Вранов сон

Пахло тиной, илом и чем-то неуловимым, сладковатым. Где-то рядом мерно капала вода, было сыро и холодно. Не открывая глаз, он поднял непослушную руку и осторожно ощупал голову: виски были стянуты повязкой, задубевшая от крови ткань присохла к коже. Он поморщился, разлепил веки и вздрогнул: его окружала темнота. Неужели... ослеп? Но нет: через несколько минут привыкшие к сумраку глаза различили странное блёклое свечение. Одежда была влажной, сапоги — мокрыми насквозь. Он заворочался, попытался приподняться на локтях, но тупая пульсирующая боль в голове усилилась, вызвав приступ тошноты. Он повернулся на бок, и его вырвало желудочным соком. «Больно — стало быть, жив, — подумал он. — Кто-то вытащил меня. Вытащил...» Он помнил свинцовую тяжесть привязанного к ногам замшелого валуна, помнил врезавшиеся в запястья верёвки, злобные картавые выкрики, помнил, как сомкнувшаяся над головою вода окрасилась алым из рассеченной обухом топора головы. Помнил, как горели лёгкие, как он, не выдержав, распахнул разбитый рот, в который тут же хлынула вонючая муть. И — совсем смутно — помнил длинные извивающиеся ленты волос, которые показались ему водорослями, и белые руки, которые он принял за бред угасающего сознания. Стало быть, жив. Он хрипло рассмеялся, но сразу осёкся — покрытая корочкой кожа на размозженных губах лопнула, рот наполнился солоноватой влагой. Он попробовал осмотреться, не поднимая головы. Почва под ним была твёрдой, каменистой; темнота, гулкий плеск разбивающихся капель, свечение; так светятся мхи, он уже видел такие раньше. Скорее всего, грот или пещера. Оружия при нём, конечно, не было — меч отобрали сразу же, как только его голова встретилась с топором. Кто, и главное для чего, вытащил его из вод Быстры? Неужто селяки посчитали, что утопить его — слишком просто? Вряд ли. Таинственный благодетель выловил его, перетащил в укрытие, заботливо перевязал голову, но не снял с него промокших сапог, не развёл огня. Это казалось странным, ибо любому ведомо, что в этой местности скорее сгоришь от лихорадки, чем помрёшь от сотрясения и небольшой кровопотери. Так он размышлял, сотрясаемый ознобом, пока снова не провалился в забытье. Когда он вновь открыл глаза, сероватый утренний свет уже прокрался в пещеру. Он рассматривал неровные стены, причудливые каменные выступы. На одном, невысоком и плоском, похожем на пенёк, лежала сырая рыбина. Её чешуя серебрилась, круглый глаз вперился в уходящий во мрак свод. Лоскут на голове сменили — он был чистым и сухим. Одежда на нём почти высохла, но зубы отбивали дробь. Он снова попытался встать; на этот раз дурнота накатила не сразу, и ему удалось подняться на четвереньки. Переждав головокружение, он выпрямился, и, придерживаясь стены, побрёл на свет. В сапогах по-прежнему хлюпало. Пещера сужалась к выходу, становилось светлее. Грот выходил на реку. Щурясь, он рассмотрел противоположный берег Быстры — тот, обрывистый, с которого его и отправили вплавь, снабдив валуном потяжелее. Сейчас берег был полускрыт туманом, а тёмные воды реки были спокойны и безмятежны. Серое, набухшее, затянутое тучами небо нависало и давило, угрожая разразиться дождём. Ласточки сновали низко, взмывали и резко ныряли, почти касаясь грудками тусклого зеркала воды. Слева стеною чернел бор, справа темнела ольховина. Он оттолкнулся от шершавой стены, побрёл к реке, внимательно посматривая по сторонам и под ноги: тот, кто спас его, должен был оставить какие-нибудь следы. В этом месте левый берег был пологим, ноги заскользили по раскисшей почве. Чуть наискось от входа в грот, у самой воды, тянулся широкий след, а камыши были сломаны и примяты — здесь явно тащили тело. Его тело. Больше он не нашел ничего — ни следочка, ни отпечатка — ничего, что могло бы подсказать, в каком направлении ему искать, и стоит ли искать вообще. Вполне могло статься, что самым разумным было бы немедля уйти. Он постоял немного, размышляя и