Имя

      Сакуре четыре, и она впервые слышит историю о том, что у каждого человека есть кто-то, предназначенный ему судьбой. Она хватается за эту мысль всеми силами и не отпускает ее до самой ночи. Все кажется таким правильным и логичным: каждому нужен кто-то, кто будет его любить.       Сакура сонно зевает и смотрит на своих родителей. Оба улыбаются, поправляют ей одеяло и терпеливо желают спокойной ночи.       — А расскажите, как вы познакомились, — просит Сакура в последний момент, когда в комнате гаснет свет.       Мама не ругается. Ее усталое лицо разглаживается, и она вдруг становится похожей на ту беззаботную девчонку, улыбающуюся со свадебной фотографии из альбома. Она смеется каким-то своим мыслям, поднимает на дочь глаза и нежно приглаживает ее челку. Второй рукой — Сакура видит — она держит руку папы. Они сидят такие счастливые, вспоминая что-то, известное только им двоим, что Сакура убеждается раз и на всю оставшуюся жизнь: Судьба — это прекрасно.       — Когда мне было шесть, а твоему папе восемь, — она на миг замолкает, глотая улыбку, — у нас на руке появились имена друг друга. Я уже знала, что это значит, а твой папа, как обычно, нет.       — Через два дня твоя мама пришла ко мне домой и показала руку бабушке. Бабушка, конечно, сразу все поняла, а я наоборот — никак не мог понять, кто эта малявка и почему она обедает с нами.       — Ты называл маму малявкой? — Сакура удивленно распахивает глаза. Мама кажется ей взрослой и всезнающей.       — Недолго, — Мебуки откровенно веселится, — я быстро его отучила.       — А что было потом?       — А потом я пошла в Академию и повсюду таскалась за папой.       — А потом вы поженились, и появилась я?       — Не сразу, — Кизаши улыбается, — но да.       — А когда у меня появится имя?       Сакура спрашивает прежде, чем до нее доходит смысл сказанного. Человек, с которым она проведет всю жизнь… Человек, с которым она будет счастлива, как папа с мамой…       Сон улетучивается, и Сакура вопреки стараниям матери усаживается поудобнее. Ее глаза тускло светятся в темноте, как у кошки, а в голове тысяча и один вопрос. Воздух застревает в груди — так хочется, чтобы имя появилось прямо сейчас. Так много времени потеряно!       — Скорее всего, когда тебе исполнится шесть. Так у большинства.       — А почему?       Мебуки пожимает плечами.       — Я не знаю. Так ведет себя чакра.       — Чакра?       Вокруг столько нового и еще больше неизвестного, что сон из благословения превращается в пытку.       Мебуки закатывает глаза. Но ее настроение держится высоко, и ей совсем не хочется ворчать.       — Чем скорее ты ляжешь спать, тем меньше придется ждать, — заверяет она, и       Сакура совсем не сопротивляется, когда мамины руки — нежные, но сильные — укладывают ее обратно.       Родители по очереди целуют ее в лоб, выключают ночник и уходят. Перед тем, как дверь закроется, Сакура успевает увидеть их глаза — горящие и блестящие.       Она обнимает подушку, мечтательно смотрит в стену и готовится спать.       Сакура готова ждать.       Сакуре пять, и на площадке, куда родители каждый вечер водят ее гулять, прекращаются игры: на руке Сузу, которой они с Ино еще только вчера заплетали косички, появляется заветное имя. Все девчонки облепляют ее со всех сторон и хихикают, бросая хитрые взгляды в сторону Ичиро. Ичиро сидит на лавочке, крепко сжимает свой мяч и хмурит брови, копируя вечно серьезного отца. Его щеки алее мака.       Когда Сакуре удается перехватить руку Сузу, она долго всматривается в нежно-голубую строку. Она знает Ичиро, они часто играли все вместе, но до этого момента Сузу никогда не говорила о нем.       У Сакуры перехватывает дыхание. Одно дело имена родителей, которые вместе целую жизнь, и совсем другое — рыжая хохотушка Сузу, которая заявила на прошлой неделе, что ей нравится Дайчи. А сегодня выяснилось, что Судьба решила подарить ей забияку Ичиро.       Они с Ино переглядываются и уходят под дерево. Обеим не терпится обсудить увиденное.       — Когда у тебя день рождения? — без предисловий спрашивает Ино.       — Двадцать восьмого марта, — послушно отвечает Сакура. — А у тебя?       — Двадцать третьего сентября.       Секунду обе думают, а потом Ино обиженно восклицает:       — Нечестно! — и сдувает с лица челку.       