Вечером в четверг

Саске приходил в эту квартиру каждый четверг, закидывал свой комплект ключей на одну из полок шкафа купе, сиротливо оставлял свои ботинки на коврике. Кроме него входной дверью в этот день никто не пользовался, так что мешать они совершенно никому не могли. Наруто обычно был у себя в комнате — лежал на диване с ноутбуком на руках или устраивал лежбище на полу, обкладываясь старыми эскизами и пытаясь работать. Они не здоровались, Саске молча заносил продукты на кухню, заполняя до отвала холодильник ровно на неделю, а потом ставил чайник и ждал все шесть минут, пока вода нагревалась, на кухне. Если он опускался на диван рядом с Наруто, то заставить себя отойти от него без уважительной причины было жизненно невозможно. Когда он открывал кремовую дверь ногой, неся две дымящиеся чашки с собой, Наруто смотрел на него смеющимися глазами, улыбаясь тепло и приветливо. Саске старался не думать о том, что этот человек единственный на всем белом свете продолжал так открыто проявлять к нему дружелюбие. Но, возможно, дело было в самом Наруто. Его никогда не интересовало, насколько мудаковатая личность перед ним — если он видел в нем хоть что-то достойное внимания, то вцеплялся в него клещом и не отпускал до тех пор, пока его вездесущности не сдавались с потрохами. Саске гордился тем, что был самым крепким орешком из его коллекции — прежде, чем они подружились, ненавидели друг друга почти три года. Но теперь он совершенно без ужимок ходил по чужому — уже давно родному — дому и сросся с его хозяином настолько прочно, что вырвать из жизни эту убогую квартиру у черта на куличиках казалось непосильной задачей. У них не было общих дел или занятий. Просто с Наруто было... Спокойно. Уютно, совершенно естественно и по-домашнему. Он ложился к Саске на колени или облакачивался плечом, читая книгу, Учиха укладывался рядом и позволял себя обнимать всё ещё крепкими и широким руках. Саске приходил под вечер, потому что уйти с работы было непозволительной дерзостью, которую отец обязательно поставит ему потом в упрек, как так, сын, ты же наследник. В этой квартире, на третьем этаже с левой стороны, он не был Учихой. Условно — теме, друг и товарищ. Без имён, званий и статусов. Последнее, что интересовало Наруто — его родословная. Саске приходил всегда под вечер, стараясь успеть к одиннадцати и до полуночи у них было немного времени на чай и тихие разговоры. В последнее время Наруто было все сложней поддерживать привычную громкость и бодрость. Силы стремительно угасали. Саске приходил в эту квартиру каждый четверг, зная, что этот вечер и эта ночь только его — в эти дни у них с Наруто было свое время, их личное, интимное, особенное. Саске приходил сюда на регулярной основе с тех пор, как узнал о достоверности диагноза и не мог заставить себя проигнорировать эту маленькую обязательность даже из-за работы. Отец, правда, впервые решил проявить тактичность и накидывал в два раза больше работы в среду — к четвергу Саске успевал освободиться от всех положенных сверхурочных. В квартире Наруто имелось две комнаты, кухня и смежный санузел. В одной комнате стояла тахта, на которой он, подростком, ночевал, но, с тех пор как Ирука сменил жилье, Наруто по праву занял большой диван в полу-гостиной. Они никогда его даже не раскладывали: раньше было незачем, а теперь у Наруто банально не хватало на это сил. Но, впрочем, в этом были и плюсы — в узком пространстве они лежали так близко, как только могли и Саске с трепетом вслушивался по ночам в чужое глубокое дыхание. В ночь с четверга на пятницу он никогда не высыпался. Почти всегда Наруто вздрагивал, дергаясь во сне от боли и Саске вцеплялся пальцами в ткань его футболки, до рези в глазах жмурясь и вдыхая чужой запах. От него пахло лекарствами, стиральным порошком и все теми же апельсинами, из-за которых