выбирая направление. Эта земля была ему чужой, но несколько дней назад Клим упоминал, что по эту сторону Быстры, не далее чем в двух верстах, есть ещё одна деревенька. Если это так, ему стоило держаться от неё подальше: вести о нападении на соседнее поселение скорее всего уже достигли её. Без меча он чувствовал себя голым, рука то и дело тянулась к бедру, погладить отсутствующий эфес. Нужно отлежаться, — размышлял он, — один-два дня, этого хватит. Потом — на большак: раздобыть оружие, лошадь. Если очень повезёт, подвернётся измученный бесконечной войной дезертир или безрассудный торговец, пожалевший денег на достойную охрану. Потом — рвать отсюда, рвать как можно дальше. Задерживаться рискованно, но прежде всего следует высушить ноги. Он уже видел, как крепкие и сильные воины умирают от нутреца, харкая кровью; по сравнению с медленным угасанием, утопление казалось куда более ласковой смертью. Меньше всего ему хотелось ещё раз столкнуться с солдатами. Вероятность была ничтожной, но он выбрал самый безопасный путь: держаться бора и двигаться вдоль реки под его покровом. Молодая поросль наступала, словно армия, отвоёвывая новые земли для леса. С каждым шагом она становилась плотнее, редкие кривенькие деревца сменялись стройными, стволы становились толще, кора — грубее, ветви — разлапистее, а простираемая ими тень — гуще. Он не собирался углубляться в лес слишком сильно, но ельник вдруг будто бросился ему навстречу и в мгновение ока окружил со всех сторон, неприветливый и тёмный. Воздух здесь был влажным, а переплетавшиеся запахи смол, хвои и прения напомнили ему причудливые благовония, когда-то доставшиеся им в качестве вознаграждения за голову чересчур удачливого купца. Они выручили за эти крошечные горшочки невероятную сумму золотом, но первый успех одурманивает, и всё было спущено так же невероятно быстро. Да… Это были добрые времена. Кто мог предположить, что разразившаяся через несколько лет война окажется настолько изнуряющей и растянется на годы, а их бравый отряд наёмников поредеет и превратится в жалкую кучку мародёров. Впрочем, скучать им не приходилось, а скука — единственное, что пугало его по-настоящему. Почва пружинила под ногами и скрадывала звуки, в мягком сумраке ощущение времени притуплялось. Полог леса был слишком плотен, и высмотреть положение солнца в узорных просветах было невозможно. Но он всегда мог положиться на своё тело. И сейчас голод подсказывал, что пора остановиться. Камень, который он подобрал у грота, лежал в поясном кармане, а кованая пряжка могла сойти за кресало. Он мог бы развести небольшой костёр и изжарить грибов, которые росли здесь в изобилии, но решил не рисковать и перекусить горьковатой чернушкой, собранной в мешочек из оторванного рукава рубахи. Ягоды были сочными и лопались на языке. Он отправил в рот последнюю, свернул тряпицу и сунул её за пазуху. Вытянулся на земле и осторожно опустил враз потяжелевшую голову на мягкую мшистую кочку. Хорошо… Лес укрывал и давал пищу, но ощущение смутной тревоги не проходило. Всё здесь будто дышало затаённой враждебностью. Жизнь, которую он вёл, быстро приучила его мгновенно засыпать и использовать для отдыха любую возможность, но сейчас нервы, натянутые, как тетива, не позволяли забыться. Всё из-за раны. Если подумать, ему повезло: когда ударяешься головой, ещё и не такое помстится. Он хмыкнул и закрыл глаза, изгоняя напряжение из каждой мышцы и приказывая телу расслабиться. Сколько раз они разбивали лагерь в мрачных ельниках, заболоченных балках и на пепелищах, оставшихся после их налётов, и никогда прежде его не беспокоили ни бессонница, ни смрад горелой плоти, ни души убитых. Да и как может беспокоить то, во что не веришь? А Клим верил. Приходила ли его душа к солдату, который перерезал ему горло? Боль заворочалась в висках, и он завозился, устраивая голову поудобнее. По щеке кто-то полз, суетливо и щекотно перебирая лапками. Он прихлопнул насекомое, а