Говорят, что от ненависти до любви всего один шаг?
Посмотрим, как быстро я сломаюсь и сойду с ума.День первый.
Мне трудно это признавать, но я истерил и кричал. Я не пошёл на работу только из-за того, что там больше не будет тебя, хотя до конца не понимал этого. Я разгромил всю квартиру, порезался и ушибся. Чуть не сбрил себя налысо и не выколол глаза, чуть не активировал порчу в жилом доме. Все люди не слышали и не знали о том ужасе, который творился в моей квартире, потому что изоляция стен оградила их от меня, как железной холодной решёткой. Только тогда я впервые понял, что называют «болью». Я сжёг почти все растения и вещи, которые оставались целы и не порваны после моего нервного срыва. Я даже не смотрел, что я сжигаю. Просто тупо кидал вещи и листья растений на газовую плиту, пустыми и заплаканными глазами пялясь куда-то в пустоту. Я знал, что могу делать в своей квартире всё, что угодно — ты не проберёшься сюда более, украв вторые ключи и не обнимешь за плечи. Но лишь мысль о том, что ты жив, не давала мне покоя. «Предатели должны умереть…» — с этой мыслью я заснул на полу в гостиной, уже мало напоминавшую ту уютную и светлую комнату, которая находилась тут ещё сутки назад.День второй.
Здравствуй, пробуждение около полудня. Я ничего со вчера не ел, потому как только проснулся, сразу подбежал к холодильнику и съел почти всё, что там находилось нетронутым доселе. Может, Мори-доно знает о моих тайных чувствах, даже не известных для меня, к Дадзаю, и поэтому не послал ко мне одного из своих мелких посыльных, что бы проверить, всё ли хорошо? Он ещё та хитрая чмошная тварь. Я лежал на полу около открытого холодильника, который неумолимо пищал, сообщая, что в него поступает слишком много тёплого воздуха. Потом я просто моментально встал и при помощи гравитации чуть не снёс его, но всё же, закрыл дверцу. Еле перемещая ноги, я не дошёл до ванной, так и сполз по её стенке, и повторял в слух, постепенно говоря всё громче и громче: — Дадзай, падонок! Ты не мог уйти! Нет-нет-нет-нет! Время пролетело быстро, а я до поздней ночи повторял эти слова, корчась от боли в груди и от вчерашних синяков и порезов, которые обострились так внезапно, что даже заставили подпрыгнуть меня на пороге у входа в царство Морфея. И я уснул. Опять.День третий.
Думаешь, всё закончилось? Нет, всё стало только хуже. Из-за тебя. Я не жалею о том, что выпил почти всё вино; оно помогало от боли, но не так сильно. Утром я заявился в Мафию, чуть стоя на ногах, и кричал на всё здание: «Сука, я знаю, что ты здесь! Ты не мог уйти!» Меня притащили обратно домой, и дали отгул на неделю. Хотя зачем? Мори, наверное, прекрасно понимал, что такого сильного работника больше нет. Визуально — его все видят, а внутри — он полностью пустой. Хм, знаешь, Дадзай? Я ещё не до конца сошёл с ума. Это лишь крайняя часть того, что кипело всё это время внутри меня. Но вспыхнет эта ярость, или нет — я не знал. Большого труда мне стоило доползти до кровати, где я допивал бутылку вина. А потом свалился от изнеможения.День четвёртый.
