Прости, но я без...

Пожалуй, я сыт по горло. Кажется, с меня давно и абсолютно точно хватит. Кажется, что если состоится ещё хоть одна из этих блядско-тайных встреч в твоей квартире, пропитанной смрадом похоти и нарушенных запретов, я ёбнусь окончательно. Кажется, всё в ней кричит об условных табу. — Я не пидорас! — кричу я каждый раз, чуть надрывая глотку и харкаясь ядом откуда-то из самых глубин моего прокуренного нутра. Плююсь злостью вперемешку с чёрной мокротой, захожусь ёбаным хриплым кашлем. Я слишком много курю. Я слишком мало сплю. Я слишком часто стараюсь совсем не смотреть в синие глаза. Прячу взгляд, смеюсь невпопад над всякой хуйнёй и часто трахаюсь с тем, с кем по определению не должен. Рвано выдыхаю ему в губы: «Быстрее, Ира ждёт к 5!». И я, блять, не хочу видеть его лицо, которое наверняка кривится в насмешке. Да пошёл бы ты нахуй, Арсений! Слишком умный, слишком правильный, слишком красивый. Слишком неправильно относящийся ко всему этому. Он не бьётся в истерике от этой связи, не ругается матом, злясь от бессилия, и, кажется, совсем не заметит, если однажды я не ввалюсь к нему в квартиру, на ходу стягивая толстовку, цепляясь браслетами за все что можно, но чаще всего за ремень его джинсов. Он, наверное, не заметит, что я не появлялся слишком долго, даже проведя ночь в одиночестве. Проснётся в хорошем настроении, заварит чай, подумает о чем-то своём, куря редкую сигарету, будет мерцать улыбкой на студии, ненароком, будто вспомнив, что нужно проявить вежливость, бросит мне: «Привет, Тох». И всё, блять. И на этом, сука, всё. Отыграет сценку без проблем, и его дыхание совсем не собьётся, когда он прижмётся ко мне сильно, крепко, как он один умеет, отыгрывая условия импровизации. Этот человек не скажет ни слова, пока я буду переодеваться, только ненароком окинет мою спину бегло-равнодушным взглядом. И я даже не пойму по его красивому безучастному лицу, заметил ли он россыпь царапин на ней. Ира, блять, пометила. Хуй знает, что её так торкнуло — я же даже не старался ночью. Они простреливают болью, и это совсем не приносит мне удовольствия, в отличии от… В отличии от отметин, которые оставлял он. И, хоть и ни за что не признаюсь, но я буду хранить понимание этого в самых тёмных уголках себя. Я расчленю это огромное ломаное чувство, что появляется из-за того, кто определённо не должен вызывать ничего, кроме уважения и ,возможно, дружеской симпатии, и спрячу по отдельности в потаённых уголках своей души. До которых трезвым не добраться, а пьяным буду стараться избегать так сильно, будто от этого зависит моя жизнь. Я забуду. Однажды. Однажды я не буду рваться написать тебе смс, шипя сквозь зубы. Однажды я забуду: какого цвета обои твоей кухни, как часто ночью ты встаёшь покурить, почему не любишь зиму, почему смотришь исключительно ужасы, почему на заставке телефона у тебя какая-то картинка из интернета, подозрительно похожая на те арты, которые рисуют эти ёбнутые на нашем предполагаемом пидорстве фанаты. Однажды я забуду, как бесился, что ты так спокойно относился ко всему этому, пока я метался из стороны в сторону, не желая признавать очевидную, режущую глаза правду. Прошло несколько месяцев, а я все также стою у окна и курю, сокращая свою жизнь на 11 минут в который раз. Я не силён в математике, но это, наверное, можно назвать геометрической прогрессией. Как и то, что я, сука, так и не могу забыть всё то, чего так отчаянно хотел. Хотеть забыть — значит всё время помнить. Так банально и так до тошноты, до злости, до противной желчи правдиво. Музыкальные композиции в телефоне сменяются одна за другой. «Пачка сигарет в моём кармане Заставляет жить меня этот день». Я слушаю строчки этой песни раз за разом, респектуя автору, потому что, судя по всему, он тоже хлебнул говна, если пишет такие простые, по сути, но такие страшно-правдивые, по существу, вещи. В комнате душно, хочется на улицу, вдохнуть полной грудью, там уже пахнет свежестью весны, и я хочу туда, к чистому небу. Но к нему нельзя, поэтому я просто встаю на подоконник, желая свесить ноги и посидеть так, обдуваемый почти летним ветром. Я выставляю одну ногу, хватаюсь руками за раму и слышу звенящее и ломкое: — Антон! Чуть не вываливаюсь из окна. «Ёбаный в рот, Арс! Не смог убить морально, решил физически, что ли, расправиться?!» Мысль мелькает мгновенно, пока оглядываюсь. Матерюсь как не в себя и бьюсь башкой о раму, ругаясь проклятиями на этого недопитерского мудака. — Что, блять? Хули ты орёшь, я чуть птицей отсюда не полетел? — ору на него в ответ огрызаясь, спрыгиваю на пол, что очевидно было лишним, потому что в следующую секунду я прикладываюсь лопатками об пол, охуевая от острой боли в скуле и от ситуации в целом. Арсений стоит надо мной, сжимая губы так, что их почти не видно, и щурит глаза, осуждающе и со злостью смотря на меня. — Да что с тобой, блять? — надрываюсь я в попытке встать, потому что опасаюсь, что прилетит ещё, от него и куда-нибудь по печени. — Ты. Совсем. Ебанулся, — я не понял, спрашивал он или делился своим мнением. — Да что не так? Чё ты взбеленился? Ты чё сюда вообще приперся? — ситуация начинала меня, мягко говоря, раздражать. Арсений дышит тяжело и глубоко, закрывает глаза. Он что, решил помедитировать? Песня ещё эта. «Пачка сигарет в моём кармане...» Я тянусь за сигаретами, цепляю кепку с подоконника и разворачиваюсь к окну. — Ты собирался прыгать, — звучит в ответ этот красивый голос, хотя сейчас он кажется искажённым от напряжения, и звоном осыпается куда-то на пол. Я давлюсь дымом от подожжённой сигареты, разворачиваюсь так стремительно, что практически второй раз здороваюсь с полом, и пялюсь на него как баран. — Чё, блять? Какой нахуй прыгать? Нахуя мне с жизнью счёты сводить? — и пока я кричу ему эти слова, картинка всего произошедшего вырисовывается в голове. Хотя бы стала понятна его реакция. Арсений не смотрит в ответ, пялится куда-то в стену. Подбирает слова, наверное. Антону плевать, если честно. Он не хочет больше видеть мужчину, если только это не острая необходимость по работе. Антону не интересно, что тот думает по поводу этого, и он уж точно не хочет знать, зачем вообще коллега его нашёл и приехал сюда. Антон заебался, так знатно заебался от всего этого, что хоть на стену лезь. Заебался терять себя в том, чего никогда не было, и в том, что было, но никому нахуй не упало. Антон проходит мимо него, стараясь не зацепиться одеждой, опять прикуривает сигарету и надеется, что у самой двери ничего не ёкнет. Что он не обернётся напоследок посмотреть на этот затылок, красивую линию плеч и прямую спину. Он очень на это надеется. Последний шаг сделан, рука на ручке двери, и кажется, что лично для него, Антона, мир сжался в один атом. Голос мужчины звучит неожиданно тихо, но Антон всё равно слышит: — Прости, но я без тебя не смог.