я падаю в омут.
делаю непроизвольный вдох.
и вот я слышу, как тёмная вода
заполняет мои сердечные шлюзы.
она плещется о стенки легких.
заливается
через каждую пору
в коже.
смешивается с моими клетками.
вклинивается в молекулы днк.
Пламенной розой горел закат, отбрасывая свои пурпурные лучи на её силуэт: они тонули в её волосах, растворялись на матовой коже, горели яркими искрами в зелени её глаз. Она расположилась вальяжно, будто специально чертовски идеально сливалась с интерьером, хотя всё вокруг кричало: «тебе здесь не место, Офелия Гвидичи». И когда она неуверенно открывала замок его двери, каждый уголок трейлерного парка словно шептал ей вслед на ухо: «уходи, иначе сгоришь, иначе он тебя поглотит, как алый диск горизонт». Находиться здесь невероятно больно. И дело не только в том, что в комнате всё ещё витает запах его одеколона. Слишком много воспоминаний, складывающихся в единый пазл, который малышка Гвидичи по глупости растоптала своими любимыми каблуками.
Ей становится трудно дышать, когда дверь открывается: дыхание перехватывает как в их самую первую встречу на обочине Гриндэйла, и от этого еще больше горчит в душе. Лишь с приходом в её жизнь Свит Пи Офелия Гвидичи узнала, каково ходить по острию своего самообладания, стараясь не упасть в пропасть отчаянья. Только он научил её всем оттенкам боли: начиная от колющей внутри ревности при виде Южного с дочкой мэра, заканчивая бессонными ночами, когда от тоски хочется взвыть, а от ненависти буквально лезешь на стену — настолько калейдоскоп эмоций прожигает твой рассудок. Змей врывается в трейлер, словно вихрь, словно торнадо, уничтожающее все вокруг. Но разве это не он уже давно буквально снёс петли дверей своего трейлера и последние остатки её гордости?
Лия хочет подорваться с места и тот час убежать что есть сил, однако виду не подаёт. Она дерзко смотрит ему прямо в глаза, сузив их в хищном прищуре. Гвидичи, с присущей ей грацией кошки, нагло закидывает ногу на ногу и устраивается поудобнее. Обыкновенная манера юной северянки — смотреть на мир свысока, гордо задрав голову и скрывая за всей маской идеального высокомерия страх обнажить подлинные чувства. Ей хочется, чтобы он увидел всю глубину её безразличия и огромными усилиями твердит своему нутру держаться, мысленно призывая остатки уверенности и твердости выдержать их противостояние, но подсознание твердит лишь о том, что Офелии не вынести этого сражения: ни сейчас, ни сегодня, ни завтра, ни через неделю,
никогда.
Их глаза встречаются — его карие, наполненные ненавистью и презрением, против её зелёных, которые в лучах уходящего солнца отливают золотом. Она сжимает свои до тошноты сексуальные скулы и нагло смотрит своими огромными и, казалось, невинными глазами, которые настолько яркие, что кажется если их промыть водой, то раковина окрасится в изумрудный. И эта борьба, такая мучительно долгая длинною в пару бесконечных минут, предательски медленно скользящих в полумраке комнаты, сводит с ума, вонзаясь осколками непогашенных чувств. Для Свит Пи в ней всё слишком правильно и гармонично, что порой его одолевает желание взвыть, когда он мысленно сопоставляет её безукоризненную внешность с её грязными поступками. Он боится вновь поддаться её идеально чувственному образу.
— Нахуя? — он, наконец, прерывает молчание. — Нахуя ты притащилась сюда?
В ответ она вопросительно вскидывает левую бровь и по-хозяйски откидывается в его кресле.
— А что, нельзя? — она подпирает рукой подбородок и бесстыже смотрит ему в глаза. — Я не могла больше ждать.
Его выводит из себя её самомнение. Сначала эта шлюха вламывается в его жилище, а теперь ещё и нагло раскидывается на его территории. Змей крепко сжимает кулаки и, не желая отвести взгляд от её
любимого омерзительного лица, мечтает заткнуть её дерзкий ротик. Офелия, словно чувствуя это, закусывает нижнюю губу, будто напоминая о том, чем порой он был занят.
— Мне нравится это кресло, — продолжает Лия, мягко гладя ручку кресла тонкими пальцами. — Сразу вспоминаю, как иногда хорошо мы с тобой проводили время на нём.
— Заткнись, — злобно бросает Свит Пи. — Заткнись и проваливай, дрянь.
Девушка перекидывает волосы на другую сторону и, по-детски хлопая ресницами, делает удивлённое лицо, словно не понимает причину его злости. Змей знал, что косить под дурочку — ещё одна уловка этой маленькой твари, на которую он, к сожалению, регулярно вёлся последние несколько месяцев. Но разве мог он не верить
этим глазам?
— Сколько раз ты ещё прогонишь меня, надеясь скрыть, что хочешь, чтобы я осталась?
