Спи спокойно

      Сколько в жизни ещё придётся пройти путей       И какие нас ждут отчаянные бои?       Настоящее счастье — это растить детей,       У которых глаза такие же, как твои.       Когда мне было пятнадцать, я часто путала сны с реальность. Мать говорила, что всему виной моя закоренелая эфемерность. С годами такого рода путаница происходила со мной всё реже (возможно, это было первым признаком того, что я взрослела) и вот, я уже почти забыла про неё… Если бы… Всё построено на этих двух словах, которые иногда дают некую иллюзию для жизненного стимула…       Я увидела его в госпитале после полугодовалой разлуки… Это был всё тот же Саня: зеленоглазый, худощавый, непосредственный, вот только ноги ему уже не подчинялись…       Я с трудом сглотнула, заставляя себя приблизиться к его койке. Он знал, что я здесь, даже не поворачивая головы. Эта особенность опытного пограничника пугала меня с нашей первой встречи, а сейчас… бросала в смертельную оторопь. Я взглянула на него ещё раз, как бы заставляя се6я убедиться в том, что это именно мой Саня. Да, это он, глаза не обманывали меня. Стриженный по-армейски, в тельняшке без рукавов, с разбитыми губами. Это «мой» Саня.       В госпитале меня не стали обнадёживать, прикармливать сахарными иллюзиями. Саня не пойдёт. А если и пойдёт, то можно считать, что чудеса есть.       Я ничего не хотела считать. Не на математике. Так легче, хотя многие хотели бы со мной поспорить. В одном я была уверена точно: мир внутри человеческой головы — действительно мир страдания. В наших умах действует «отрицательный закон чайной ложки». Всем известно как он звучит — "если в банку с нектаром добавить ложку яда, получиться банка яда". Нас куда проще сделать несчастными, чем счастливыми. Я впервые была согласна с этой клишированной зарисовкой обездоленного человека. Наверное, от того, что я сама стала таковой.       Дни тянулись подобно размотанной катушке. Это было на толику похоже на мир после замужества — мир постоянного ожидания. Вот только раньше оно было сладким, ванильным даже. Я подсознательно знала, что скоро мой Саня шагнёт на порог, он будет улыбаться, от него будем пахнуть верностью и порохом. Вот только теперь не ждать мне пограничника с заставы, а ждать инвалида из госпиталя.       И все эти дни я думала, что сплю. Ведь реальность не может быть настолько жестокой! Но потом я отогнала переслащённые иллюзии и убедила себя в том, что возможно абсолютно всё!       Ежедневные самопроизвольные загрузки не помогали. Перед моими глазами всё время вырисовывался Санин профиль в инвалидном кресле. Я до сих пор не могла поверить в то, что выбора нет, что теперь придётся привыкать к совершенно другой жизни, жизни, о которой я слышала только из разговоров и телевизионных репортажах.       Ночью я проснулась от внезапного холода, охватившего всё тело. Знаете такое чувство, когда хочешь не плакать, ни кричать, а орать во весь голос. И орать до того момента, пока не осипнешь. Но я чувствовала, что крика нет, что глотка пуста, и что вся эта пустота, мгновенно разлившаяся по всему телу, лишает меня способности жить дальше. Я чувствовала несказанную опустошённость. Я боялась засыпать, выключать свет, ходить по дому. Сани не было рядом…       Я обхватила дрожащими руками тёплую чашку с кофе, нажала на красную кнопку пульта. Накрашенная дикторша в элегантном костюме быстро заговорила о недавних репортажах. Корреспондент в бронежилете стоял на фоне развалин Грозного. Конфликт второй чеченской вовсе не шёл на спад…       Я выключила. Осознание больно ударило меня. Слёзы струились по моему лицу, я чувствовала, что не в силах чего-либо произнести. Единственная мысль, приходящая на ум, не давала покоя...       «Я никогда, никогда не брошу его.»       Он появился на пороге квартиры ровно через три дня. В сопровождении своих армейских друзей, что теперь были на полкорпуса выше его. Они угрюмо оглядывали меня, говорили, чтоб держалась, ничего не советовали, только один из них бросил пару дежурных фраз относительно оформлению пенсии инвалида. Я кивнула, больно прикусив губу. Мне почему-то хотелось, чтобы они не уходили как можно дольше, ведь потом я останусь наедине с ним, инвалидным креслом и дрожью в руках. Тот, Саня, что смотрел на меня, опираясь на подлокотники кресла и тот Саня, который был раньше. Я знала, что не скоро привыкну к этой большой разнице...       И вот они ушли. Хлопнула дверь. Погас свет в прихожей…       Я долго сидела в гостиной, боясь подойти к нему. И вот он позвал меня. Я вошла в нашу комнату. Всё было как раньше: тёмный ковёр на стене, герани на подоконнике, тома тяжеловесной прозы на верхней полке, но почему-то с присутствием этого "другого" Сани всё в комнате мгновенно показалось мне другим.       Он развернулся ко мне, протянул руку. Я приблизилась. Саня улыбался. Так же, как и раньше: непосредственно и весело.       — Прости, что подвёл...       Я прикусила губу.       — Перестань.       Я поднимаю голову. В его глазах стоят слёзы.       — Что делать будем?       Шестерёнки в коляске зловеще скрипнули, как бы подтверждая всю тяжесть нашего положения.       — Жить...       Он прислоняется к моему плечу лбом. Я обвиваю руками его шею. Пусть знает, что я не никогда его не брошу...

