Любимая работа.

      Ты проводишь кисточкой по скуле, выделяя её. Заужаешь подбородок, наносишь пару штрихов на кочкик носа. От твоих стараний лицо получается бледное аристократическое, а естевствственная красота враз становится ярче.       Линзы он оденет сам. Они не так уж и нужны, но режиссёр хочет подчеркнуть нереальный голубой цвет для более резкого перепада к алому. Ты ненадолго отходишь и смотришь со стороны на первую часть проделанной работы, довольно киваешь и берёшься за расческу. Творческий беспорядок на голове — целое маленькое искусство, и тебя поглощает процесс: расчесать, встопорщить, пригладить, закрепить лаком прядь и взяться за следующую.       Ты скользишь словно призрак в своих кедах на мягкой подошве. Прямой взгляд не ловит тебя, ты вечно ускользаешь, оставаясь, мелкая на периферии, на тонкой грани бокового зрения.       Осталось немного — под удивлённо вздернутую бровь осмотреть руки, проверить маникюр, провести напоследок щеточкой, подпраляя форму бровей, отойти на несколько шагов назад и удовлетворенно кивнуть. Готово.       В небольшой отдельной гримерке всегда тихо. Там не стучат каблуки, не переговариваються актёры, не сплечничают модистки, не слышно криков режиссёра, настойчиво советующего поторапливаться — только тихий шелест одежды, бренчание кистей и едва различимые плавные шаги стройных ножек в кедах. Здешняя визажистка не любит суету, зато умеет творить волшебство. Настоящее волшебство.