Наказание

       Алекс с трудом разлепляет опухшие веки, щурясь от мутного света и пытаясь разглядеть обстановку — он совершенно не понимает, где он, и голова болезненно тяжёлая. Взгляд натыкается на сидящего в кресле старика, и сердце сбивается с ритма, в горле сохнет, а паника стучит в висках. Нордстром не двигается, слепыми глазами смотря на плитку под ботинками, похожий на охотника в засаде. Алекс дёргает связанными руками, с трудом садится, стараясь не издавать ни звука, не отрывать взгляда от мужчины ни на секунду. Но Нордстром реагирует на тихий звон наручников и поворачивает голову, резко вставая. Алекс испуганно вздрагивает, отползая к стенке. — Отпустите меня, пожалуйста, — шепчет окровавленными губами Алекс, наблюдая за приближающимся Норманом. — Нет. Вы ворвались в мой дом, убили моего ребёнка, и вы должны понести наказание. Ты должен. И ты будешь наказан. — Ребёнка? О чём Вы?       Он недоумённо хмурится, лихорадочно вспоминая всё, что случилось после того, как они ступили в проклятый дом, но никакого ребёнка здесь не было и они никому не вредили. О чём говорит этот сумасшедший? — Она была беременна. — О господи… — он сдавленно выдыхает, а тошнота поселяется в желудке.       Всё должно было быть иначе.       Нордстром дёргает и крутит какой-то рычаг, и ремни, опутывающие тело Алекса, на которые он поначалу не обратил внимания, поднимают его в воздух, разводя ноги в стороны. Страх липкими щупальцами сжимает горло, мешая дышать — поза не оставляет пространства для фантазии, никакой двусмысленности.       Господи. — Пожалуйста, не надо. Не делайте этого. — Это твоё наказание, — хрипит старик, беря ножницы и подходя к нему. Он пытается сдвинуть колени, но крепления позволяют едва ли сдвинуть их на дюймы, и мужчина одной рукой с лёгкостью открывает себе доступ к его заднице, разрезая джинсы. — Господи, не надо, прошу, умоляю… — он беспорядочно умоляет, ощущая, как чужие грубые руки лапают его бёдра и ягодицы, и смаргивает выступившие слёзы.       Как же страшно. — Бога нет, — отрезает Нордстром, и Алекс слышит его сбившееся тяжёлое дыхание, отдающее набатом в грудину.       Он поджимает губы, понимая, что что-то говорить бесполезно — всё уже решено, его мольбы могут только подстегнуть чужой садизм. Нордстром звякает чем-то, и его прошибает пот, из ранки на губе в рот течёт солёная кровь, воображение рисует картины одна хуже другой, и хочется убежать и спрятаться в своей комнате до конца времён. — Расслабься, или будет очень больно.       Смоченные чем-то липким и тёплым пальцы трут между ягодиц, оглаживают вход, и паника шумит прибоем в ушах. Алекс зажмуривается до пятен под веками и послушно пытается расслабиться, понимая, что иначе всё будет совсем плохо. Немного получается, и Нордстром, заметив это, впихивает в него палец, фалангу за фалангой, и Алекса выгибает на ремнях дугой, он тяжело дышит и остро ощущает каждый дюйм так, словно засовывают дубинку.       А ведь это только один палец.       Он беззвучно умоляет прекратить, но в него погружают второй, следом третий, вертят и раздвигают, и он плачет сквозь зубы от унижения, стыда и распирающей саднящей боли. Алекс хочет, чтобы Роки пришла и спасла его, остановила это безумие, но в то же время не хочет, чтобы она увидела его таким, вот так распятым и обесчещенным.       Хотя он навряд ли сможет пережить эту ночь.       Мужчина вынимает пальцы и приставляет член, мокрый, отвратительный, и Алексу дурнеет слишком сильно. Он хочет сказать, что его сейчас вырвет, но не успевает — медленно погружающая головка сменяется резким толчком, и вот внутри уже целый ствол, а крик застрял в горле. Он инстинктивно сжимается, пытается свести бёдра, но Норман хватает его, раскрывая шире, и слёзы текут по вискам в уши. Алекс судорожно сглатывает, часто моргая, а задний проход горит от боли — в нём ритмично скользит толстый член, хлюпая обилием искусственной смазки, и ему кажется, что с каждым толчком он уплывает всё дальше и дальше, оставляя своё грязное тело на растерзание.       Я надеялся, что мой первый раз будет с симпатичной девушкой, с Роки, но вместо этого меня насилует старик в подвале.       Могло бы быть смешно, как начало чёрного анекдота, но Алексу не до смеха — его трясёт, от слёз ничего не видно, от шума крови ничего не слышно.       Но вот Нордстром входит особенно глубоко, замирает и глухо рычит. Алекс понимает, что он кончил, и гадкое осознание, что он полон чужой спермы, помечен, накрывает, топит, мешая дышать. Как такое могло произойти? Как он мог вляпаться в это? Как ограбление могло трансформироваться в изнасилование?       Где-то на периферии сознания мелькает облегчение от того, что всё закончилось.       Закончилось же?

***

— Алекс! Алекс! Приди в себя! Господи, что он с тобой сделал?! — Роки? — он приходит в себя, с трудом фокусирует взгляд на взволнованной девушке, которая, услышав его голос, радостно улыбается.       Сколько прошло времени? Как она здесь оказалась? Где Нордстром? — Да! Это я. Как мне спустить тебя? — Там, рычаг, — Алекс кивает в сторону, и взгляд натыкается на лежавшего у стены Нордстрома.       Кровь на его голове и явно то ли мёртвое, то ли бессознательное состояние вызывают злобную радость.       Получил, ублюдок.       Мысли прерываются внезапным падением, и Роки тут же подбегает, расстёгивая наручники.       Он свободен. И им пора сваливать из этого дома.