Скажи, ты действительно не веришь в любовь?

18:11 8 апреля 2018 года, бар в центре Санкт-Петербурга.        «Романтика мертва! — воскликнул темноволосый поэт с небольшой сцены, завершив очередной стих. — Она стала легкой. Не легкой, как листик на летнем ветру, а легкой и доступной, как куртизанка, вы знаете о чем я говорю.»       Посетители были вполне довольны. Да, примерно таких громких заявлений они и ждали, покупая дешевый билет на входе. Цыркунов буквально слышал, как они думают, что не зря купили билеты на молодого поэта и что парень далеко пойдет. Задачей сейчас для него было выбить у людей из головы эти ценники и заставить пропустить через себя каждую строчку. Он прекрасно знал это с самого начала шоу, но, вот за спиной уже десять минут от выступления, а люди всё ещё были людьми. Мечтатели. Ему нужен полный зал чертовых мечтателей уже через двадцать минут и он не собирается отступать. Кто-то был уже глубоко пьян и даже не обращал внимания на неизвестного поэта, а кто-то, тоже глубоко не трезвый, внимал каждому слову. — И песни про любовь давно стали моветоном. Неужто не замечаете? Ведь.— Михаил не успел договорить, как был прерван. — Осмелюсь не согласиться, — на сцену вскочил рыжеволосый парень в коричневом пиджаке, надетом на желтый вязанный свитер.— Не принижайте современность! Чем хуже нынешние нравы?       «Неужто пожаловал Кашин?» — перешептывались люди. Интерес к происходящему на сцене в разы возрос и в, и без того небольшом, помещении стало душновато. — Ваши нравы крайне поверхностны, — ответил с легкой тоской в голосе Цыркунов. Да, может эта встреча была не по плану, но в местных газетах теперь точно напишут пару забавных статей про их перепалку. — Уж не скажите. Романтика и мораль должна идти в ногу со временем. Всё меняется, мы должны не отставать. Консерватизм и попытки вернуть прошлое тормозят развитие поэзии и искусства, — Данила на удивление хорошо держался на сцене, даже говорил уверенно и немного напористо. Он сделал шаг навстречу оппоненту. — Романтика— не попытка вернуть пережиток прошлого. Любовь — вечное чувство. Всё стоит на ней. А все наши современники описывают любовь до тошноты поверхностно, вот о чем я, — стоял на своем Михаил, чувствуя, как ладошки потеют, а в горле пересыхает. Ещё шаг вперед. — «Горды до неприличия, до тошноты пусты». Ваша романтика- пустой звук, графомания. Сами то вы можете объяснить значение слова «любовь»? Любви не существует. Красивая выдумка, — заявил Данила, с азартной улыбкой. Веснушки на бледной коже смешно сияли в результате игры света неоновых надписей на стенах. Шаг ближе. Между ними оставались каких-то пара метров. Между двумя сильными музыкантами и поэтами современности. Между людьми разных взглядов на одно поколение.       Все затихли. Кажется, можно было услышать шум автомобилей на улице. Даже самые пьяные слушатели затаили дыхание. Посетители замерли, ожидая ответа от Цыркунова, а тот и не смел их томить. — Мне думается, вы несчастный человек. Жизнь без любви- сплошная скука. Ведь люди поколениями бьются, в попытках описать все те прекрасные чувства внутри. Как же мне сходу описать объемное понятие любви? — скептически спросил Михаил, будто спрашивал у несмышленого ребенка, который говорит ерунду. Тактика безусловно сработала бы лучше, будь Михаил в чуть более выигрышной позиции, но он пока и не в проигравших. Ещё шаг вперед.       «Время», — шепнула управляющая, сидевшая за столиком, недалеким от сцены. — Не высокомерие ли надеяться описать то, что до вас не смогли тысячи и тысячи людей, положивших на это жизни? Чем мы с вами лучше? А если не лучше, не гиблое ли это дело? — не собирался отступаться Данила. Шаг и сразу ещё один.       С каждым высказыванием позиция Кашина становилась ближе людям. Кажется, он переманил на свою сторону около половины зала скептиков, а его это даже не волновало. Казалось, что он спорит с другом на кухне, какую заказывать пиццу, а не ведет дебаты о современных моралях. — А не высокомерие ли ставить свое мнение единственно-правильным? То, что у изобретателей не сразу получилось создать самолет, не мешает ему сейчас рассекать небесную гладь, — победно вскинул голову Михаил, только сейчас осознавая, что стоит почти вплотную с подвыпившим Кашиным. Отшатнуться сейчас означало принять поражение. Ну уж нет, не в этой жизни. — Стоп, мальчики. Хватит с нас сегодня философии, спасибо, — объявила управляющая, выходя на сцену.- свободны.       Посетители недовольно замычали. Где-то разбилась бутылка. «Я считаю, что романтика должна существовать!» — закричал явно нетрезвый посетитель. «Её нет, и не было никогда!» — отозвался кто-то ему в ответ. Снова звон стекла, но теперь в сопровождении криков и брани. Потасовка. Спустя пару минут, большинство людей в баре уже ввязалось в эту драку. — Нам не спасти этот народ, — выдохнул Миша, куда-то в грудь всё еще не отошедшего Кашина. — Зато мы можем спасти самих себя, — улыбнулся Кашин, резко утягивая Цыркунова к барной стойке.