потом зачем-то посмотрел на ладонь: голова огромного муравья лопнула, как ягода чернушки, но лапки всё ещё дёргались. Точно так же прихлопнули и их. Они были сильны, но на каждую силу рано или поздно найдётся другая, неизмеримо превосходящая. Их отряд всегда нападал внезапно. Конечно, даже подготовленные селяне не смогли бы оказать им серьёзного сопротивления, но если риск можно было уменьшить, это стоило сделать. Простое правило. Те, кто любили рисковать, умирали рано. Это было небольшое поселение в несколько домов. Они налетели стремительно, поднимая коней на дыбы, выкрикивая устрашающие кличи и улюлюкая. Жители, занятые повседневными хлопотами, беспорядочно рассыпались в стороны, но ребята на гарцующих конях — «пастухи» — согнали их в кучу. Клим потребовал старосту, и, когда старика вытолкнули вперёд, ловко смахнул ему голову. Этот трюк они проделывали всегда: ничто не настраивает людей на нужный лад лучше, чем демонстрация серьёзности. Они собрали съестное и уже собирались приступить к настоящему веселью, когда появились солдаты. Сытые, хорошо вооружённые, в полном доспехе — не чета издыхающим голодранцам, с которыми отряду приходилось иметь дело до этого. Отряд отчаянно отбивался, стремясь обогнуть поселение, но его быстро оттеснили к реке. Бой был кипучим и коротким. Солдаты увезли всё, что любовно увязали в тюки грабители, и оставили после себя немалые разрушения — в отместку за схватку, в которую им пришлось ввязаться. По сути, армия и мародёры обходились с селянами одинаково: солдаты грабили их не более учтиво, чем лихие люди, так же подъедали всё, подобно саранче, а то, что не могли съесть, забирали с собой, не оставляя для посева даже плевел. Так же подминали молодух и вспарывали животы не в меру храбрым мужьям, вздумавшим помешать развлечению. Так же поджигали хибары, в которых нечем было поживиться. Вся разница между ними заключалась в том, что солдатам полагалось жалование, а мародёрам — виселица. Отряда больше не существовало. Он пришёл в себя от хриплого вскрика. Грязь и кровь, заливавшая лицо, не позволяли ничего рассмотреть, но он и так знал, что происходит: озлобленные селяне добивали раненых. Вскоре добрались и до него. Он чувствовал, как его подхватили за ноги и поволокли по земле. Валун, крики, всплеск, ледяная вода, волосы-водоросли… Он распахнул глаза и резко подхватился, хватая ртом воздух. Над ним нависала огромная лапа старой ели. Вокруг был лес. Деревья, — и никакой воды. Всё-таки задремал. Он сдавленно рассмеялся, дивясь своей новообретённой впечатлительности — ишь каким нежным стал! — и морок сна окончательно развеялся. После отдыха идти было легче и приятнее. Стало темнее, но бор больше не казался ему неестественно угрюмым. Он едва ли успел сделать пятьсот шагов, когда заметил слева отблеск пламени, то проглядывавший сквозь перехлёст ветвей, то скрывавшийся за ним. Костёр? Охотник? Стоит проверить; возможно, ему представится шанс раздобыть оружие гораздо раньше, чем он мог предполагать. А если удача будет щедра — он разживётся водой и менее приметной одеждой. Пересохший рот мгновенно наполнился слюной, а губы сами собой раздвинулись в улыбке. Он крадучись приблизился к кромке широкой проплешины. Могучий ствол и густая сень дерева надёжно скрывали его от чужих глаз. В центре прогалины, вокруг танцующего костерка, сидели трое. По виду — обычные деревенские парни, крепкие, с мощными шеями. У высокого, сидевшего лицом к укрытию, было глуповатое выражение, но ширина плеч и длинные жилистые руки с лихвой компенсировали скромные тактические способности. Все трое были вооружены, но выглядели понуро. Он почувствовал укол разочарования и тихонько цокнул языком. В лучшее время да с привычным мечом у него были бы все шансы выстоять против троих, но теперь об этом и думать было нечего. Что ж, знать не судьба. Он собирался отступить, когда высокий нарушил молчание и сказал остальным: — Вдругорядь не