Данный вопрос — провокация в чистом виде. Он знает, что таким образом Гвидичи хочет развести его на чувства и в очередной раз вывернуть его потрёпанную душу наизнанку. Она, словно эмблема на его куртке, хочет ужалить его своими словами да побольнее — ей нравится читать подтекст его действий и озвучивать действительный расклад.
девочка, зачем я вообще
встретил
тебя.
это была самая ужасная —
и прекрасная — встреча.
меня прокляли небеса.
10 раз переехал трамвай,
туда и обратно.
как я тебя ненавижу, девочка.
как.я.тебя.
ненавижу.
Змей не знает, чего он хочет больше: схватить её чертовы патлы и вышвырнуть за дверь или насадить её по самые гланды и долбить её грязный рот, наслаждаясь тем, как нежные губы скользят по всей его длине. Он хочет, чтобы эта шлюха давилась собственной слюной, силясь сдержать рвотный рефлекс, а затем сглотнула и причмокнула губами, напоследок обсосав головку. Свит Пи, на самом деле, совсем не прочь позволить ей остаться в этом кресле, но только если с закинутыми на его плечи ногами.
— Я не приглашал в свой дом подстилку упырей, — бесстрастно отвечает парень и бросает вторую пару ключей на тумбочку у кровати. Он тут же замечает, как она беспокойно елозит на покрывале и, не дав ей сказать ни слова в своё оправдание, продолжает: — Я давно в курсе, что ты спала с Малахаем. Он один имел тебя на капоте своего пикапа или позвал дружков?
Офелия сильнее упирается в спинку кресла и, не в силах дышать, напрягается, словно струна — ещё немного и вот — вот порвётся. Холод его ответа опаляет ее, леденящим пламенем сжигает уверенность, отрезвляет рассудок, заставляя готовиться к новой атаке. И пускай она вновь проиграет,
не заметив не увидев, как он силится не разъебать мамину вазу на полке над головой Гвидичи вместе с её ахуевшим личиком, сдаться в их словесной перепалке было бы совсем не в её стиле.
— Я сама могу решить, что мне следует и не следует делать, — её губы кривятся в усмешке. Она настолько сногсшибательно утвердительна в своём безразличии, что уже не может остановиться. — И неужели ты не хочешь принять тот факт, что я совсем не против ебаться с ним, да и не только на капоте? Возможно даже с несколькими парнями из его банды.
На минуту он путает ненависть с болью.
Или не путает? Может ли быть, что адская дырень в его душе действительно носит именно это название? Возможно сейчас, сгорая дотла внутри от одной мысли, что грязные руки упыря касались её там, где Свит Пи совсем недавно доводили её до пика наслаждения, он
на пару минут навсегда возненавидит её. Так и должно быть, думает он, его чувствам уже давно пора из красочных превратиться в чёрно — белые, а потом и вовсе потерять свой цвет, превратившись в горстку пепла поперёк горла, которую без труда можно сплюнуть. Разве кому — то нужен испорченный фильм?
— Сколько ты еще собираешься отсиживать здесь свою разъёбанную жопу? — он скользит взглядом по её шее и его передергивает от мысли, что эта падаль могла прижимать её к кровати так, как любил делать это он. — Или мне позвонить, чтобы твой ёбырь забрал тебя?
Его слова так и повисают в тишине, падая на неё вуалью печали. Она роется в сумочке и достаёт
ту самую кожаную ключницу, которую он отдал ей в тот день, когда они весь вечер провели за просмотром глупых американских комедий. Тогда он смотрел на неё и думал, что, возможно, действительно получится. Именно так, как выходит у всех нормальных парочек с замашками на «долго и счастливо».
— Питер, — спокойно говорит Лия, вставая с кресла и одёргивая помятую юбку. — Я пришла отдать ключи. Я не могу больше хранить их у себя.
Его имя из её уст больше не такое сладкое, как яркий блеск на её губах. Оно слишком горькое, оно как пачка дешёвых сигарет, которые он покупал, когда ему было тринадцать. Однако в голову уже не даёт, а лишь остаётся мерзким послевкусием.
— Оставь там, — тихо говорит Змей, указывая на обувницу около двери. Офелия слишком близко, она слишком родная, слишком необходимая, её не хочется
отпускать. — Можешь не прощаться.
Она уходит тихо, будто никогда и не приходила. Их конец похож на штиль - полную противоположность её громкого появления в его жизни, когда от каждой встречи несколько дней всё ещё шумело в ушах. Внутри него всё падает:
он больше не обладает ею. Она исчезает из его жизни и больше ёбаная ключница не даст ему надежду, что следующим вечером солнце будет также утопать в её каштановых волосах.
Небосклон поглотил алый диск.
я задыхаюсь.
задыхаюсь от осознания
неизбежности
и предопределенности
конца.
всё строго по сценарию.
это словно закрывать глаза руками
и пытаться поверить в то,
что раковая опухоль ушла.