в носу у Саске щипало. Но он лежал, вдыхая так глубоко, что начинала кружится голова. Так глубоко, чтобы этот запах въелся в него и запомнился, отложился в памяти как драгоценное сокровище. В последнее время Саске начал становится слишком сентиментальным. Когда он уходил утром, не особо торопясь, Наруто вставал и проводил его до двери. Там они стояли мучительно долго, пока Саске с усилием воли не разжимал пальцы, заставляя отпустить его футболку и убраться прочь из этого дома, пока сердце не вылезло через рот и не приказало послать всех нахрен и остаться. Но Наруто это не нравилось. Он не злился, как раньше, громко причитая, просто улыбался понимающе, успокаивающе и наставлял, словно маленького ребенка — так нужно, теме, ты же сам знаешь. Конечно, Саске знал и понимал. Отец не терпел препинаний, требовал на правах наследника едва ли не сверх меры и если Саске смел возражать, то долго и с расстановкой указывал Саске на его место. Саске знал это, но, честное слово, идиотизм Наруто был заразительным и впивался в кожу вместе с запахом апельсинов — хотелось послать весь мир к чертям и навсегда запереться в этой убогой квартирке с ним наедине. Но, конечно, Наруто это не одобрял. Он провожал его с улыбкой, позволял целовать себя так долго, пока не начинало сводить скулы и повторял из раза в раз, что ждёт его. Когда бронзовая кожа отсырела и покрылась вазью проступающих синюшних вен, Саске чаще стал игнорировать работу. Но во все дни, кроме четверга, у Наруто тоже были друзья. Приходил Киба, громкий и активный, приходил Шикамару, слишком ровный и спокойный, приходила и Сакура, которой все тяжелей было скрывать накатывающее отчаянье за напускной бравадой. В убогую квартирку у черта на куличиках приходило слишком много людей — все пытались урвать у Наруто побольше времени, напоследок, дабы запомнить его даже таким — совершенно высохшим и мертвенно бледным, но с все той же мягкой и ясной улыбкой. В один из четвергов Саске приехал в восемь, с пустыми руками и сразу кинулся к нему. Наруто больше не мог ходить самостоятельно, судно стояло рядом с кроватью и к нему каждый день приходили медсестры. Саске кинулся к нему, забрался под бок, укрываясь крайем тяжелого одеяла и Наруто так привычно засопел ему в ухо, что казалось, будто он не был похож на скелет, у которого кожа грозилась лопнуть от напора костей, растягиваясь на рёбрах до придела. В тот четверг Саске обнимал его сам, не слишком крепко, чтобы не делать больно, но, конечно, под морфием Наруто вряд ли бы что-то ощутил. Ту ночь он не спал совсем, беззвучно сотрясаясь от избытка чувств. На утро Наруто едва проснулся с ним, кашляя натужно, и Саске позволил себе опоздать на целых четыре часа, пока утыкался в пшеничную макушку носом и вдыхал до черных пятен перед глазами. Ему позвонили в пятницу вечером, через шесть часов, сообщив о регистрации смерти, было пять тридцать семь, Саске так долго пялился на дисплей, что семёрка сменилась пятёркой. Когда он приехал в больницу, спустя меньше чем через полчаса, в приемной его встретила Сакура — неопрятная и совершенно разбитая. Красные глаза и слипшиеся ресницы — она всегда плакала много. У Саске глаза были настолько сухими, будто он не моргал, по меньшей мере, недели две. Он пробыл там с ней практически до позднего вечера, пока она рядом продолжала сотрясаться в судорожных рыданиях. Приехали Цунаде и Джирая, оба с посеревшими лицами и постаревшие на лет двадцать — в последние недели они почти все свое время старались уделять крестнику, словно пытаясь восполнить все потеряны за годы моменты. Саске хотелось с ядом колко упрекнуть их в том, насколько ничтожно мало они ему дали, но правда была в том, что все страдали одинаково. Наруто ушел не один — он забрал с собой их всех, оставив с зияющими дырками посреди грудины. На похоронах было не так уж