Депрессия? Да. Я по началу сам не поверил, что такое происходит со мной и сейчас. Я полдня стоял у раковины и лил на себя воду. Смотрел тупо в одну точку. А потом взял и забил на всё к хуям, подошёл к ноутбуку и смотрел фильмы. Фильмы про самоубийства. Хотел понять, чем ты так заинтересован в них. Я сумасшедший? Не знаю. Взял еду, которая осталась на кухне и смотрел фильмы до самого позднего вечера. А потом решил попробовать на себе. Помнишь тот нож, который ты мне подарил? Дадзай, даже не догадываешься о том, что именно он разрезал ту мягкую кожу, к которой ты любил прикасаться. Мне было больно несколько секунд, а потом тепло прошло по всему моему телу. Я одновременно опустился и поднялся до твоего уровня; не знаю, как по-точнее сказать. И тут я понял. Сейчас я могу во всех подробностях и красках описать то, что ты испытывал, проходясь лезвием по запястью. Только тебе не было больно. Ты аккуратно надавливал на лезвие, лишь регулируя поступление крови из вен. Ты знал, из какой вены сколько идёт крови. Видимо, немалого труда тебе стоило изучить вдоль и поперёк толщину и длину всех вен. Я знаю, что в тебе был гораздо больший тёмный мир, чем просто контакт со смертью. Но тебе не было больно, когда ты резал себя. Ты уже настолько привык портить своё идеальное тело, что оно приняло эту жуткую участь и не доставляло хлопот его хозяину. А потом — ты закатывал глаза и стонал из-за дрожи от неимоверной теплоты, что заполняла тебя изнутри. Резкая волна холода накрывала порез, что тебя заставляло повторять это снова и снова. А я этого не чувствовал в полной мере. Поэтому больше двух раз пробовать не стал. Взял бинты из аптечки и замотал руку. Теперь я почти как ты, Осаму.День пятый.
Весь мир стал похож на какую-то сложную игру на выживание в постапокалиптических условиях. Вернее, только для меня. Это пятый день, когда я нахожусь в живых, а мои мысли — это мой дневник для будущего поколения, если он сохранится. Никто не знал, что мне настолько больно. А всю эту боль причинил мне ты, Осаму. Больше я не буду называть тебя по фамилии, ведь ты так низко пал в моих глазах, что просто не достоин обращения на «Дадзай-кун». Я принял осознание того, что тебя больше нет в этом мире для меня. Но всё ещё хотел, что бы ты вернулся. Скорее всего, ты настолько ленивый, что не удосужился замести за собой следы и даже не сменил место проживания. Теоретически, я сейчас могу прийти к тебе и накричать. Только я не знаю, что буду делать после того, как накричу. Убью? Активирую порчу? Или, может быть, убью себя? Глупый Тюя Накахара, ты даже не думал о всех возможных последствиях. Я всё ещё смотрел фильмы про суицид. Мне уже было посрать на всё, — на Мафию, на свою квартиру, на жизнь, на то, что происходит вокруг, на тебя. Может, я до конца не понимал, что ты мне нужен, но, по крайней мере, постарался себя убедить, что тебя нет. И убедил плохо. С каждой минутой, мою голову всё чаще посещала мысль о моём визите к тебе. Вскоре, я уже ни о чём не мог думать, кроме как об этом. И я решил, решил пойти. Я не знал, для кого или для чего это делаю, что хочу доказать или сказать этим поступком, что я буду говорить и делать, когда достигну цели, которую, я, даже не поставил, на что надеялся. Где-то в глубине души неумолимо дребезжал, плакал, вырывался крик, который больше не хотел быть взаперти в клетке, в которой его, собственно, никто даже не держал. Идти в «гости» около полуночи — лучшее, что пришло на голову шляпнику.День шестой.