Вид у нее при этом такой крутой, что внутри Сакуры разливается тягучая радость: Ино невероятная, и ей удалось обогнать ее хоть в чем-то.       Свое имя, прикидывает Сакура и тут же любовно заменяет «имя» на «человека», она получит раньше Ино.       Сакуре шесть, и она достает всех весь день. Она не смотрит в сторону подарков, которые торжественно вручили родители. Яркие коробки блестят на солнце, сложенные на столе, но ей нет до них никакого дела.       — Когда? — спрашивает Сакура у матери, замешивающей тесто для пирога.       — Когда? — спрашивает Сакура у отца, вернувшегося из магазина.       — Когда? — спрашивает Сакура, поедая за обедом безвкусный суп.       — Когда? — спрашивает Сакура, целуя бабушку в подставленную щеку.       — Когда? — спрашивает Сакура за праздничным столом, когда родители говорят поздравления.       Ей физически больно смотреть в сторону Ино. На Ино красивый лиловый сарафан, а на лице столько самодовольства, что хватило бы на трех Саске Учиха. После пирога она подходит к Сакуре и молча протягивает руку. Сакура не может сдержаться и показывает ей свою.       На какую-то долю секунды ей мерещится там надпись, но это лишь игра света. Она так часто смотрит на запястье, что уже плывет перед глазами.       — Может, твой день рождения не двадцать восьмого марта? — с сомнением предполагает Ино.       Сакура кивает. Нижняя губа дрожит в преддверии истерики, и у нее не получается скрыть этого.       Гости расходятся, удивленные странным поведением именинницы. Мебуки и Кизаши наперебой извиняются, а Сакура молча уходит в свою комнату и запирает дверь. Никто, кроме Ино, не понимает, почему этот праздник не имел для нее никакого смысла.       Родители ее не трогают. Сакура лежит на неразобранной постели, смотрит на голое запястье и беззвучно плачет. В гостиной папа смотрит телевизор, мама на кухне моет посуду. На руке по-прежнему пусто.       Сакура плачет до поздней ночи.       Когда в квартире становится тихо, она встает и идет умываться. Затем прячет подарки под стол — у нее нет сил смотреть на них. Свой главный подарок она так и не получила. Сакура сдергивает одеяло, ложится в постель и только сейчас замечает, что на запястье виднеется зеленоватая вязь.       «Шисуи».       Сакура бережно кладет руку на подушку напротив глаз и долго на нее смотрит. Неверяще гладит, водит пальцами и роняет слезы. Самое сложное уже позади. Она знает его имя, он знает ее имя — они обязательно найдут друг друга. И будут счастливы.       Засыпая, Сакура желает пока еще неизвестному Шисуи доброй ночи.       Ночь отвечает ей тем же.       Сакуре семь, и с каждым днем она ждет Шисуи все сильнее. В классе другие девочки дразнят ее из-за лба: тычут пальцем и громко обсуждают на переменах, смеясь на весь коридор.       Перед сном Сакура чистит зубы, а потом долго смотрит в зеркало. Теперь она тоже видит, какой у нее ужасный лоб — высокий и широкий. Она пыхтит, старательно расчесывая волосы. Те вырываются целыми прядками, Сакуре больно, но она не может перестать. Она должна быть красивой, должна спрятать этот кошмар на своем лице — спрятать и никому не показывать.       На следующий день в Академии Ино косится на кривую стрижку и красные глаза. Сакура отворачивается от нее, прикрывая лицо учебником. Когда одноклассник порвал Сузу конспекты, Ичиро нашел его и порвал ему губу. А о ней совсем некому позаботиться. Она одна, совсем одна.       Шисуи не ищет ее.       Дома Мебуки ругается, выравнивая челку. Сталь ножниц приятно холодит кожу, и Сакура тянется к ним лбом, утыкается и наслаждается. Ее глаза влажно блестят, а лицо одного цвета с волосами.       — Если не отрастет — будешь носить косынку, — грозит Мебуки, и Сакура настолько проникается, что ревет остаток вечера.       Когда она уже лежит в постели, в дверь кто-то стучит. Сакура слышит голоса, любопытство распирает ее изнутри, но она только накрывается одеялом с головой.       Даже если пришел Шисуи — она не выйдет. Этот огромный лоб… Никто не должен его видеть.       Но это не Шисуи — это Ино. Ее отец извиняется за поздний визит, а Ино мышкой проскальзывает в комнату Сакуры. Сакура узнает ее голос и сдергивает одеяло.       Ино видит ее лоб уже год, она точно не испугается и не сбежит.       