как ты так свободно ушла в Наружность и вернулась обратно. Склоняюсь к мысли, что это, опять же, твоя особенность, подаренная тебе Домом. Обычно, так легко домовцы туда-сюда не ходят; иначе это был бы не Дом, а проходной двор с летунами на каждом шагу. — Рыжий, — сдаюсь я под властью мягкой ладони у себя на щеке. — Я всё поняла. Я опять где-то с чем-то накосячила. — Нет-нет, ты всё правильно сделала! — таинственно шепчет Рыжий, уже без всякой клоунады. — Ты даёшь время. Я уже почти не боюсь преждевременно расчехлить свою косу. Да и покойничек, как я уже сказал, шлёт тебе благодарности. Так держать! — Я презираю тебя всей душой, Рыжий. Веришь? Презираю! — Верю! И знаешь, чем объясняется твоё презрение? — от оскала Рыжего мне становится жутко так, как никогда в жизни. — Потому что это Я — ГЛАВНЫЙ МОНСТР ДОМА. Я — самое главное Чудовище. Я — ТОТ, КТО НИКОГО НИКОГДА НЕ ОСТАВЛЯЕТ В ЖИВЫХ. Приступ тошноты вновь подкатил к моему горлу. Я затравленно вжалась в разрисованную стену. Рыжий безжалостен. — Но кто же за таким харизматичным Папой Птиц разглядит меня? — продолжает он. — Да никто! Au revoir, mon cherry! Предложение о резинках остаётся в силе! Рыжий опять кланяется мне и уходит. Я со всех ног бегу в туалет, где меня благополучно выворачивает картофельным зубастым портретом… Ощущаю себя огрызком от яблока. Десяти минут общения с Рыжим мне хватает с головой, чтоб возненавидеть день собственного рождения. Совсем как в песне: «Зачем на свет я появился? Зачем меня мама родила?» Сжимаю в руке куриную кость, нашёптывая ей просьбы о помощи, слова успокоения и даже какие-то собственные молитвы. Это как болевой приступ у Вожака. Рыжего нужно перетерпеть.***
«Крутит жизни колесо злая очень Мама Зо», — Гупешка, оказывается, и для меня сочинил стишок. Стало приятно. Я почувствовала свою принадлежность к Стае, получила своеобразное признание от состайничка. — Но почему колесо «жизни», а не «смерти», Гуп? Как-то выбивается из общей тематики. — Папа просил заменить, — зевая, отвечает Гупи. — Достаточно того, что у тебя кликуха как аббревиатура: Злая Очень. Потому и «Зо». — Спасибо. Это звучит весьма оптимистично. — Не за что, — Гупи опять зевает. — Что-то умственная работа меня поднапрягла. Пойду-ка покемарю. И рыбина проплывает мимо меня в направление своей койки.***
В Лесу. В густой, вязкой темноте Дома я сижу и жду, когда Лес придёт ко мне. Он обязательно поспешит навстречу, я это точно знаю. Его запахи и шорохи поманили меня сразу же, как только в Гнезде погас свет и был объявлен отбой. Трудный день, кажется, и не думает заканчиваться. Подарок от Русалки, оскорбление от Р Первого, очередной разговор со смертью. Это было бы роскошью — лечь и уснуть, отдыхая после серии морально-эмоциональных перепадов. Предусмотрительно сняв с запястья подарочек от Рыжего, я отправилась в позвавшую Ночь. Дерево с рыбьей чешуёй исчезло. В Лесу нынче неспокойно. Шестилапый оборотень замер и начал принюхиваться, судя по всему, обнаружив моё присутствие. Я не успела испугаться. Разросшееся поголовье грибовидных цветков, в свою очередь, обнаружило присутствие самой незрячей твари и беспокойно зашевелилось, источая дивные ароматы. Мне это известно: хищные растения применяют свои уловки, чтоб заманить потенциальную жертву в припрятанную смертоносную ловушку. Но «жертва» оказалась в разы умнее и предусмотрительно унеслась в другую, от грибоцветов, сторону. Ветрено. Это уже само по себе странно, поскольку до этого момента Лес не пропускал ветер. С крон деревьев слетает мусорная листва. Отряхиваю её с волос и плечей. Какая-то мелкая животина пробежала по моей лодыжке и едва не укусила. Но я вовремя стряхнула её с ноги. Острая колючка впилась в стопу, проткнув подошву ботинка насквозь. Хвойные деревья в Лесу нынче особенно агрессивны, — недовольны соседством с грибоцветами. Низко, почти у самой земли, пролетела огромная чёрная птица. Вслушиваясь в неравномерный шелест её крыльев, я успеваю догадаться — птица ранена. Ей очень тяжело даётся её полёт. Где-то совсем вдалеке она издаёт жалобный крик. Немыслимый ветер становится холодным и колким. С силой бьёт в глаза, внушает страхи и развивает фобии, норовит разбить мои очки. «Пора уходить», — догадываюсь я, и в целях безопасности включаю фонарик.