Самозванец

* * * Беги, сок жил твоих отравлен, Но ты склоняешься, дрожишь, Ты нашей воле предоставлен И никуда не убежишь. Н. Гумилев, «Актеон»       Он лежал под деревьями, глядя на их склоняющиеся ветви. Несправедливо! Хуже, чем несправедливо! Этого просто не могло быть. Почему?! Разве жизнь того, кто впрягал народы словно боевых жеребцов в свою колесницу, чью волю люди вершили, сами того не зная, кому поклонялись как божеству — может закончиться вот так? Он хорошо знал этот лес, он обогнал преследователей! Чья стрела попала в него? Он даже не мог понять, куда. Кажется, в ногу…       Он бежал, пока мог, а потом тело лишилось сил и онемело…       Проклятье матери! Неужели это оно? А он-то счел его бредом обезумевшей старухи! Разве жалкие проклятья смертных могут задеть того, кто всю жизнь был выше богов и дхармы?! Разве могут подобные ему отвечать за содеянное? Кто посмеет спросить с них?       Шаги рядом. Зверь? Нет, человек! Его нашли? Кто?       — Надо же, как пало земное величие! — раздался рядом насмешливый старческий голос. — Словно пыльная оленья шкура, словно ненужная ветошь лежит стравливавший народы. А ведь тщился выше звезд и высот облачных вознести свой престол, говорил: «Смотрите все на меня, ибо я — Всевышний!».       — Кто… ты… — с трудом произнес раненый. Взор туманился, и он с трудом разглядел почти обнаженного — лишь в узкой повязке из оленьей шкуры на бедрах, — чернокожего старика с растрепанными седыми космами и луком за плечами.       — Ну, допустим, Джара. Можешь звать меня так, — разрешил старый охотник.       — Помоги… мне, тебя… ждет награда!       — Чем ты можешь меня наградить? — так же насмешливо полюбопытствовал старик. — Червями, что подстилаются под тобой и скоро станут твоим покровом? По правде, стрелы тебя миновали, доблестный принц, — при слове «доблестный» он вновь усмехнулся — на этот раз глумливо. — Ты потревожил перелинявшую кобру. Ну, она с перепугу и цапнула! Смотреть же под ноги надо, когда по лесу бегаешь! Впрочем, тебе было не до этого… Не бойся. Те, кто пришел взять твою жизнь, тебя не найдут… Пока я не позволю.       — Ты… поможешь мне, Джара? — взмолился названный принцем, зная, как быстро яд кобры лишает жертву возможности говорить. — Ты охотник, ты должен знать средства…       — Мог бы, но к чему мне это делать? — улыбка старика стала жестокой. — Если на то, чтобы эта змея оказалась здесь и сейчас, была моя воля!       Раненый чуть приподнялся, внезапно ощутив облегчение: взгляд прояснился, а мучительная дурнота отступила, да и тело слушалось лучше.       — Твоя воля? Кто ты? Какое зло я сделал тебе?       — Да почти никакого, — пожал плечами назвавшийся Джарой, опускаясь на колени рядом. Его волосы стремительно темнели, кожа разглаживалась, становясь подобной отполированному эбеновому дереву, а морщинистое лицо на глазах обращалось в прекрасный точеный лик. — Ты всего лишь украл мою флейту, чтобы обманывать моих преданных. И они шли за тобой, и ты вел их от Истины к Лжи, вел их от Света к Тьме, вел их от Бессмертия к Смерти, восклицая: Война! Война! Война![1] Отдай мне ее теперь. Ибо нарака[2] уже взволновалась и готова торжественно встретить тебя при входе, мой недостойный кумар, дерзостно звавший себя моим именем, даже когда утратил право на это[3].       — Го… винда[4]… — изумленно прошептал лежащий. — Это ты.       — Да, это я, — кивнул дивной красоты юноша, почти мальчик, только-только вступивший в возраст мужества. — Странно, что ты не узнал меня сразу, о царь Кали-юги, завоевавший победу. Твоя лила затянулась, но сейчас ей конец. Ты убил всех, кого мог, даже собственный народ. Впрочем, туда ядавам и дорога. Чем скорее Дварака станет владением рыб и морских змей — тем лучше.       — Тебе ли упрекать меня, Говинда? — возразил признанный недостойным кумар. — Почему ты отверг меня? Ты должен был остаться со мной. Даже когда исполнился возраст... Как ты мог оставить меня ради презренного Шишупалы?! Ты же почел честью иметь своим кумаром самого Вишну, разве не так?!       — Вишну? — Говинда серебристо рассмеялся. — Как это забавно! Ты — Вишну?! Ты лишь его Тень, его Тьма. Ты то, что он в себе ненавидит. Вся та подлость и зло, что он совершил в своей долгой жизни, оправдав «благом вселенной». Это же одно из его прозваний — Бибхатсу, разве не так? Ненавидящий, брезгующий, отвергающий… Но глупые смертные не задаются вопросом: «А что же ненавидит наш благой Хранитель Мира? Или кого?». Тебя, Черный[5], тебя! Тебя, безмятежно танцующего на том самом берегу, где лежало бездыханное тело Вринды[6]!       — У богов иные чувства и иная совесть! — в голосе самозванца явилась яростная страсть проповедника. — Что Вринда и все другие в сравнении с Дхармой, которая должна быть утверждена? Что милосердие Карны и честь Дурьодханы в сравнении…       — Ну вот меня-то не надо морочить, — вновь рассмеявшись, посоветовал Божественный Пастух. — Я ведь хорошо знаю, кто ты, и чего стоит слово «дхарма» в твоих устах. — И добавил: — Говорлив ты для укушенного! Но, пожалуй, я и дальше придержу действие яда. Занятно, что ты еще скажешь, о «великий Бхагаван и самое полное проявление!» Хм… Даже странно, что Вишну это стерпел… Впрочем, пока Нараяна держит тебя при себе, он не будет чрезмерно брезглив. Не удивлюсь, если и Нарасимху приберет, объявив своим воплощением! Интересно, что-то скажет на это Тот, чьи жрецы по сей день пляшут под луной в звериных шкурах во мраке лесов нашей прежней родины, терзая жертв ножами в форме когтей и украшая себя их внутренностями, как гирляндами! Вот же посмеется Великий Лев…       — Дерзко ты говоришь о Нараяне! — прошипел поименованный Тенью Вишну.       — Опомнись, кумар, что мне твой Нараяна? — пожал плечами Говинда. — Я шел со своим народом, храня их, от великой горы Меру[7], в те века, когда никто еще и не слыхал о Вишну! Это ему нужны моя Сила, мое влияние и мои преданные, а не мне — его! Я-то без него обойдусь. Пройдут тысячелетия, а я так и пребуду здесь, как пребуду и там, на землях предков, и мне вновь станут молиться, и я не обману: возвратится бежавший раб, и захворавшая скотина поправится. Впрочем, если Вишну окажет мне почтение, я, возможно, даже соглашусь назваться его проявлением, это тоже будет забавно… Но пуще всего посмеюсь я, когда до юного Бхагавана дойдет простая истина: если он хочет стать настоящим Хранителем мира, то должен избавиться от зла в себе, от своего черного воплощения. И тогда он вышвырнет тебя вон, объявив заклятым врагом.       — Никогда! — с ужасом прохрипел царь Кали-юги. — Никогда он не откажется от меня!       — Отринь иллюзию, Черный, он это уже почти сделал! — поморщился Охранитель Стад. — Лила окончена! Ты ему больше не нужен. Тебе — Земля, ложь, дурной азарт, алчность, распутство, дурман и пьянство, а Небеса, благо, слава и молитвы — ему! Не ври себе. А мне — тем более, я не Арджуна. Доволен долей добычи, о раджа мира сего?       — А я и не врал Арджуне! — Черный попытался улыбнуться, но получился скорее звериный оскал. — Я честно сказал ему, кто я, и зачем я здесь! «Я — Кали[8], и я пришел разрушить этот мир, и сейчас занят его разрушением» — сказал я. Кто же виноват, что он предпочел услышать «Кала»[9], а прочего не услышать вовсе[10]?       — Вокруг тебя вечно слышат что-то не то, один «слон» чего стоил, — заметил Говинда. — Впрочем, мне не жаль Сынов Разрушения[11]. Ты морочил многих, но пали лишь те, кто сам выбрал путь в бездну.       — Но именно их и назовут святыми! — зло выплюнул Черный. — Тысячи лет все будут знать, что именно их противник был…       — Тобой? — приподнял изящную бровь древний бог. — Глупец! Отдав ему свое имя, ты сам разделил с ним власть над Югой. Теперь Юддха-дхарма[12] встанет у тебя на пути, что бы ты ни делал. Лишенный милосердия кшатрий удержит руку над беззащитным, а вайшья не солжет, торгуя, ибо устрашатся позора, ждущего преступивших Честь! Она убережет мир, дав Любви время перевязать раны! Она поставит в один строй потомков и предков, и когда стоящих в этом строю станет больше, чем павших на Курукшетре, тебе и твоей Юге придет конец. Даже и Калки не понадобится. А клевета не вечна. Когда-то и вспомнят, что единственный бхаратский принц, имевший страстишку развлекаться, раздевая женщин — это ты сам…       Раненый дернулся в попытке то ли привстать, то ли возразить, но власть Говинды уже не сдерживала змеиного яда. Божественный юноша гибко поднялся.       — Оставайся здесь с плодами своих деяний. Но за то, как ты «славил» мое имя… Я одарю тебя! — Он улыбнулся, и улыбка была подобна ножу. — Ты хотел стать богом? Да будет так! В сонме богов воссядешь ты на высотах Севера! Ты сохранишь прекрасный облик, и коварный ум, и сладкую речь… но никогда более не сможешь никого обольстить! Твои братья-боги станут пользоваться твоей хитростью к своей выгоде, не питая к тебе благодарности. Самый последний невежественный раб не будет заблуждаться на твой счет. Вовеки твоего имени не помянут, не добавив слов, коими ты порочил праведных царей, до последнего вздоха преграждавших путь Кали-юге!       — Я… отомщу… — прошелестел Черный, бессильно роняя голову.       — Попытайся, — кивнул Покровитель пастухов. — Одну Великую Битву ты уже устроил, можешь дерзнуть и на вторую. Но никогда уже ты не выдашь себя за Добро и Правду. Люди станут петь о великом сражении, в котором чудовища пожрут богов, а зло покусится назваться благом, но вновь поднимется из вод земля, зеленая и прекрасная, как прежде, когда ты сгинешь со своими сообщниками, а дети павших возьмут оружие отцов. Прощай! Так и быть, преследователи не успеют тебя найти до того, как твой лживый дух лишится тела. И прими совет — не влагай больше стрел в руки слепых. Берегись истощить терпение своих будущих братьев — Север суров и груб, кара будет ужасна... И да, чуть не забыл — флейту мою отдай!       Хранитель Стад выдернул флейту из-за пояса самозванца, улыбнулся, осмотрев ее, и растаял в воздухе… * * * Тысячелетия спустя Где-то на Севере       Со стороны фиорда налетал холодный ветер, но в длинном доме горел очаг и было тепло.       — Идите спать, — велела пожилая женщина сидевшим рядом с ней мальчику и девочке. — Все спят уже, а завтра много работы. Родители будут недовольны, что вы сонные.       — А ты, бабушка Гудрун? — спросила девочка в явной надежде, что им позволят посидеть у огня еще. Сказка о богах была такой интересной!       — Старикам много сна не надо, я еще посижу… А вы идите спать. Не хитри, Хильд. Сказку я доскажу вам завтра вечером.       Дети знали этот тон бабушки. Было ясно, что уговорить ее не получится. Оставалось только послушаться.       — Рагнар, как хочется скорее узнать, чем кончилась сказка, — пожаловалась девочка брату, забираясь на застеленную мехом лавку. — И кто подстроил светлым Асам все эти каверзы?       — А вот я сразу догадался! — гордо прошептал мальчик на ухо сестренке. — Только один из богов мог совершить такое. То был злокозненный Локи! _________________________________________________________ [1] Перевертыш Асато-мантры [2] Нарака - преисподняя [3] Кумар, кумари - мальчик или девочка, выступающие в индийских культах воплощением божества. Статус кумара теряется при достижении определенного возраста или нарушении табу [4] в описываемое время культы арийского Вишну и дравидского Говинды еще не слились воедино. Это разные боги [5] Черный - значение имени Кришны на санскрите. [6] Вринда - супруга Джаландхара, демона (воплощенного гнева Шивы), объявившего войну богам. Величайшая преданная Вишну. Чистота и любовь жены хранили Джаландхара, делая его неуязвимым. Чтобы разрушить эту защиту, требовалось нарушить чистоту Вринды, и Вишну явился к ней, приняв облик ее мужа. Узнав, что ее обманул и осквернил ее бог, которого она усердно почитала, Вринда покончила с собой. Подробнее эта история изложена в рассказе anatta707 "Гирлянда из цветов базилика". [7] Автор придерживается версии, что горой Меру в действительности является вулкан Кения в Танзании. [8]Кали — демон в индуизме, олицетворение эпохи раздора и лицемерия Кали-юги. Согласно «Вишну-пуране», Кали представляет собой отрицательное проявление Вишну (так что, назвав себя его аватаром, даже не соврал бы). Вместе со своими демоническими пособниками он выступает причиной разрушения этого мира. Имя "Кали" означает "раздор, ссора", что совершенно случайно, как явление Вьясы из леса, совпадает по смыслу с самым безобидным толкованием прозвища Кришны "Джанардана" - "Возмущающий людей". Кали - главный враг Калки, десятой аватары Вишну. То есть: в конце времен Вишну должен сразиться с темной стороной себя самого. [9] Вариант с "Кала" тоже звучит прелестно: "Я - Смерть, я пришел все разрушить" (кто должен стать причиной разрушения мира - озвучено выше). Интересно, что на письме слова "Кали" (имя демона) и "Кала" (смерть, судьба, время) различаются одним завитком сверху, который переписывающему текст жрецу очень легко "потерять" или "позабыть"... Или стереть. [10] Видимо, чтобы Арджуна уж точно не мог отвертеться от понимания, с кем связался, Кришна сообщает ему: "Я - Азартная игра", что и вовсе является визитной карточкой Кали. Так что "святой" Арджуна прекрасно знал, за кого воюет. [11] pand - "разрушать, уничтожать" (санскр.) [12] Юддха-дхарма - дхарма воина, воинская честь. Постоянное определение Дурьодханы в тексте - "Царь, сражающийся справедливо", однако, учитывая обыкновение переводчиков передавать слово "дхарма" как "справедливость", имею подозрения, что буквально это переводится как "Царь боевой дхармы".