много людей — самые близкие и до кого смогли дозвониться. У Цунаде был настолько паршивый вид, что вообще удивительно, как она смогла разобраться со всеми документами и формальностями. Он бы не выдержал и пяти минут обсуждений материала для обивки гроба. Солнце, словно в насмешку, ясно сияло в зените, но, конечно, это было так символично — оно провожало в последний путь свое любимое дитя. Наруто всегда казался больше отделившимся лучом яркого светила, чем человеком. Плакали почти все, даже отморозок Сай, который едва ли что-то понимал и вообще знал, что такое эти чёртовы слезы. Киба выл громче всех, подражая своим псинам и его отчаянное, дикое завывание вгоняло всех в ещё большую истерику. В гробу он лежал сухой, белый, как лист бумаги, с впалыми щеками и сухими волосами. Саске гладил мертвую щеку так долго, не решаясь оставить прощальный поцелуй на лбу, что приводить в чувство его пришлось посторонним. Шизуне едва ли не силой оттаскивала его от гроба. Когда его опускали в яму, обитую малиновым мягким атласом, Саске едва стоял на ногах. Оглушенный, находящийся в прострации, он даже не понимал, что происходит — все казалось настолько неестественным и сюрреалистичным, что в глазах начинало рябить. У Саске дергалась шея из-за перенапряжения, пока он смотрел на этот чертов гроб, в котором навсегда закрыли его добе, что в груди вдруг зашевелилось тревожное чувство. Вы что творите, мрази, а ну верните его обратно! Обезумевшего Саске успели словить до того, как он сиганул прямо в могилу, пытаясь спасти Наруто. Что за чушь, хоронить Узумаки — да он же живее всех живых, вы в самом деле идиоты. В чувство его привела Цунаде, неожиданно свирепо отвесившая ему оглушающую пощечину. Голова мотнулась в сторону, мир перед глазами поплыл. Когда истерика отступила и он осел на колени прямо на землю, по щекам потекли соленые слезы. Саске даже не заметил, как они там появились. Когда могилу закапывали, тихо переговариваясь, рабочие, Саске едва дышал. Прощаться было совсем не для него. Прощаться с Наруто — что могло быть смешнее и тупее. Он не слышал никого и не видел ничего вокруг. Хоронить Наруто было так неправильно, у Саске все внутри переворачивалось, грудь болела почти физически, дыхание сбивалось и норовило прекратиться. Саске без раздумий сейчас сдох бы к чертовой матери. Мир вокруг стремительно рушился. Он приехал в его убогую квартиру, упал совершенно никакой на долбаный диван и зарыдал. Так горько и безудержно, как только мог. Слезы лились градом, не прекращаясь, истерика захватывала с головой. Саске в беспамятстве заливался слезами и соплями, кашляя и харкая из-за недостатки воздуха. Но ничего вокруг не менялось. Наруто, — из всех людей! — был всё ещё мертв. Саске не знал, что теперь ему делать. Жизни впереди не было, не существовало. Осознание того, что ещё недавно дышащий, функционирующий человек мертв, все неукладывалось в голове. Все не могло закончиться так, Саске физически, упрямо не верил — кто угодно, но не он. Не Наруто. Он не мог. Не мог... Но рыдания возобновлялись едва стихая, дыхания мучительно не хватало, жизни впереди решительно не было — там, на кладбище, Саске должен был лечь с ним в тот гроб и заснуть, как в любой четверг и они бы лежали вместе, обнявшись, как так и надо, и на душе у Саске было бы так легко и спокойно. Диван пах лекарствами, застоявшимся запахом испражнений и яркими цитрусами, — у Саске щипало и так красный и мокрый нос — но он лежал, дышал, вдыхал последнее, что осталось. Родное, родное, такое, блять, родное. Отец был возмутительно тактичен, позволяя сыну проститься с его единственной и самой сильной любовью и совсем ничего не смог сделать, когда сына нашли в собственной блевотине в убогой квартире на третьем этаже слева, вечером в четверг, отравившегося снотворным. Их похоронили рядом. Как так и надо.