Autumn

The leaves are restless in their dancing Альбер захлопнул окно, поморщился, услышав громкий звук, и присел на диван, опустив голову. Затем юноша прижал руки к вискам: разыгралась мигрень. Иронично, что боль билась особенно хищно в правом виске – именно туда несколько недель назад выстрелил себе Фернан де Морсер. I lean hard against the wind Альбер до сих пор не мог поверить, что все это – не жестокие шутки. Дни проходили один за другим, и будто бы для всех остальных что-то менялось; Валентина сыграла тихую свадьбу с Максимилианом Моррелем, Бошан объявил о закрытии «Беспристрастного голоса»... И только для тех, кто похоронил близких, время не текло – Эрмина Данглар все сидела в своей парижской квартире, не показываясь ни на балах, ни на улицах; господин де Вильфор уехал – или, скорее, его увезли подалее от глаз публики; Альбер с матерью же машинально завтракали, обедали и ужинали, не говоря друг другу ни слова, и расходились по своим спальням, будто бы они были совсем чужими людьми. Иногда Альбер даже вздрагивал, увидев мать, сидящую у камина с книгой – чаще всего этой книгой оказывалась библия. Smell of rain upon the pavement Раньше он не понимал, что имела в виду Валентина, говоря, что все слова «Мне жаль, что твоя мама погибла» чувствовались искусственными. Теперь Альбер прекрасно знал, что она имела в виду; он уже заранее надевал маску скорби и принятия, когда видел очередных посетителей. За каждым «Мне очень жаль» он явственно слышал «Твой отец был предателем» и всякое «Он отошел так скоро» на самом деле было «Он заслужил эту смерть». Withered branches sway and bend Матери было совсем не легче. Если Альбер приобрел статус графа, пусть и под клеймом сына предателя родины (иронично, что Фернан предал даже не свою родину), то бывшая мадам де Морсер стала вдовой пэра Франции и генерала, у которого, разумеется, было много неприятелей, и, конечно, враги отца наготовили целый ушат оскорблений на дату его смерти, даже если бы никто не узнал о Янине. Альбер переносил все испытания стоически, но Мерседес была близка к отчаянию. There is a whisper at the window Вечерами она все больше молилась. Альбер прислонялся спиной к двери в ее спальню, закрывал глаза и слушал глухой шепот священных текстов на испанском. Снова ирония, но юноша не понимал ни единого слова – ни мать, ни отец не позаботились обучить его языку их предков, и в итоге Альбер знал только английский и итальянский. Но среди красивых, но неизвестных слов явственно слышалось беспрестанно повторяющееся имя отца. And melancholy heavy in the air В одном помещении с матерью дышать было невозможно – Альбер чувствовал себя запертым в склепе и будто бы все еще в чем-то виноватым. Порой юноша ловил себя на ужасной мысли, что лучше было бы, если мать ушла вместе с отцом, ведь она и так не особо находится в мире живых. Любимые книги покрывались пылью, и прекрасный садик медленно умирал вместе с его хозяевами. Autumn comes in wearing red and yellow Порой Альбер сидел, закатив рукава рубашки и методично оставляя на руке пониже запястья следы от горящего конца сигары, и думал о том, что было лишь несколько месяцев назад. С приходом вечера отец и мать оделись бы в свои лучшие наряды и отправились бы на прием, оставив Альберу право нанять экипаж и ехать в элитный бордель или в дорогой ресторан, кормить свою очередную пассию. And leaves with a black veil in her hair Теперь же все по-другому. Весь дом был в трауре, все портреты и зеркала завешаны плотной тканью, мама надевает только черное и не выходит из дома, а в рестораны Альбер теперь ездит только на поминки – недавно нашли труп господина Данглара, который вскрыл вены в дешевом итальянском отеле; мадам Данглар была воистину безутешна. The shadows reach into the