Love of my life
Don't leave me
You've taken my love
You now desert me
Love of my life
Can't you see
Фредди опустошал последний стакан виски с колой. Алкоголь обжигал горло, заставляя поморщиться. Его в последнее время заставляло морщиться всё: его стиль и образ жизни, его окружение, его мысли и его существование. Все вокруг имело привкус слишком приторного пирога. Сахарная пудра оседала на губах и долгое время не покидала их владельца. Это въелось в кожу. Всё такое ненастоящее. И он сам.
Окружил себя всем, не имея ничего. Никого рядом. Сотни лиц и ни одного, которое он готов был бы видеть постоянно… разве?
Виски с колой ударило в голову (видимо, потому что там был виски совсем без колы). Фредди долго смотрел на бутылку, которая опустела быстрее, чем он успел моргнуть. Он невольно понял, что имеет нечто большее с этой бутылкой. Больше, чем опьянение и забвение. Он был так же пуст.
Толстое стекло стакана хранило на себе множество отпечатков грязных рук. Грязных, развратных, мерзких рук… они не казались такими отвратительными, когда блуждали по телу стервозной королевы, оставляя на коже красные полосы. После очередной связи он, насытившись присутствием, уходил в душ. Долго стоял на месте, думал. Струи воды заливались в рот, нос, уши. Меркьюри стоял неподвижно, боясь дышать. И в то же время ему хотелось, чтобы вода заполняла лёгкие, его желудок и его голову. Ему хотелось почувствовать себя наполненным. Чем-то помимо напоминаний о бурном сексе.
Он часто засматривался на бритву, которую каждый день подносил к своему лицу, а вечером — к предплечью. Смотрел на то, что подтверждало его догадки: он еще жив. Закончив с самоистязанием, он утирал слёзы, клеил новые пластыри, одевался и долго мялся перед дверью.
— Шоу должно продолжаться, дорогуша, — говорил он сам себе, хватался за ручку двери и выходил из ванны, чтобы проводить очередного любовника.
Одиночество поглощало его ежедневно. Терзания не оставляли ни на минуту. Прекрасная Мэри до сих пор была в его сердце, наполняла его теплотой. Но до тех пор, пока он не услышал о ее беременности. Что-то оборвалось внутри. Струны его спокойствия постоянно дрожали, хоть он старался показать, что его не заботит ничего, кроме вечных туров, концертов и тусовок.
Он был один.
Меркьюри прекрасно понимал это. Находясь среди всех участников Queen, он ощущал спокойствие до того момента, пока
он не попадался ему на глаза. Встречаясь взглядом с Роджером, Фредди сгорал. Это было больше, чем тепло от
трёх стакана виски. Больше, чем Мэри. Больше, чем размах любой вечеринки. Больше, чем любое разгоряченное тело, просыпающееся рядом с ним. Больше, чем он сам.
— Мы семья, Фредди.
— Мне никто не нужен!
Вралвралврал. Он нужен. Он единственный, кто держал его тут. Единственный, в чьи объятия он хотел возвращаться раз за разом. Но в один из дней так и не вернулся. «
Мы уходим», — говорит Роджер и уводит за руку свою благоверную.
А вместе с ним уходят остатки радости, и остается осадок, ощутимый холодом на спине. Холодно так, что выжигает дыру от позвонка прямо до сердца. Зияющая пустота заполняла его до кончиков пальцев ног.
Роджер воплотил скрытые мечты самого Меркьюри. У него была семья, дети, с которыми он мог гулять по субботам, спокойствие и ощущение нужности. Он воплотил его мечты, но одну упустил, — сам Тейлор. Он постоянно ускользал. Убегал куда-то прочь, как только фронтмен обращал на него свой взор. Тейлор дрожал от лёгкого касания. Его будто прошибло молнией.
Но он бежал. Бежал в быт, бежал в семью, к жене, к детям. Бежал, стараясь забыть то, что действительно ему было нужно. И, отдаляясь, он замечал всё больше полос на руках Фредди. Рукава уже не скрывали той боли, что испытывал его друг и коллега. В глазах прежде веселого и радостного Фреда появилось нечто угнетающее.
С каждым днём мужчина становился всё более подавленным, часто нервно смеялся, когда кто-то спрашивал его о самочувствии. А после он уходил. Возвращался белым, как мрамор. И постоянно смотрел куда-то сквозь. Однажды он закашлялся. Роджер, чувствуя свою вину за всё то, что крутилось в голове у
друга, всячески пытался оказать ему помощь.
— Держи платок, принцесса, — немного хихикнув, сказал Тейлор.
Но в этот раз Меркьюри не смеялся. Поднеся платок ко рту, он прокашлялся, после чего его глаза округлились, а сердце забилось быстрее. Он сжал ткань в ладони, впиваясь в нее пальцами так сильно, что сквозь тонкий материал отпечатки его ногтей отразились на мягкой поверхности кожи.
— Всё хорошо?
Фредди помолчал пару секунд, посмотрел в глаза Тейлора и увидел в них беспокойство. И вдруг понял, что всё это время, когда он был убежден в безразличии объекта своих мечтаний, тот сам старался скрыть желание. Стало немного теплее. И еще более горестно. За всю свою жизнь он впервые ощутил свою необходимость в испуганном взгляде Роджера. И в этот момент увидел в нём всю свою жизнь.
Поморщившись, а затем улыбнувшись, Меркьюри спрятал платок в задний карман своих белых брюк. От взгляда Тейлора не укрылись кровяные пятна на ткани. Прежде он их видел только на рукавах рубашек фронтмена. Ноги подкосились. Больше не от увиденного, а от осознания. От осознания резкого спокойствия Фредди. От осознания потерянных времени и возможности.
— Всё великолепно, дорогуша.
Меркьюри развернулся на каблуках и удалился прочь. Ему хотелось кричать, забиться в углу и стонать от боли, которая разливалась по всему его телу. Хотелось закрыться от этого взгляда драммера, который вселил в него надежду, когда ее уже не было. Хотелось рвать и метать всё то, что он когда-либо создал. Смеяться и рыдать так громко, чтобы лопнули перепонки. Но он молчал, содрогаясь в истерике, закрывал себе рот несчастным платком с запахом Тейлора. Так поздно. Он понял свою надобность так поздно. Понял ее тогда, когда спасти уже ничего нельзя.
Мужчина поднялся на ноги, опираясь на стену. Уткнулся в нее лбом. Последние струйки слёз скатились по его рубашке и затерялись в броском орнаменте. Пока он еще здесь, пока он еще может смотреть в глаза несчастному Роджеру Тейлору, пока он всё еще может петь. Пока он всё еще Фредди Меркьюри…
шоу должно продолжаться, дорогуша.
