И не введи нас во искушение

      Отче наш, сущий на небесах...       Они падают на постель, срывая друг с друга одежду, нащупывая руками пряжки ремней и расстёгивая их. Азазель буквально рвёт рубашку Яноша — так, что голубые пуговицы разлетаются в стороны. Мужчина вдавливает его в матрас, прижимается грудью к его груди, чтобы можно было слышать каждый удар сбивчивого сердцебиения Яноша, почувствовать, как он возбуждён, хотя они только начали. Азазель целует его так голодно, что у Яноша кружится голова и перехватывает дыхание. Он охвачен тем чувственным влечением, какое может быть только грехом.       ...Да святится имя Твоё...       Желание срывается с губ Яноша, когда он выгибается навстречу Азазелю, прокладывая дорожку поцелуев вдоль его горла. Он кусает, всасывает и облизывает испещрённую шрамами красную плоть, а Азазель раскрывает его пальцами, постанывая непонятные слова на грубом незнакомом языке.       Да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя...       Глубокий бас Азазеля рыком рвётся из его груди, хвост, хлестнув вперёд, закручивается вокруг члена Яноша. Он гладит его, безжалостно дразнит до тех пор, пока молодой человек не вскрикивает от отчаяния, выгибая бёдра, задыхаясь и бессвязно шепча что-то — молитвы, или проклятия, или и то и другое.       ...На земле, как на небе...       Он тонет в морской синеве глаз Азазеля, потрясающе ярких на фоне его красной кожи — свирепых, диких, затуманенных дымкой похоти. Азазель с силой, до синяков сжимает бёдра Яноша, прежде чем со стоном толкнуться в него, запрокидывает голову и задаёт жёсткий, почти звериный ритм.       Хлеб наш насущный дай нам на сей день...       Янош стонет в мокрую от пота кожу, раздвигая ноги шире, чтобы Азазель мог войти глубже, полностью, так, что молодой человек перестаёт понимать, где заканчивается его тело и начинается — Азазеля. Поцелуи Азазеля подобны огню, а вздохи Яноша — кислороду, который питает его, раздувая пламя настолько интенсивно, что оно угрожает поглотить их обоих.       И прости нам долги наши...       Азазель сжимает руки Яноша так сильно, что, вероятно, на них надолго останутся синяки, но лишь потому, что знает: Яношу это нравится, нравятся знаки, которые демонстрируют миру, что он принадлежит Азазелю и только Азазелю.       ...Как и мы прощаем должникам нашим...       Янош окончательно перестаёт осознавать, кто он, пока Азазель безжалостно вбивается в него, плотно обхватив хвостом его член, выбивая все мысли из головы — Янош кричит в голос и подмахивает бёдрами навстречу любовнику. Он чувствует, как краснокожий мужчина с каждым толчком напрягается всё больше, чувствует силу его удовольствия внутри себя.       И не введи нас во искушение...       Янош бурно кончает, ощущая пульсацию во всём теле и дрожь, бегущую по позвоночнику. Пальцы на ногах и руках поджимаются от наслаждения, он запрокидывает голову, слыша похрустывание в шее, глубоко стонет.       ...Но избавь нас от лукавого...       Вид Яноша, почти потерявшего рассудок, доводит Азазеля до пика: он яростно хлещет хвостом, его с головой накрывает оргазм. Излившись, он буквально падает на Яноша, но стараясь при этом не придавить его своим весом. Молодой человек всё ещё пытается вспомнить, каково это — видеть и дышать, однако Азазель лукаво смеётся и склоняется, прижимаясь нежнейшим из поцелуев ко лбу испанца.       Аминь.       Янош просыпается с молитвенными чётками в руках и отчаянно проклинает сам себя.