***

      Я никак не могла привыкнуть к шуршанию шин, к громким толчкам кресла, что переезжало через плинтуса. Если Саня повиновался (но не смирился) этой участи, то я никак не могла привыкнуть к ней, как и к тому, что теперь не будет долгих разлук, армейских весточек, проглаживаний парадного кителя... Прежнего Сани тоже не будет...       Изначально он часто падал, пересаживаясь в кресло, не хотел принимать мою помощь, жутко стесняясь своей характерной для инвалида нерасторопности. Я старалась его не смущать, но и не помочь не могла.       Не прошло и недели с Саниного прибытия, как соседки начали жалостливо смотреть в мою сторону, понимающе покачивать головами. Ситуация обострилось после того, как одна из них нарочито вызвала меня на разговор, посочувствовала, сделала кисло-сладкий комплемент относительно моей красоты и молодости и, наконец, подвела к тому, что и было причиной разговора: а не бросить ли мне инвалида?       Секунду-другую я укоризненно смотрела в её любопытные глаза, в обрамлении тяжёлых очков. Хотелось плюнуть. Плюнуть ей прямо в лицо. Но я сдержалась.       Ещё в госпитале хирург старательно намекал мне о том, о чём говорила соседка. Я и тогда старалась не слушать, наверное потому, что решила никогда не бросать Саньку. Я вспомнила этот разговор и, зайдя в квартиру, что есть силы разревелась. Зашуршали шины. Он появился быстро, помог снять пальто, убрал сумку, привлёк к себе, обнял. Всё такой же: по-армейски стриженный, в тельняшке, вот только в инвалидном кресле... Прости, родной, никак не могу привыкнуть.       Утро. Звон будильника. Я встала, подбирая волосы... Сани рядом не было. Он находился на кухне. Сидел за столом, мрачно опустив голову, а рядом, на моём месте, стыл чай и блинчики. Я знала, знала, о чём он думает. Вот только, я его никогда не брошу!...       Прошло два месяца. Я, может, обвыклась даже. Шорох шин стал привычным, постоянное присутствие Сани и сочувственные вздохи соседей за моей спиной тоже. Как будто бы я жила так всегда и ничто не вызывало у меня ни удивления, ни разочарования. Я относилась ко всему как к должному. Единственное, что удивило меня в один из серых повседневных вечеров, это запах в лаврового листа и моющего средства. В квартире тихо невероятно. На плите стынет флотский борщ, на батарее сушатся водолазки, на полке аккуратно лежат свёрнутые вещи. Саня дремал за столом, положив голову на книжный переплёт…       Сколько времени мне понадобилось для того, чтобы понять, что так теперь будет всегда, что Саня в долгу никогда не останется?..