Осаму, я так давно не ходил в гости, что я даже забыл, как это делается. Что берут с собой, как одеваются, как стучатся, что говорят и делают. Я пошёл так, как захотел, — в шляпе, чёрном кардигане, белой кофте и рваных облегающих синих джинсах. Взял с собой — нож. Не знаю, пригодится он мне или нет, но должен был быть готов ко всему самому неожиданному и страшному. Впрочем, меня уже было трудно напугать, — вот мне, наоборот, не составило бы труда напугать бывалого убийцу одним своим взглядом, который в эти дни стал похож на твой, Осаму. Такой же холодный, корыстный и бесчувственный, ставящий на первое место только свои приоритеты и интересы, которому абсолютно плевать с высокой горы на всех, кто касается хотя бы слегка, своей жизни. Я не помню, сколько я шёл. Но по Йокогамской тишине было понятно, что уже далеко за полночь. Я бы мог забыть всё на свете, но только не ту квартиру, где ты живёшь. Третий подъезд, 12 этаж, вторая квартира слева. Эти слова лежат в самых ценных уголках моей памяти и дожидаются, когда хозяин соблаговолит их наконец-то использовать. Я стою у двери в твою квартиру. Я не знаю, спишь ты, или нет; лежишь или стоишь; плачешь или смеёшься. Может, ты где-то рядом, такой же сломанный ублюдок, как и я. Стоишь у двери и не знаешь, что будешь делать. А может у тебя был план, который ты годами отрабатывал самым извращённым способом, и сейчас хочешь посмотреть на плоды своих стараний. Я ничего не знаю. Я стою и буду стоять, пока не решусь войти. В гостях — что в неволе. Я вспомнил эту пословицу слишком поздно, ибо облокотился на дверь, и та с едва слышным скрипом приоткрылась. «Теперь нет пути назад.» — Подумал я, и тут же услышал рваный выдох. Он был очень близко, потому я предпочёл встать к стене у входа спиной, закрыть глаза и представить, что сейчас будет. Так я простоял около полуминуты, неслышно дыша, но и хозяин квартиры никуда не сдвинулся, словно чего-то выжидал, так же равано дыша. Тишину в подъезде разрывает хриповатый, но всё же тот самый родной в мире голос, который я помнил и вспоминал каждую ночь: — Ну привет, рыжий, — я так давно не слышал твой голос в живую, что вздрогнул. Не знаю, почувствовал это ты, или нет, но вздрогнул я сильно. И эта интонация имела лишь две стороны: первая, которая даёт понять, что ты пережил примерно тоже, что и я, и вторая, поверхностная. Холодная, именно та, что вызвала у меня дрожь. Казалось, что тебе было так плевать на меня, что ты даже не соизволил пригласить в квартиру. «А мне и так хорошо!» — Мысленно передразнивал тебя я. И опять тишина. Даже для такого простого приветствия нужно продумать всё тщательно, не показывая лишних эмоций. Но тогда я не знал, что ты в деталях видел всё, что со мной происходило. — Привет, Осаму, — растягивая гласную «а», полушёпотом ответил я. Ты непредсказуем, потому я не знаю ничего, что может случится в следущий момент. — Заходи, — краткое, едва слышимое, раздалось из квартиры. Я не знал, что мне делать, ведь доверять тебе больше не мог. Но тело не послушалось, лениво и одновременно нервно тронулось от стены, неся меня на ногах к двери. Остановился я уже по своей воле в дверном проёме, со внутренним испугом обнаружив, что ты стоял по другую сторону стены ровно там же, где стоял я в коридоре несколько мгновений назад. Я очень старался не показывать никаких чувств, но подрагивание пальцев очень напрягало меня, и ты это заметил. Медленно, будто выжидая чего-то, ты отошёл от стены за дверь, и теперь мне было ещё страшнее куда-либо двигаться. Но если пришёл в гости, — то будь добр, Тюя, проходи. Я вошёл. Моему глазу предстала довольно мрачная, и, как мне показалось, однокомнатная, квартира. Запах застоявшегося воздуха, какой-то непонятной гари и грусти внедрился в мои