twilight Негласное правило «О покойном либо хорошо, либо ничего» на знаменитых людях не работало. Фернана де Морсера честили на всех светских собраниях, неловко замолкая, когда бледный и молчаливый Альбер во всем черном, словно Гамлет, входил в залу. Сравнение с Гамлетом было довольно подходящим – Гертруда променяла старую любовь на новую, Офелия хоть и не утопилась, но сбежала с собственной возлюбленной, а от Розенкранца и Гильденстерна не осталось и следа, как только старый король покинул этот мир. Scarves are waving their goodbyes Только верный Горацио-Франц все еще изредка писал Альберу, приглашая то в оперу, то на прогулку, но Альбер не мог принять приглашения. Что-то держало его в доме, заставляя срастаться с диваном и вдыхать копящуюся пыль. Со временем Альбер понял, почему он не хотел уходить – если отец семейства Морсеров погиб, то и вся семья должна уйти вместе с ним, так или иначе. To the sun and to the summer Солнце показывалось все реже. Альбер не осмеливался выходить из своей комнате, порой не принимая пищу больше суток или двух. Он забывался чтением; перечитывая «Короля Лира», японские рассказы, произведения де Сада, в конце концов, он пытался погрузиться в них, стать Кентом, юным путешественником с бумажным фонариком, чертовым герцогом Бланжи, но лишь бы не Альбером де Морсером – и имеет ли он право быть де Морсером? Имеет ли кто-то право быть де Морсером после того, как самый первый совершил столько презренных ужасов? As the moon begins to rise Альбер не хотел быть графом; все графы, которых он знал, вовсе не были прекрасными людьми. Молодой человек понимал, что уже бесполезно думать о прошлом, но он не переставал винить Франца в том, что тот познакомил его с Монте-Кристо, и еще больше винил себя в том, что так легкомысленно отнесся к этому опаснейшему в высшей степени человеку. There is a whisper at the window Запечатав в конверт свое письмо к Францу, Альбер прикрыл глаза и приложил руку ко лбу. Молодого человека обняло странное умиротворение, и будто бы в посеревшем мире выглянул солнце, и осветило все, что раньше было погружено во тьму. Альбер наконец нашел решение – если честно, лучшее из решений, которые он когда-либо находил – и легкие его наполнились воздухом, и лицо посветлело. And melancholy heavy in the air Альбер тихо открыл дверь, не в силах убрать с лица глупую, но бесконечно искреннюю улыбку. Письмо Францу он оставил в комнате, сейчас оно ему не понадобится – все, что мог, он уже сказал ранее, и лишние слова тут совсем ни к чему. Легкая грусть коснулась Альбера, когда он понял, что они с Францем могли стать чем-то большим, но он тут же отогнал это тянущее чувство – прошлому нет места в настоящем. Autumn comes in wearing red and yellow Альбер на цыпочках прокрался мимо спальни матери, держа путь в кабинет отца. Приоткрыв дверь, юноша чуть задержал дыхание и вошел, заперев за собой. Ключ мягко повернулся в замочной скважине, и Альбер посчитал это признаком того, что его дело – правое. И снова не дыша, молодой человек подошел к отцовскому письменному столу. Как говорил граф Монте-Кристо, ждать и надеяться – вот и младший Морсер надеялся на то, что его давняя находка все еще здесь. And leaves with a black veil in her hair Альбер потянул на себя ящик стола и улыбнулся, увидев то, что искал. С той же мягкой, спокойной улыбкой молодой человек встал спиной к стене, задумчиво посматривая в окно напротив, где виднелся старый огромный дуб с бесконечной красоты листьями: желтыми, медово-оранжевыми и ярко-алыми. Листья отрывались от ветвей дуба и один за другим падали на землю, выстилая волшебный ковер, подобного которому не найти нигде на земле. Успокоенный этой мыслью, Альбер прикрыл глаза, открыл рот, ввел дуло меж челюстей и выстрелил.