Что в памяти твоей, Тюлип О'Хейр?

      Тюлип не африканка, не негритянка даже, так серединка на половинку. Сколько в ней той крови осталось, если ее отец — чернокожий, куда больше похожий на африканца, чем Тюлип носил фамилию О’Хейр, ирландскую фамилию.       Тюлип выросла в Америке и отец ее, и дядя, и дед, и еще пара поколений предков. Эта культура впиталась в ее кровь и плоть, с материнским молоком впиталась всем О’Хейрам задолго до рождения Тюлип.       Тюлип — католичка, пусть и не особо ревностная. Тюлип с самого детства проводила в часовне Кастеров и возле нее больше времени, чем все ее сверстники вместе взятые, кроме разве что Кастера-младшего.       А вуду? Что она знает о вуду? Меньше, чем любой среднестатистический человек, прочитавший соответствующую статью в википедии. Потому что Тюлип и в голову никогда не приходило читать этот бред. У нее и других дел всегда было предостаточно.       Тюлип не африканка, она американка до мозга кости.       Но в мрачных и затхлых гробницах, лежащих в трижды клятой земле Ангелвиля, Тюлип физически ощущает, как в груди у нее, встрепенувшись, просыпается нечто темное и дикое. Просыпается, когда черный с облупившейся краской цилиндр, качнувшись в знакомых до последнего шрамика руках, мягко взлетает на свое место, прижимая вечно встрепанные волосы.       Привычный облик молодого обаятельного латиноса осыпается прахом на заплеванный пол, и из черной тени от полей цилиндра прямо на Тюлип смотрят глаза древние и безмятежные, и оттого еще более пугающие.       Просыпается в Тюлип память, древняя память крови. Погребенное под слоем бессмысленной шелухи знание. Узнавание затапливает ее под сумеречным взглядом хозяина кладбищ Барона Самди.