ноздри. Ты копался где-то в ящиках и упорно что-то искал, делая вид, что меня тут нет, при этом сохраняя молчание и непоколебимое выражение лица, будто знал, за чем я пришёл. Я даже забыл, что хотел сказать или хотел ли что-то вообще. Я аккуратно снял свою обувь, бросив взгляд на твою рубашку, под которой активно двигались лопатки, естественно, обмотанные бинтами. Ты встал, так ничего и не взяв. Это был отвлекающий манёвр или одна из твоих идиотских шуток? Чуть не задев меня, ты неспеша направился куда-то вглубь квартиры, а я последовал за тобой, будто хотел чего-то добиться. То, как ты себя по-домашнему вёл, привело меня в лёгкий шок. Ты стоял у плиты и готовил кофе. Не хотел засыпать при гостях, да? Тем не менее, я сел на диван в гостиной, перед которым стоял деревянно-стеклянный журнальный столик, и стал наблюдать за тобой, как за чем-то важным. Мне стало спокойнее только от осознания твоего присутствия. Моё внимание привлекла красная, слегка подержанная книжонка, которая ютилась в рядах других чёрных и тёмно-коричневых книжках на средней полке шкафа. Я встал, подошёл и взял её. Прочитав первое слово, я с отвращением понял, что это полное пособие по суициду, или «1001 способ, как покончить с собой.» Тем не менее, я открыл, и начал читать. Имея свойство быстрого увлечения, я и не заметил, как на заднем плане исчезли какие-либо звуки и признаки того, что Осаму готовит. Ведь это именно то чувство страха и осознания ситуации, когда твои глаза смотрят на стенку, прекрасно понимая, что сзади тебя стоит человек? Впервые мне стало по-настоящему страшно. Конечно же, это был ты, Осаму. Ты постепенно приближался ко мне, подобно кобре навстречу оцепеневшей добыче. Когда ты коснулся холодными руками моих плеч, я больше не почувствовал того облегчения, что ты давал мне раньше. Я опустил голову, нервно бегая глазами по полу и в надежде нащупать нож рукой под портупеей. Как сильно изменилась моя температура тела, когда я не нащупал его. Я чувствовал каждым участком тела твою жадную и до дрожи страшную улыбку, из которой моментально вылетел горячий воздух и опалил мне шею. — Ты проиграл, Тюя — эту фразу он прошептал мне прямо на ухо, от чего по моему, ранее незыблемому, подобно скале, телу, промчалось стадо мурашек. Я опустил голову в предвкушении самых неожиданных выходок от Осаму. Невнятный звук ткани, а потом — молнии. Далее — продолжительный шорох, который оканчивается падением чего-то железного.Что ты задумал?
Потом — самое странное. Ты обхватываешь мою шею руками, а одной проводишь по щеке тем самым ножом, который я не нашёл у себя. Теперь я понял, какой же ты ублюдок. Я зажмурился из-за открывшейся ранки, из которой неуверенным струйками потекла кровь. Я выронил книжку из рук, сделав шаг назад. Я коснулся чего-то твёрдого, но не знал, чего. Ты бросаешь нож далеко, я не успеваю уловить взглядом, куда. Потом одна твоя рука тянется к ширинке моих джинс, а я всё ещё стою в непонимании происходящего. «Стоп. Я позволил Осаму приблизиться ко мне?» И замахиваюсь на тебя ногой, но… Ты уходишь от неожиданной атаки. «Что за херня?!» — Подумал я, уже находясь под наглым шатеном, лёжа на ковре с полуснятыми брюками. «Ой-ой… Да у тебя стояк!» — Пронеслось мигом в голове, хотя я уже понимал, что меня либо выебут со всей щедростью, либо изнасилуют до потери сознания. Ты надавил рукой на мой пах, от чего стало неприятно, и я почувствовал, как энергия возбуждения стала отливать к моему члену. Блять, только не сейчас! А ты надавил ещё сильнее, нагло открыв рот и сказав ужасно мерзким тоном: — Расстёгивай мою рубашку. Из-за сильного упора рукой в пах, я не мог сопротивляться, и, смотря на тебя полным ненависти и гнева, глазами, стал медленно расстёгивать рубашку. А на твоём, отныне