пойдём… Сами пускай. Сидевший справа вздохнул, поднял палку и пошевелил хворост. В воздух взмыл хоровод искр, костёр затрещал. — Оно конечно… Да только выжить сперва надобно, — отозвался левый. Вновь воцарилась тишина. Нужно убираться. Он сделал шаг назад и замер, уловив за спиной приглушённое, почти беззвучное рычание. Медленно обернувшись, он встретился взглядом с крупной белой собакой. Очевидно, она всё это время была позади, наблюдая за незваным гостем. Глаза псины внимательно следили за ним, вздёрнутая верхняя губа обнажала клыки. Внезапно она подняла голову и сипло завыла, привлекая внимание хозяев. Люди на прогалине схватились за оружие. Бежать не было смысла. Сопровождаемый собакой, он выступил вперёд, в круг света. Поднял раскрытую ладонь на уровень груди, а потом прикоснулся пальцами ко лбу в жесте мира, принятом в этих местах. — С правдой пришёл к вам, добрые люди, — после долгого молчания слова давались тяжело. Он заметил, как разгладился лоб высокого, но остальные смотрели настороженно. Они были вооружены, он — нет; они выглядели полными сил, он был бледным и осунувшимся; но они боялись его — он понял это по тому, как ходили их желваки, по закаменевшим мышцам и скованным позам. Они не привыкли держать оружие. Ну, это уже что-то. — Мы рады тебе, добрый человек, — высокий сделал приглашающее движение. Все понимали, что он лишь уважил обычаи и об истинном гостеприимстве речь не идёт. — Как звать тебя? — Зови меня Враном, — ответил он и, ко всеобщему изумлению, присел у костра, принимая приглашение. Все трое назвались и заняли свои прежние места. Преломили хлеб, продолжая начатую гостем игру, перебросились ничего не значащими фразами. Вран отметил, что они избегали вопросов, ответы на которые заставили бы их схватиться за оружие. Они не хотели знать, кто он, а он не хотел говорить, поэтому через некоторое время между ними установилось странное взаимопонимание. Постепенно стало ясно, что каждый из троицы мысленно возвращается к чему-то, что тревожит гораздо больше присутствия проходимца с лицом головореза. Возможно, это новое знание могло сыграть ему на руку. Он ждал и молча жевал хлеб — душистый, домашний, ещё не зачерствевший. Высокий время от времени поглядывал в сторону гостя, и взгляды явно были оценивающими. Наконец он выпрямился, будто принял какое-то решение, и сказал: — Ты выглядишь человеком надёжным и сведущим… Сведущим в тонких делах. Вран усмехнулся про себя: его много как обзывали, но надёжным — ни разу. Он отложил хлеб. — Может, и так. Высокий переглянулся с приятелями, и все они заметно приободрились. — У нас есть затруднение… Вижу, у тебя тоже, — высокий кивнул на пустую перевязь. — Без оружия путешествовать не с руки, а? Подсоби нам, и заберёшь меч сразу, а назавтра, здесь же, получишь кошель. Коли подтвердишь, что сладил с делом. — Сперва я хочу услышать о затруднении, — Вран подобрал хлеб, отряхнул от жухлой хвои и снова заработал челюстями. И он услышал. История была до того нелепа, что в любой другой ситуации он поднял бы детин на смех. Но нужно быть глупцом, чтобы отказываться от дармового меча, и он, поломавшись для вида, принял задание. Жаль только, что вторую часть вознаграждения он не смог бы получить при всём желании: того, с чем ему полагалось разобраться, попросту не существовало. Собака кружила вокруг, то приближаясь, то скрываясь из виду. Вчетвером они приблизились к кромке леса — ему снова предстояло спуститься к Быстре. Стемнело, и рассмотреть отороченную высокой травой заводь отсюда было невозможно, но дорогу высокий объяснял толково. Они уговорились встретиться у кострища на следующий день, и Вран наконец получил меч. Это было безыскусное, но добротное оружие. Он приладил его к бедру и, оставив нанимателей, зашагал вперёд. Он не собирался возвращаться. На открытом пространстве он был как чирь на лбу, и это ему совершенно не нравилось; он намеревался убраться отсюда сразу же, как только