Ино счастливая. Она тяжело дышит, на бледном лице двумя фонарями горят щеки. Она молча протягивает Сакуре руку, в которой продолжает что-то сжимать. Сакура шмыгает носом и расправляет непонятный кусочек ткани. Она держит нежнейшую красную ленту.       Ино ведет ее к зеркалу и, несмотря на поздний час, учит правильно подвязывать волосы. Если делать так, как она говорит, челка сама ложится красиво, и ее ужасный широкий лоб превращается в обычный лоб любой другой девочки.       Сакура плачет — но уже спокойно, от радости и облегчения.       Ино стоит сзади и уверяет ее, что она самая красивая.       Сакуре восемь, и она научилась поправлять волосы так, чтобы было видно имя на руке. Она поправляет волосы буквально везде и всегда: в магазине, на улице и в Академии. Сакура долго тренировалась дома, и она уверена, что выглядит очень красивой — настолько, что Шисуи обязательно влюбится в нее сразу же, как увидит.       Каждый раз, когда Сакура видит незнакомого мальчика, она перекидывает волосы вперед — легко и непринужденно. На улице ей нравится это делать больше всего: имя блестит на солнце — самая желанная драгоценность, — а вокруг много людей. Сакура мечтает о том, чтобы Шисуи встретил ее именно так — когда блестит имя, горят глаза и развеваются волосы.       — Ты похожа на ведьму, — кривит носик Ино, когда ей в лицо опять прилетают розовые пряди. — Это некрасиво! Прекрати так делать!       — Не хочу, — заливисто смеется Сакура.       А на следующий день просыпается, улыбается своему отражению в зеркале и впервые за долгое время не поправляет волосы. Сакура долго вглядывается в себя, трогает лоб, который как будто стал меньше, заглядывает в ясные яркие глаза. Все кажется ей красивым, как никогда прежде.       Сакура смотрит на имя, вспоминает, как каждый прохожий впивается своим сальным взглядом в ее запястье и читает то, что по праву принадлежит только ей.       Сакуре становится мерзко.       Только для нее. Не для всех желающих.       Она ласково гладит его в последний раз, запоминает витиеватость линий и прикрывает браслетом.       Вечером у Сакуры жар, который не собьется до самого утра.       Сакуре девять, и ей невыносимо тяжело слушать Ино. Ино ноет с того самого дня, как ей исполнилось шесть. Все их разговоры теперь только об одном.       — Сакура, ну почему он такой ленивый? — Ино выглядит так, словно вот-вот заплачет, но Сакура прекрасно знает, что это волшебное состояние Ино может поддерживать часами. — Ему ничего не нравится, ему ничего не хочется. Он целыми днями читает или спит.       — Отстань от него, — в сотый раз советует Сакура.       — Я не могу! — восклицает Ино. — Он не ходит гулять, а если ходит, то с этим глупым Чоджи. У кого из нас его имя? У меня или у него? Разве мы не должны все делать вместе?       — Тогда читай вместе с ним.       Ино машет руками, отбиваясь от невидимых мух, и раздраженно мычит. Все говорят ей одно и то же, и у нее уже не хватает сил доказывать свою правоту.       — Вот когда встретишь своего Шисуи, поймешь меня, — важно заявляет Ино и отворачивается. С этим ее козырем Сакура ничего не может поделать, и обе это понимают.       Сакура задумчиво смотрит в пол. Она упорно ищет его, но Шисуи нет среди учеников Академии, а куда идти дальше, она не знает. Для себя она уже давно решила, что ей абсолютно все равно, сколько Шисуи спит и читает. Их свела Судьба, а той наверняка виднее. И чем скорее Ино поймет это, тем будет лучше и для нее, и для Шикамару, и для Сакуры.       Сакура молчит, и уязвленной Ино это не нравится. Она поджимает губы, а затем все-таки решается и победно припечатывает:       — И имя у него — дурацкое!       Сакура будет припоминать ей это всю жизнь.       Сакуре десять, и она точно знает, что Шисуи не учится в Академии. Она обошла все классы, с младшего по старший, — хотя и было страшно — но никто не знает, кто это такой.       Сакура колеблется и никак не может пересилить себя, но она уверена, что поддержит ее только мама. Она приходит на кухню, долго сидит над супом, а потом все же спрашивает, готовая расплакаться от страха в любой момент:       — Мам… А может быть, что его не существует?       Мебуки сразу понимает, о ком речь — все разговоры в их семье только об одном. Она снисходительно хмыкает, но тут же поправляется:       — Не-ет, ты что, такого не бывает. Если имя появилось, значит человек тоже есть. Просто вы еще не встретились.       — Как мы могли не встретиться? — Сакура роняет в тарелку слезы. — Он что, не хочет меня видеть? Я ему не нужна?       Мебуки бросает недомытую кастрюлю и садится рядом с дочерью. Прижимает ее к себе, гладит по голове, как в детстве, и безустанно сотню раз повторяет, что прошло слишком мало времени. Когда Кизаши возвращается домой, он подсаживается к ним третьим.       Родители наперебой доказывают ей, что они с Шисуи обязательно найдут друг друга. Но Сакура их почти не слушает — их утешения впервые раздражают. Она злится. Им легко говорить: они вместе, они сидят на кухне их квартиры и утирают дочери слезы. А у нее никого нет.       Сакура боится, что и не будет.       — Все будет хорошо, — повторяет Мебуки и неожиданно добавляет в конце: — Ведь Коноха не единственная деревня, мир очень большой.       Сакура глотает слезы.       — Он может быть не из нашей деревни?       — Конечно, — Мебуки вытирает ее щеки рукавом. — Когда вы станете шиноби, вам будет легче встретиться, потому что вы начнете ходить на миссии далеко за пределы Конохи. Так бывает, ничего страшного.       Сакура чувствует, как истерика сходит на нет, и дает себе обещание стать самым сильным шиноби Конохи.       Однажды о ней заговорит весь мир, и тогда Шисуи точно узнает, где ее искать.       Сакуре одиннадцать, и она все еще не любит говорить с Ино. В глубине души она скучает по тому времени, когда они ходили друг в другу в гости, наряжались в платья и строили дома из одеял и подушек.       — Шикамару такой умный. Смотри, он решил это за две минуты. Представляешь? Я весь вечер голову ломала…       Ино сует ей под нос тетрадь с домашним заданием и обижается, когда Сакура не восторгается вместе с ней.       Сакура вяло отмахивается. Она тоже решила задачу сама, но нужно быть Шикамару, чтобы Ино признала твои заслуги.       — Он такой умный, — с предыханием шепчет Ино, вглядываясь в кривые столбцы, — он, наверное, умнее всех в Академии, — она бросает на Сакуру хитрый взгляд. — Даже умнее тебя.       Сакуре все равно. Она переписывает с доски даты и слушает сенсея.       У Ино все время какие-то драмы, и это по капле иссушает чашу ее терпения. Они с Шикамару знакомы с детства, но это не мешает Ино вынашивать эгоистичную надежду, что ей удастся переделать его под себя.       Сакура искренне не понимает, как можно издеваться над человеком, с которым проведешь всю жизнь. Сон, математика, темперамент — это такие мелочи по сравнению с тем фактом, что они созданы друг для друга.       Сакура не рисует в голове идеальный образ и не доказывает всем с пеной у рта, что Шисуи лучший во всем. Она сама искренне верит в это, и своей веры ей достаточно.       Сакура ждет.       Сакуре двенадцать, и больше всего на свете она боится, что сенсей все-таки не решится отправить их команду на экзамен. Он постоянно твердит о неподготовленности и обособленности, и их последние тренировки превращаются в нудные лекции о важности командной работы, которой у них нет и не было.       Когда Какаши Хатаке нехотя раздает им бланки, она шмыгает носом и отворачивается. Она была готова плакать и умолять, если потребуется. Экзамен на чунина, в котором примут участие другие деревни, — самый большой шанс из всех, что ей выпадал. Она делала все, чтобы не упустить его.       Жесткий браслет мнет бланк, когда она пишет, и Сакура снимает его. Он давно стал для нее не аксессуаром, а элементом одежды, как бриджи или платье. На людях она всегда ходит с ним.       Имя все еще нежно переливается, озаряясь багровым в закатных лучах. Сакура заполняет анкету, добавляя легкомысленные завитки, и сдает ее сенсею.       Ему интересно, она видит. И не прячет.       — Шисуи? — спрашивает он удивленно.       Сакура пожимает плечами.       — Да. Но я пока не нашла его. Думаю, он не из Конохи.       Сакура смотрит и ждет. Но сенсей не спешит разуверять ее.       — Возможно, — уклончиво кивает Какаши, не сводя с запястья глаз.       Их команда заваливает экзамен, Саске сбегает из деревни, Наруто отправляется на индивидуальные тренировки с Джирайей. Но для Сакуры все это меркнет на фоне осознания собственной беспомощности: она все еще слишком слаба, чтобы о ней говорил весь мир.       Сакура находит Цунаде.       