уродском, лице, красовалась нечеловеческая улыбка. Когда я закончил, ты убрал руку с паха и повалил меня обратно на ковёр с такой силой, что я прилично так ударился головой. Далее, разорвал мой свитер настолько быстро, что я подался вперёд и вновь упал. Обрывки свитера полетели в неизвестном направлении, как и джинсы, которые были стянуты твоей свободной рукой в один миг. Теперь я лежу в одних боксёрах под тобой, похожий на шлюху. Как мерзко осознавать это положение, которое не изменить даже всеми усилиями. Не смотря на всю ситуацию, добрая половина мозга говорила мне, что это правильно. Но во мне остался кусочек той мести, которая будет жить со мной до конца. Я подался вперёд, замахнувшись обеими руками прямо в твою ненасытную рожу. Но опять бесполезно. Я был шокирован. Вместо того, что бы ударить тебя, я оказался в ещё более неудобном положении, нежели раньше. Ты заткнул меня грубым поцелуем, прокусывая нижнюю губу до крови, из-за чего я издал громкий стон тебе в рот, а ты продолжил уродовать мои губы. Одной рукой взял мои запястья и прижал их к ковру, а другой связал их верёвкой, появившейся как будто неоткуда. У меня остались только ноги, то ты сел на них и перекрыл крови путь, от чего я переставал чувствовать нижние конечности довольно быстро. Когда руки были обезоружены в прямом и переносном смысле, ты вновь потянулся к моему паху, с каждой секундой только углубляя поцелуй. Воздуха мне стало не хватать, и я издал ещё более громкий стон Осаму в рот, чьи руки уже давно ласкали мой вставший член. Теперь в этой комнате два предателя, — Осаму и мой член. Я начал задыхаться, машинально покусывая язык и губы шатена. Ты отстранился, оставив между нами нить слюны. Я жадно начал хватать воздух, а ты спустился ниже и очень больно, до крови покусывал мою шею и кожу на ключицах. Я уже не стеснялся постанывать Дадзаю на радость, ведь удержать этот стон было абсолютно невозможно. Ты жадно кусал мой впалый живот, от чего я изгибался в спине, продолжая пошло стонать, сам не замечая этого. Ты зачем-то потянулся. Этим «чем-то» оказалась смазка. Она развеяла ванильный запах по всей комнате, чуть приглушая старый душный воздух. Достал свой член и обильно смазал его. И я понял, что сейчас будет больно, ведь твоё достоинство было очень даже внушающих размеров. Перевернул меня одной рукой, из-за чего я охнул, касаясь свежими ранами от укуса, колючего ковра. Потом я почувствовал, как ты наклонился к моему уху, и возбуждённо прошептал: — Умоляй меня сделать это, и я поимею твоё тело от всей души, — от таких слов мои волосы встали дыбом. Твой горячий член, в ожидании, медленно прошёлся по моим ягодицам, и застыл между ними. Я не знал, что мне делать. Всей душой я ненавижу тебя, ты покинул Мафию, насрал на всех, в том числе и на меня, предал босса, но почему я открыл рот, что бы сказать эти слова?! Почему мне так хотелось этого?! Я сглотнул, и дрожащим, заикающимся голосом, который слился со стоном, проговорил: — П-прошу… Тебя… Умоляю… Аах! — Я не успел договорить ещё одно слово, как ты быстро и полностью вошёл в меня. А я, как последняя шлюха, издал полу-крик, полу-стон, изогнувшись в теле. Из глаз моментально бызнули слёзы, а рот застыл в немом крике, потому что ты вдалбливался в меня без единой капельки сочувствия или чего-то на подобии этого. Я, казалось, уже процарапал ногтями ковёр; было невыносимо больно. Хотелось скорчился и громко плакать, но ты мне не позволял, потому что уткнул меня носом в ковёр, не давая захватить и капли воздуха. Я потерял счёт времени, боль во всём теле сменилась неимоверным наслаждением, и я уже стонал только от мысли, что Осаму имеет меня. Ты излился в меня, заполнив всё изнутри беловатой спермой, и вышел; я кончил сразу после, издав громкий