- Нам, пожалуйста, бутылку коньяка, как можно скорее. — Вообще нам сказано не продавать закрытые, — отозвался неприятный на вид бармен.       Кашин закатил глаза и положил на стойку сумму превышающую изначальную стоимость алкоголя в пару раз. Злостные крики и звуки погрома становились громче. С каждой минутой увеличивались шансы ввязаться по случайности в эту драку, чего, кажется, не хотел ни один из «деятелей искусства», поэтому, буквально выхватив из рук бармена коньяк, они, не сговариваясь, моментально рванули к выходу.       Конечно, никакими врагами они не были. Да, у них разное мировоззрение, интересы и ценности, но они все же члены цивильного общества, где люди понимают, что не каждый «чужой» плох. Где люди принимают некоторые различия друг друга, хотя и не все. Кашин и Цыркунов множество раз сталкивались на собраниях с позициями друг друга, вполне нормально относясь к этому.       Выскочив за дверь злополучного бара, парни выдохнули. Узкая улочка встретила их тенью и вечерней прохладой, поэтому поверх пиджаков тут же были накинуты пальто. У Дани пальто было светлое, не слишком теплое, которое прекрасно на самом деле укрывало от холодов в сочетании с желтым свитером. Миша же надел поношенное и затертое, любимое коричневато-бежевое пальто с парой прожженных дырок. Казалось, в другом его ни разу и не видели. Несколько раз знакомые предлагали купить Михаилу новое, что ж он ходит в обносках, но тот отнекивался. Это ему родней.       Переглянувшись, они побрели по пустынной улице, иногда встречая по пути машины. Нет, это молчание не было неловким или напряженным, оно было вполне естественным. Им явно нужен был отдых, после той перепалки и пьяных взглядов. Нужно было восстановить энергию. Похоже у Дани были мысли на этот счет. Он привычно открыл бутыль коньяка и сделал несколько глотков, после чего, всё так же, без слов, протянул её Цыркунову. Молчаливое согласие, несколько глотков. Спустя несколько минут даже былая измотанность отступает, в замен приходит ватное наполнение головы. Привычно.       Так они брели в тишине еще несколько минут, пока не вышли на набережную. Бутылка уже была пуста, поэтому Данила, размахнувшись, уже было хотел выбросить ее вдаль, но был остановлен худой рукой. — Зачем? — вполголоса хрипловато осведомился Миша. Их взгляды встретились.       Шум тихих волн, накатывающих на гранит- единственный звук, кроме их собственных голосов. Так странно. Хотелось сохранить эту тишину, но в то же время услышать голос снова. — Не знаю, — прошептал Даня, улыбаясь. Он не знал почему, но прямо сейчас ему ужасно хотелось улыбаться. Потому что все хорошо.       Небо еще не совсем посинело. На горизонте ещё переливался голубой оттенок, но если задрать голову вверх, небо будет такое темное, глубокое. Сегодня совсем не облачно. Небо чистое, как воздух. Да, наверно в центре Питера он отнюдь не чистый в привычном понимании, но в сравнение со спертым воздухом в баре, этот привезен с Алтайских гор. А если совсем отвернуться от набережной, небо будет темным, может даже разглядишь тусклую звездочку. Но Даня с Мишей не поворачивались. Они молча смотрели на воду, облокотившись на парапет, и думали. Каждый о своем. — Мне нравится, что вы больны не мной, — тихо начал Миша, с расплывающейся на лице улыбкой, продолжая смотреть на воду. — Мне нравится, что я больна не вами, — продолжил Даня, переведя задумчивый взгляд на Цыркунова. — Что никогда тяжелый шар земной не уплывет под нашими ногами. — Мне нравится, что можно быть смешной — распущенной — и не играть словами, — продолжил Кашин, все так же не отводя взгляда от карих глаз. — И не краснеть удушливой вольной, слегка соприкоснувшись рукавами, — выдохнул Цыркунов, наконец переведя взор на Даню и немного смутившись столкновению взглядов. — Мне нравится еще, что вы при мне Спокойно обнимаете другую, Не прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не вас целую, — медленно продолжал Даня, с усмешкой. Горькой, наполненной странной печалью. Откуда? — Что имя нежное мое, мой нежный, не Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…- продолжал Миша. Его взгляд был внимательным. Карие глаза изучали собеседника. — Что никогда в церковной тишине Не пропоют над нами: аллилуйя! — Спасибо вам и сердцем и рукой За то, что вы меня — не зная сами! — Так любите: за мой ночной покой… — За редкость встреч закатными часами…       Они продолжили уже вместе. Тихо, почти шепотом, чтобы не нарушать покой вечерней улицы, где только-только зажглись фонари:       «За наши не-гулянья под луной, За солнце, не у нас над головами, — За то, что вы больны — увы! — не мной, За то, что я больна — увы! — не вами!» Они еще долго стояли так. Просто смотрели друг на друга, прочитав банальные строки. Стояли, пока Миша не нарушил тишину бьющихся волн и редких машин: — Скажи, ты действительно не веришь в любовь?