Сакуре тринадцать, и вся Резиденция уже три месяца называет ее не иначе, как «та самая ученица».       Сакуре нравится, что о ней заговорили. Но это не то.       Ей нужно больше, чем «та ученица». Ей нужно что-то громкое. Самостоятельное.       «Героиня».       «Сталь».       «Шторм».       Учениц у Хокаге могло быть множество, но сколько из них вышли из ее тени? Заслужили у народа свое собственное имя, начали существовать отдельно от Сенджу?       Сакура не собирается становиться второй Цунаде — хотя и звучит очень заманчиво.       Она будет первой Сакурой.       После конца рабочего дня Сакура сидит на запасной лестнице в госпитале, подставив острые коленки ветру, и ест бутерброд. Голод рвет желудок на части, но она, словно издеваясь, ест медленно, смакуя каждый кусочек хлеба и сыра.       Она продолжает делать успехи. Пациенты перестали питаться сплошной жареной рыбой, ей доверили заживлять простые ушибы и царапины, был даже крупный порез. Цунаде-шишо, правда, назвала его «переоцененной хренью», но мать мальчика так благодарила ее, что Сакура и сама поверила, что она, по крайней мере, пришила на место ногу.       Ей нравится в госпитале. Атмосфера здесь меняется от койки к койке — в зависимости от того, кто стоит в графе «лечащий врач». Если Цунаде-сама — больные шутят и просят тайком принести карри поострее. Если кто-то другой — с опаской смотрят в коридор, ожидая очередного обхода. Сакура хорошо чувствует эту разницу. В такие моменты даже спиртовой больничный дух, который не вывести даже с ее молодого халата, начинает веять совсем тоскливо.       Сакура вяло жует и смотрит на закат. С этой лестницы он выглядит, как настоящий пожар, и ради этого вида пылающих алом крыш она готова потерпеть ветер, несущий песок в лицо.       Она делает свою историю.       Каждый новый день — это маленький шаг вперед.       Сакура улыбается и болтает ногами. У нее все получится.       Сакуре четырнадцать, и ей впервые морально тяжело работать в госпитале.       Раны у Сузу серьезные: перерезаны сухожилия, задеты крупные вены. Кровь заливает пол больничного коридора, и Сакура с запозданием думает, что убирать это придется ей.       На руках с десяток глубоких порезов, а таблеток в желудке хватило бы на целую аптечную полку. Сузу воет раненым волком и из последних сил отбивается, не давая себе помочь. Она не хочет, чтобы ее спасали. А Сакура не хочет, чтобы Сузу лежала в морге на первом этаже рядом с Ичиро.       Сакура не знает и не хочет знать, что происходит в чужой голове. Вместе с медсестрой они потуже привязывают Сузу к кушетке, и Сакура наконец может приступить к работе.       Глаза у Сузу мутные и совершенно дикие. Сейчас Сузу вся такая — взвинченная и растрепанная.       — Не надо… — умоляет она, дрожа от истерики. А после делает бессмысленный рывок вперед и шипит Сакуре в лицо: — Не смей! Пошла вон!       Сакура держится на одной только силе воли. Утром ей пришлось вскрывать Ичиро и забирать кровавую кашу, некогда бывшую органами, на анализы. С Сузу — Сакура клянется, стискивая зубы — такого не будет.       — Это поможет вызвать рвоту, — объясняет она, стремясь заглушить стенания Сузу. Иглу приходится вводить в запястье, прямо под имя, — единственное место на обеих руках, не тронутое лезвием. — А потом я дам тебе успокоительное, и ты поспишь. Завтра придет психиатр и сделает заключение.       Сузу отворачивает голову.       — Я не хочу просыпаться.       — Я зайду завтра.       Сакура заканчивает лечение, убеждается, что ремни затянуты, проверяет капельницу и оставляет ведро. Уже стоя на пороге, смотрит на Сузу последний раз — она такая маленькая и жалкая, что Сакура уходит поскорее, выбрасывая ее образ из головы.       На следующий день Сузу выпрыгнет из окна. Их с Ичиро похоронят в один день.       Сакуре пятнадцать, и после спасения Гаары она навещает Канкуро в палате. Канкуро идет на поправку и улыбается так широко, словно ждал ее прихода всю жизнь. Без своей черной накидки и боевого раскраса он выглядит удивительно беспомощным, и Сакура надеется, что еще нескоро увидит это простое мальчишеское лицо и растрепанные каштановые волосы.       Она вымучивает из себя блеклую улыбку, но серьезность просачивается на лицо сдвинутыми бровями и морщинкой на лбу.       Канкуро выглядит растерянным. Сакура запахивает халат и придвигает к его койке стул.       — Если Суна может сделать для тебя что-то… — начинает он явно заготовленную речь, но Сакура мягко перебивает его:       — Суна не может, а ты — да.       Канкуро не изображает радость и облегчение, он прячет подушку за спину и садится повыше, чтобы быть с ней на одном уровне.       Сакура рада ровно настолько, что ей не хватает сил выразить это словами или действиями. Маленькая девочка из Конохи не смогла бы сделать того, что сделает сейчас ученица Пятой Хокаге, и осознание этого факта топит ее сердце в гордости. Все было не зря.       На листе то немногое, что она смогла вытряхнуть из своей головы.       — Мне нужно узнать, проживает ли в Суне или на территории Страны Ветра этот человек. Я думаю, как советник Каге ты можешь позволить себе пару запросов.       Канкуро всматривается в бумагу и кривит губы. Там только имя и предположительный возраст. Не густо.       — Коноха его в чем-то подозревает? — серьезно уточняет он.       Сакура не видит смысла врать.       — Нет, это личное.       — Сроки?       — Зависят от степени благодарности.       — Понял.       Сакура спрашивает о здоровье, прощается и уходит. Крутящиеся в мыслях подозрения ей страшно озвучить даже себе.       Через месяц чужой ястреб приносит ей лаконичное «пусто».       Сакуре шестнадцать, она обмахивает рукой горячий рамен, беззаботно болтает ногами и слушает болтовню Наруто, который только утром вернулся с дипломатической миссии из Кумо, длившейся целый месяц. Парочка за соседним столиком держится за руки, и ее сердце больно щемит в груди. Сакура старается не смотреть в их сторону.       — Знаешь, — Наруто прерывается, чтобы попросить добавки, и продолжает в три раза веселее, — Би — улетный! Мы с ним похожи, на самом деле: он сирота, в детстве над ним издевались, а их Райкаге даже назвал его братом, даттебайо! И с Восьмихвостым они ладят, представляешь?       Сакура не представляет — в ней не запечатывали биджу. Но глаза Наруто так светятся, что она кивает.       — А как дела с Хинатой?       Ей нравится задавать этот вопрос. Наруто и Хината носят имена друг друга уже десять лет, но за это время их отношения не продвинулись ни на шаг. Они знакомы, часто встречаются на миссиях и ходят по одним улицам, но продолжают отводить глаза каждый раз, когда их взгляды пересекаются.       Этот цирк кажется Сакуре куда более страшным, чем собственная ситуация — по крайней мере, она не тратит бесценное время на трусость, — и она любит слушать нелепые отговорки Наруто, уверенного, что он держит все под контролем.       Если бы Сакура знала, где искать, то не задумываясь собрала бы вещи и выдвинулась в путь. Цунаде бы разрешила, она уверена. И Сакура бы тоже держалась за руки, ходила на миссии, ела рамен и занималась всей той ерундой, о которой мечтает с тех пор, как узнала про имена.       Если бы только.       Наруто медлит с ответом, и Сакура думает. Мысль нравится ей настолько, что она лишает себя одного удовольствия ради возможного другого.       — Наруто, а с этим Би у тебя хорошие отношения?       Наруто не видит связи между Би и Хинатой, но ради смены темы готов говорить о нем целую вечность.       — Ну, э-э, да, он тренировал меня, и все такое…       Сакура не слушает, она выводит на салфетке хорошо известные строки. — А ты можешь спросить у него кое-что?..       Сакуре семнадцать, и она сутулится от непомерной усталости. Душа не отдыхала уже пару лет, и в погоне за балансом Сакура день за днем истязает тело.       Ей назначено у Хокаге, и она даже рада неожиданно свалившемуся заданию — за другим не вызывают. Раненые войной вылечены, работа в госпитале налажена, и Сакура совершенно не представляет, чем еще можно занять оставшиеся в сутках часы. Нормальный сон в ее планы давно не входит.       Месяц назад она закончила изучение списка шиноби, призванных на войну, — мелкая услуга других Каге, безделушка в честь международного мирного договора. Шисуи нет среди вернувшихся и нет среди погибших. Его просто нет, абсолютно нигде, бескомпромиссно и безжалостно, и от этого в сотни раз больнее, чем от катаны, проткнувшей ее насквозь.       Неделю назад она попросила Цунаде дать ей отпуск. Сказала честно: ей нужно в Страну Снега, Железа, Льда, Демонов и прочие дали, затерявшиеся у кромки карты. Цунаде жестко отказала. Сакура в порыве ярости сломала стол.       