***

      Воскресный вечер. За окном пахнет весной. Пьянит медовый запах черемухи. Он проник даже в темную кабинку лифта...       Скрипучие двери открываются, я тяну ручки коляски на себя и вот мы уже за пределами подъезда. Запах черемухи стал ещё более осязаемым, мы вбираем его в себя, будто целебный напиток…       Саня ловко пересаживается на скамью. Некоторое время мы молча сидим, поглядывая на танец мошкары под куполом потухшего фонаря, на череду проплывающих мимо облаков… Неожиданно Саня накрывает мою руку своей ладонью.       — А помнишь, ту ночь?..       Саня кивнул, не задумываясь. Я знала, что тот момент он будет помнить всегда.       — 00:00 на часах, — продолжаю напоминать я, — загадывай желание…       Он поворачивается в мою сторону, смотрит так же, как и тогда: неуверенно, волнительно, влюблено.       — Ты — моё желание...       Прижимаюсь к его плечу щекой, беззвучно целую, ловя губами сгущающиеся сумерки… И вот я тащу коляску в подъезд. Осталось только надеяться на то, что Саня не услышал переслащённое «бедняжка», адресованное соседками лично мне...       Ночью мне не спалось. Я не переставала ворочаться. Дремота пришла неожиданно и то, её быстро разогнал скрип кресла. Я старательно выжидала сон ещё добрых десять минут. Он бы, может быть, и прошёл не будь маленького червячка волнения, что подтачивал меня из нутрии.       Я резко вскочила. Ринулась в санузел… Саня сидел около ванны, прижавшись плечом к стиральной машине. Правая рука нервозно подрагивала, сжимая бритву, поднесённую к пульсирующему запястью, с которого стекали багровые капли…       Слышал. Он всё слышал.       Я резко вырвала станок из его руки, отшвырнула, и, сдавив пальцами виски, надсадно закричала:       — Ненормальный!       Саня повернул голову ко мне. В его зелёных глазах стояли слёзы. Я громко выдохнула и заплакала, уткнувшись в его плечо, и всё время повторяла: «ненормальный, ненормальный, ненормальный, я никогда, никогда тебя не брошу!» Он тоже плакал, крепко прижав меня к себе…       Прошло несколько дней. Мы старались не вспоминать о той ночи... Я так же приходила домой, где плавал запах супа, где было выстирано бельё и разложены книги, где уже не было пылесборников и не политых гераней. Где был Саня, который всегда ждал меня, который крепко обнимал по ночам, который был рядом…       Субботнее утро. Трель телефонного звонка раздражала больше, чем ежедневный крик будильника. Я резко встала, побежала к трубке. Ласковый голос матери приветствовал меня.       — Мама, ты знаешь который час? - буркнула я в ответ.       — Детка, прости! Я опять забыла, что наши часовые пояса не совпадают!       Пф, узнаю свою забывчивую мать. Никак не может привыкнуть к тому, что после замужества я из Новосибирска переехала в Подмосковье.       — Мама, что-то случилось?       — Это как посмотреть, детка...       Безусловно, она знала, что моя жизнь кардинально поменялась. Но с её стороны поддержки было совсем немного, больше преобладало сочувствие. И я почему-то знала, что наш утренний разговор будет касаться той темы, которую я не хотела затрагивать.       Я терпеливо выслушала её упреки относительно моего замужества, что она больше всего боялась, что я всю жизнь буду мотаться с узлами по пограничным заставам, и теперь поняла, что такая учесть куда лучше, чем жизнь с инвалидом.       Это было ожидаемо. Но удивило то, что в циники затесалась моя мать.       Я бросила трубку, а потом, не задумываясь, отключила телефон.       Я вернулась в комнату. Саня дремал. Я легла рядом с ним, обняла его широкую спину, уткнулась носом в плечо. И это было счастье — счастье надёжное и верное, счастье без страха за завтрашний день.       Хотелось зарыдать. Я знаю, как плакать в душе, чтобы никто не услышал, как ждать окончание чёрной полосы, как жить дальше, невзирая на сложности…

***

      Я больше не включала телефон... А всё так же приходила в идеально чистую квартиру, всё также засыпала, чувствуя Санино присутствие рядом. Ведь благодаря ему, я стала совсем другой. Улетучилось легкомыслие, исчезла юношеская эфемерность. Всё стало на свои места с его приходом в мою жизнь. Я уже не могу без него...       В открытое окно впорхнул игривый вечер. Пахнуло приближающимся летом. Саня сидел за столом, напротив распахнутых оконных створок. Он о чём-то думал. Я тихо позвала его. Он повернулся ко мне, протянул руку, я приблизилась… Мы сидели так долго-долго, провожая солнце, и думали об одном и том же…       Я вернулась с работы на полчаса раньше. В квартире пахло пионами и, кажется, варёной сгущёнкой. В кухне действительно стояли пионы. Багряные, свежие, пахнущие летом…       Зашуршали шины. Я удивлённо скосила на Саньку глаза.       — Как же ты их достал?       Он улыбнулся.       — С Днём Рождения!       Мы пили подслащенный каркаде и говорили, говорили, говорили… Время утекало сквозь пальцы, а нам было всё равно...       Уже глубоким вечером, когда я выходила из санузла, я видела, что Саня открыл верхнюю антресоль. Он... стоял, опираясь на тумбу, и что-то искал… Я зажмурилась, когда он сделал несколько неповоротливых шагов.       — Ты не видела мой старый свитер?       Я отрешённо помахала головой... Саня развернулся к столу. Он ходил! Неуверенно, неповоротливо, но он… ходил!