***

      Азазель снится ему не впервые, но этот сон — самый яркий; за завтраком он даже не может смотреть мутанту в глаза, опасаясь, что тот каким-то образом узнает правду. Всё, о чем Янош может думать — слава Богу, что Азазель не телепат. Вошедшая в кухню Эмма понимает всё почти сразу же: на её губах появляется хитрая улыбка.       После этого Янош поспешно извиняется и уходит. Он не смеет признаться телепорту: это глупо. Азазель почти на десять лет старше его, и он заставляет Яноша снова чувствовать себя мальчишкой, который слишком боится воспользоваться тем, чего отчаянно жаждет.       Шоу пока не нуждается в его присутствии, поэтому Яношу предоставляют несколько часов свободного времени. Он не может отрицать свои мысли об Азазеле или реакцию собственного тела на него, но, по крайней мере, может исповедать свои грехи перед священником. Мать Яноша умерла, когда ему исполнилось восемь лет, однако он живо помнит взгляд, который она порой бросала на соседей — тех, что целовались, как муж и жена, хотя оба были мужчинами. «Мужчина не должен ложиться с мужчиной, как с женщиной: это мерзость», — говорила его мать, цитируя Священное Писание — она часто делала это. Даже сейчас, спустя более чем десять лет, он помнит эти слова. В прошлом Янош спал с мужчинами, но каждый раз после этого отправлялся на исповедь, чтобы получить отпущение грехов. Он собирается сделать это и сейчас.       Прежде чем переступить порог церкви, он осеняет себя крёстным знамением, предварительно погрузив большой палец в чашу со святой водой, стоящую рядом со статуей Иисуса Христа. Одеяния статуи окрашены в глубокий, насыщенный красный цвет, который напоминает Яношу об Азазеле. Он быстро входит в исповедальню, прежде чем сможет добавить ещё какие-либо грехи в свой список.       — Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, — благоговейно бормочет он, склоняя голову. — Прошло пять месяцев и восемь дней с моей последней исповеди.       – Говори, — произносит священник. В его голосе есть нечто до боли знакомое, но Янош слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание.       — Я совершил грех похоти... и содомский грех, — признаётся он, пытаясь верно подобрать слова. На самом деле он не занимался сексом с Азазелем, но грех заключается не только в деянии, а и в мысли. — Левит учит нас, что это мерзость, но я молился неделями, и эти чувства не покидают меня.       Священник молчит. Янош боится, что, возможно, этот грех слишком тяжёл, чтобы его можно было простить.       — Почему тебе нравится этот человек? — в конце концов спрашивает священник с лёгкой ноткой веселья в голосе. Почему он кажется таким знакомым?       Янош колеблется.       — Это... важно? Вы должны знать, чтобы простить?       — Да.       — Он... сильный. Властный. Многие боятся его, но они видят его не так, как я. — Довольно трудно объяснить, что он чувствует к Азазелю, и ещё сложнее сделать это на английском; хотелось бы, чтобы священник был телепатом, как Эмма, которой достаточно прикоснуться к его разуму, чтобы понять. — Когда у Эммы болит голова от слишком тяжёлой работы, он приносит ей конфеты, который она любит больше всего, чтобы заставить её улыбнуться. (Вряд ли стоит упоминать, что Азазель, вероятно, крадёт эти конфеты). Когда Ангел потеряла бабушкины серьги, она проплакала несколько часов, до тех пор, пока он не вернулся с ними поздно ночью, измученный. Он просто такой человек; он делает плохие вещи, но никогда не бывает жестоким — он хороший человек. Но я знаю, что мои чувства к нему — это неправильно.       — Любовь — это не грех, Янош.       Янош ещё не осознаёт, что не назвал священнику своего имени.       — Но Библия говорит...       — Библия говорит о многом. Ты человек. Ты будешь следовать словам в книге или зову своего сердца?       В этот момент Янош наконец узнаёт голос священника, его манеру говорения и лёгкий акцент. Он вскакивает на ноги, взрывая решётку порывом ветра. По ту сторону сидит Азазель в облачении священника. Он выглядит слегка удивлённым, словно не ожидал, что окажется застигнут врасплох.       Янош в ужасе — в ужасе, — но пытается скрыть это за маской негодования.       — Как ты можешь делать это в доме Божьем? — спрашивает он, пытаясь игнорировать тот факт, что его голос слегка дрожит. Ему невыносимо думать о том, что Азазель испытывает к нему отвращение или, хуже того, жалость.       Азазель пожимает плечами.       — Я не католик, — уклончиво отвечает он. Он пристально смотрит на Яноша, и тому отчаянно хочется, чтобы его мутации заключались в чём-то другом: чтобы он мог остановиться невидимым, или погружаться в землю, или даже воспламеняться — лишь бы оказаться подальше от Азазеля, глядящего на него таким образом.       — Ты боишься, — многозначительно говорит последний.       — Нет, — вызывающе бросает Янош, но Азазель резким взмахом хвоста заставляет его осечься.       — Посмотри на меня, и быстро научишься чувствовать страх. Ты боишься. Почему?       — Ты не должен был слышать эти слова. Они тебе отвратительны? Хочешь убить меня? Можешь попробовать. — Его голос дрожит, но ярость и унижение, пылающие внутри него, внезапно исчезают, когда хвост Азазеля, метнувшись вперёд, обвивается вокруг запястья Яноша. В течение доли секунды он полностью уверен, что мужчина собирается ударить его — пока Азазель не дёргает его к себе и не целует почти до крови.       И это намного лучше, чем Янош себе представлял, потому что это реальность, это Азазель, целующий его так жадно, будто он — пламя, а Янош — кислород. Янош отвечает на поцелуй, кровь бурлит в его венах, и непрошеные слова приходят на ум: «И сказал Господь Бог: нехорошо быть человеку одному».       Возможно, лучше быть с мужчиной, чем вообще ни с кем.       Янош мог бы вечно целовать Азазеля, исследовать его рот языком и кусать губы, пока они не станут красными и опухшими, но тот сбрасывает украденное облачение, и Янош сразу понимает, что под ним — ох — нет ничего. Азазель лукаво ухмыляется, стягивая хвостом брюки Яноша, но испанец останавливает его взглядом.       — Не в церкви, — шипит он, уже закинув ногу на обнажённую талию Азазеля. Тот усмехается, и они телепортируются прочь во вспышке огня и серы.       После случившегося церковь должна быть благословлена священником, однако Яноша это уже не заботит.