Она могла бы наплевать на решение наставницы и сбежать, но что-то внутри грозилось лопнуть каждый раз, когда она задумывалась о том, чтобы покинуть Коноху. Сакура проклинала вышедшее из ума чутье и терпела, запивая энергетические пилюли горьким кофе.       Цунаде стоит у подоконника — серьезная и собранная. В воздухе пахнет саке, а лак на больших пальцах облупился.       — Я так больше не могу, — ее ведет в сторону, и она нащупывает за спиной кресло. — Обвиняй нас сколько угодно, это твое полное право. Но мы хотели как лучше.       Она дрожащими руками разбирает ворох бумаг на столе и протягивает ей одну. Сакура безразлично мажет по ней взглядом, но желудок делает кульбит, когда она прочитывает до конца.       — Это пропуск в засекреченный архив на базе штаба АНБУ. Он действителен двенадцать часов. Ты… поймешь, что искать.       Цунаде, бесстрашная и волевая, боится смотреть ей в глаза. Ее нервная дрожь передается Сакуре, и та молча уходит прочь. Ноги пару раз подводят ее, подгибаясь на лестнице, и она хватается за стены.       Архивариусу все равно, кто она такая. Он раздраженно поджимает губы, когда Сакура, ворочая онемевшим языком, говорит ему, что не знает, за чем пришла. Она бредет вдоль высоких стеллажей и бездумно водит пальцами по пыли, оставляя глубокие борозды. Алфавит играет с ней злую шутку: приходится идти в самый конец, и пытка кажется ей бесконечной.       Мысли о том, что еще не поздно сбежать, нет.       Надпись на папке ей не нравится — на руке она выглядит гораздо ярче и живее. Чернила смазаны, и Сакура с нажимом проводит по корешку пальцем, чтобы убедиться, что время для этого личного дела остановилось много лет назад.       Слезы мешают рассмотреть человека на фотографии, и она несколько раз утирает глаза рукавом. Ей так плохо, что хочется лечь на месте и тихо умереть. Ее никогда не найдут здесь — так же, как и она уже никогда не найдет Шисуи.       Живым.       В личном деле пропусков больше, чем черных строк — Учиха не любят раскрывать свои секреты. Сакура вспоминает герб клана — такой простой и величественный — и мысленно примеряет его на свою спину.       Недостижимо.       Она думает о том, что ей всегда нравилась осень, что Катонниндзюцу завораживало ее еще с детства, что вороны невероятно умные птицы, что черный цвет никогда не казался ей мрачным; что они бы отлично сработались в команде, что он безумно красивый, что он определенно умнее Шикамару, что они были бы лучшим детищем Судьбы.       Сакура прикрывает рот рукой и уходит, крепко прижимая папку к груди. Ноги сами несут ее к мемориальному камню. Сакура отстраненно вспоминает, что его имени здесь нет, и от этой мысли ее лицо перекашивает злоба. Шисуи не не существует — это Коноха сделала все, чтобы его никогда не существовало.       Она видит знакомую фигуру и на негнущихся ногах замирает в шаге от нее. Сейчас она видит, что они одинаковые: убитые временем и обстоятельствами, умершие задолго до вердикта ирьенина, обреченные слоняться по миру безликой тенью, которую лишили того единственного, ради чего стоит жить.       — Вы все знали, — цедит Сакура, и скорби в ее голосе больше, чем обвинения, — вы все поняли еще тогда, перед экзаменом, когда увидели имя. Сразу. И ничего мне не сказали.       Какаши пожимает плечами.       — Я просто не смог сказать двенадцатилетней девочке, что всем ее мечтам не суждено сбыться.       — А как же та, в которую эта девочка выросла?.. — мир перед глазами Сакуры плывет, превращаясь в мутное марево. — Я ждала его всю жизнь… Искала, верила, к-как дура, просила Канкуро и Кира Би… Я знаю, что вы были знакомы, я видела отчеты с миссий. Вы знали, что он мертв, и шесть лет выращивали во мне надежду, что время моего счастья еще не пришло. Вы и Цунаде-сама… просто врали мне все эти годы. У вас не было надежды, сенсей, так зачем вы дали ее мне? Вы знаете, каково это — просыпаться каждый день ради человека, которого никогда не увидишь?       — Тебе было двенадцать, — повторяет Какаши, — у тебя впереди была целая жизнь. Ни у меня, ни у Цунаде-сама не было права распоряжаться ею. Мы просто не знали, как сказать тебе. Надеялись, что со временем ты найдешь счастье в чем-то другом. Или у кого-то другого.       Сакура жмурится и мотает головой. Края папки больно впиваются в нежные пальцы, но она скорее умрет, чем выпустит ее из рук.       — Я ждала всю жизнь, сенсей… А вы знали, вы все знали, что я обречена. Я никогда его не увижу. Я никогда не услышу, как звучит его голос. Я никогда не скажу ему…       Истерика рвется наружу, и Сакура обессиленно падает на колени. Ей хочется жить в каком-то другом мире — где Судьба не делает подарка, который позже заберет вместе с кусками души. Она не хочет думать о том, что было бы, расскажи они ей — Сакура знает только ту историю, где она плачет на кладбище, роняя слезы на личное дело человека, — все, что ей оставили — с которым могла прожить долгую счастливую жизнь.       Который умер, когда ей было восемь.       Жилет сенсея жесткий и натирает нос. Сакура утыкается в него сильнее — зажимает ткань зубами и в бессилии царапает ногтями. С шести лет она вынашивала в себе цели и мечты, которые ей не суждено осуществить. Сакура Харуно, новый саннин, ученица Пятой Хокаге, герой войны, глава госпиталя, сильнейший ирьенин — красивая, умная, юная и талантливая — понятия не имеет, что ей делать дальше.       — Он никогда не говорил, как тебя зовут, — внезапно начинает Какаши ей в макушку, и Сакура мгновенно замолкает. — В детстве он ждал, конечно. Как и все. Но годы шли, а имени не было. Он поступил в Академию, вернулся с войны, получил джонина и постарался свыкнуться с этой мыслью. В Конохе было неспокойно: Учиха были недовольны положением клана, который Коноха ущемляла в правах, и он оказался меж двух огней. Радовался даже, что никому не придется проходить через это вместе с ним. А потом тебе исполнилось шесть. Ему было четырнадцать, и он оказался совершенно не готов к такому. Он почти сразу выяснил, что ты та самая Сакура — своими глазами видел твою руку. Однажды пришел в штаб совершенно разбитый и сказал, что это шестилетняя девочка. Мы не знали, как ему помочь. Да он и не просил. Никто из нас не хотел оказаться на его месте: ты была ребенком, а он не знал, что его ждет.       Сакура смаргивает слезы. Она смотрит на июльскую зелень и видит только унылую безрадостную серость.       В душе звенит пустота. Глаза болят.       — Я его никогда не встречала?       — Иногда он присматривал за тобой, но никогда не показывался на глаза. Не был уверен, что выберется живым, и боялся, что ты привыкнешь и будешь скучать.       Сакура мотает головой, но от мыслей так просто не избавиться.       Она и так скучает. И будет скучать всю жизнь.       Если бы она только знала, если бы ей только было, что помнить…       Какаши мягко отстраняет ее от себя, но Сакура этого не осознает. Ее губы дрожат, а пальцы, сжимающие папку, посинели. Ей все равно. Если бы это могло унять боль в душе, она бы собственными руками переломала себе все кости.       — Я забрал это из его личного шкафчика. Я уверен, что это тебе, больше у него никого не было. Он никогда не упоминал это, так что я не знаю, почему он не отдал раньше.       Какаши тщательно подбирает слова, но легче Сакуре от этого не становится. Она трет глаза так сильно, что веки начинает щипать — она займется ими после. Когда-нибудь никогда.       Сакура протягивает ладони, и Какаши аккуратно кладет на них самую красивую ленту из всех возможных. Она широкая, атласная, нежно-зеленого цвета, с вышитыми вдоль краев ветками цветущей вишни. Время не тронуло ее: цвета сочные, нитки не потерлись. Только распустившиеся цветы и набухшие почки выглядят, как настоящие. Сакура нежно проводит по ним кончиками пальцев. Лента ручной работы. Наверняка безумно дорогая. Такие не дарят бездумно — их придирчиво подбирают, стремясь найти совершенство.       Такие дарят людям, о которых думают днем и ночью.       Сакура смотрит на нее не моргая. Она впервые за долгое время видит мир таким четким — каждое волоконце, каждую ворсинку, каждый шов.       Какаши этого не объяснить, но Сакура знает, почему он так и не подарил ее — увидел ленту Ино и разочаровался в выборе, решил, что она ей не нужна.       Если бы только Ино ей не подарила… Если бы только он решился… Если бы только смотрела по сторонам внимательнее… Если бы только его жизнь не оборвалась на дне реки…       Кто только додумался назвать ее рекой радости?       Сакура закрывает глаза и бережно прячет ленту в ладонях.       Сакуре семнадцать.       Сакура больше никого не ждет.