проклятую луну закроет тучей. Он знал: деревенские настолько страшились «плохой» заводи, что не осмелятся задержаться надолго и проследить за ним. Удивительно, что именно этих растяп отрядили изничтожить «зло». Меч приятно оттягивал пояс. Жизнь начинала налаживаться. Лобаста! Вот ведь… Он улыбнулся, вспоминая, с какой серьёзностью ему поведали о причине всех несчастий, за год приключившихся с деревней. Впрочем, всегда проще обвинять в бедах нечисть, а не князька. Он почти миновал заводь, когда лунный свет стал ярче и приобрёл необычную лихорадочность. Если сейчас взять левее, пройти сотню шагов и снова подняться к бору, то… Громкий всплеск заставил его обернуться к реке. Вран замер. Прямо напротив него, по пояс в воде, покачивалось оно. На вытянутом лице выделялись глаза — бесцветные, круглые, лишённые век. Нос был маленьким и плоским, как у кочевников. Широкий безгубый рот сжимал отчаянно бьющую хвостом рыбину. Мокрые и невероятно длинные волосы облепляли маленькие, едва намеченные груди-бугорки. Сосков не было. Шея, руки, — весь силуэт был тонким и каким-то неправильным, неестественным. Какое-то время они смотрели друг на друга, не шевелясь. Вдруг выражение лица существа неуловимо изменилось. Оно двинулось к берегу — сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. На мелководье оно уже не плыло, а ползло, опираясь на руки и ловко ими перебирая. «Как животное, — подумал Вран. — Оно движется, как животное». Из воды показался хвост — он начинался там, где у людей заканчивается срам, и был невероятно мощным и гибким. Оно остановилось, когда их разделяла всего пара шагов, выплюнуло рыбу и подтолкнуло её вперёд. Вран осторожно перенёс вес на привычную ногу, понимая, что попытка будет только одна — оно слишком быстро. Меч с тихим шорохом покинул ножны и вошёл точно в сердце — по крайней мере туда, где оно должно было бы находиться. Широкий рот существа распахнулся, и из него вырвался клёкот, похожий на птичий. Круглые глаза стали ещё бледнее. Когда оно обмякло, Вран высвободил клинок, помогая себе сапогом, и перевернул тело на спину, чтобы осмотреть. Он не заметил этого раньше, но и кожа, и хвост были покрыты тонкой мерцающей плёнкой. Он с любопытством провёл пальцем по чешуйкам, и на нём остался зеленоватый след. Что ж, кажется, он всё-таки получит свой кошель. Плоть легко разошлась, но перерубить кость хвоста было не так просто. Он отёр пот со лба; да, для этой работы куда лучше подошел бы топор. Завороженный хвостом, он не враз сообразил, что отделить голову было бы намного сподручнее. Наконец дело было сделано. Вран поднял обрубок, увенчанный широким плавником, и невольно залюбовался переливчатой игрой света. Вдруг он нахмурился: казалось, отделённая часть с каждым мгновением становилась всё легче и прозрачнее, пока вовсе не исчезла, оставив после себя только знакомый налёт. Он бросился к телу, но и оно уже начало растворяться в воздухе. Если бы несколько лет назад кто-то сказал ему, что он станет подавать пиво, скоблить столы и убирать чужую блевотину, Вран бы рассмеялся. А может, заодно перерезал бы шутнику горло. Но жизнь длинна, и никто не может знать, что ждёт его за очередным поворотом. Может, невероятная удача, а может — случайное падение с лошади, которое перевернёт всё с ног на голову. Он отставил кувшин, обогнул стойку и прохромал к двери: сегодня закроется пораньше. Трактир был маленьким, но удачно расположенным. Он долго пытался придумать название позатейливее, а потом плюнул и намалевал на вывеске «У Врана». Треснувшая кость никогда уже не позволит ему вернуться к прежней жизни. Нога пылала в жару, отнималась на холоде и ныла перед дождём. Он, в общем-то, почти смирился. Всё было не так уж плохо. Но в те ночи, когда луна светила особенно ярко, ему снился один и тот же сон. Он никогда не мог вспомнить его полностью, но каждый раз просыпался, хрипя и держась за горло, а лёгкие горели, будто были заполнены водой.