крик и стон. Но ты не спешил слезать с онемевших ног. А наоборот, перевернул меня, пока я не потерял сознание, и повертел в руках моим же ножом, от чего я быстро пришёл в себя и изогнул бровь, одновременно гневно смотря на Дадзая, и спрашивал взглядом, что это значит. — Малыш Тюя, всё хорошее имеет свойство заканчиваться. Сейчас наступает момент расплачиваться за удовольствие, потому не кричи; тебя никто не услышит, — Осаму сказал мне это, отбивая интонацией каждый слог, каждую букву, будто упорно репетировал несколько лет, и вот настал тот момент, когда он применит это на практике. Он взял с полки пистолет, который, я почему-то раньше не заметил, попутно разрезая верёвку, сковывающую мои руки, и с абсолютно спокойным выражением лица дал его мне, но пока отдавал, прибавил: — В нём одна пуля. Не промахнись. Падонок… Ты прямо сейчас устроишь двойной суицид?! Мразь, теперь я тебя ненавижу. Я помню, как ты заходил в ближайшую кофейню и предлагал официанткам двойной суицид, от чего они краснели и отмахивались рукой. На самом деле они хотели звонить в полицию и с криками просить о помощи, но лишь из-за приличия этого не делали. Теперь ты совершишь его с парнем. «Будто ты прекрасно знал, что сейчас я ненавижу тебя. Умная тварина. Ты изуродовал моё тело, а теперь убьёшь. Я знаю, что это конец, и конец для нас обо…» В этот момент я замялся, задумавшись над последней фразой: «Конец для нас». Ведь нажать на курок — так просто. И избавится всего лишь от одной жизни из семи миллиардов других, что проживают на планете. Тут я встретился с таким непонятным чувством… Я не могу его объяснить… Но… Я ненавидел и любил Дазая одновременно. И понял, что сегодня в этой квартире умрёт только один человек. Я дрожащей рукой взял пистолет, с, как говорил Осаму, одной пулей. Я почувствовал на своём горле холодный металл. «Тебя убьют твоим же ножом… Как ты низко пал, Тюя Накахара.» Ты посмотрел на меня так спокойно, будто когда мы в первый раз шли на задание вместе, а ты этим взглядом успокоил мою дрожь в теле, и я справился с ним. Но я не думаю, что этот взгляд заставит сделать меня всё, что ты захочешь. Я… Не могу. Я так жалостливо смотрел на тебя, больше заботясь не о своей жизни, а о том, что на этой Земле больше не будет твоих кофейных глаз, изящно забинтованного тела, тёмно-коричневых растрёпанных волос. Я направил пистолет на тебя, но не выдержал и заплакал. Ты перестал давить ножом на шею, и нахмурился. Медленно-медленно наклонился к моим изуродованным губам, и поцеловал нежно, будто извиняясь за всё то, что сотворил со мной, и поспешно отстранился, направляя дуло пистолета себе на лоб. Я больше так не мог. Хотелось рвать, метать, кричать, плакать; делать всё, что угодно, только не нажимать на курок пистолета. А ты холодно сказал: — Три… — я понял, что это уже не обратить вспять. Я сновал глазами по каждой линии твоего идеального тела, бегло запоминая того Дазая, который был в этом мире. — Два… — ты надавил чуть сильнее на моё горло, от чего я начал захлёбываться слезами и подступившим комком в горле. Оставалось меньше пяти секунд, что бы успеть сделать с этим миром всё, что хотел. Но единственное возможное сейчас, это прокричать: — Осаму, тварь, я люблю тебя! — Один… — ты успеваешь понять значение тех слов, которые я тебе прокричал, перед тем, как самостоятельно нажал на курок пистолета и перерезал мне глотку. Ты изначально знал, что я не выстрелю, потому незаметно обхватил мою руку своей, и спокойно сделал то, что хотел сделать уже двадцать лет. Что же, тебе это удалось. Поздравляю, Дадзай-кун.А потом всё стало чёрным, и все мои молниеносные мысли прекратились биться в сумасшедшем круговороте. А ты впервые ласково улыбнулся, и упал, сохраняя улыбку на своём окровавленном лице.