Хей, Псих

      Холодно. Жарко. Холодно.       Твои слёзы горячие, твои слёзы холодные, твои слёзы н е р е а л ь н ы е. Они не настоящие, понимаешь? Я уже ничего не могу чувствовать, и то, что стекает по кровавым щёкам — мои слёзы, не твои. Твои падают, падают на лицо лежащего на коленях тела, оно уже неживое, пустое совсем, что ты плачешь над ним, как над сломанной куклой?       Хотя нет, знаешь, я бы тоже плакал. Я понимаю.       Я слышу твои мысли, твои чувства так кристально ясно сейчас, что мне хочется кричать от нехватки воздуха, оттащить тебя, замершего пустотой, прошептать в тонкие губы — «Это неправда, это всё сон». Но мои руки проходят сквозь тебя, растворяются в материи, а ты будто и не чувствуешь, всё сидишь на залитом кровью асфальте и судорожно сжимаешь мою оболочку, словно надеешься, что сейчас я открою глаза и встану, как ни в чём не бывало.       Но я уже никогда не встану, милый.       Листья кружат-кружат-кружат свой танец вокруг тебя, а ты бессмысленно смотришь сквозь золотые блики вихря, смотришь в стену, не двигаясь, и только губы кусаешь отчаянно, не давая крику вырваться из груди. Вечно взлохмаченные, стоящие торчком волосы сейчас свисают сальными грязно-жёлтыми сосульками на глаза — потухшие, пепельные глаза. Знаешь, я понимаю, что ты справишься, ты же сильный, Псих, ты сможешь забыть, и мне надо бы улететь уже куда-нибудь туда, в серые от туч небеса, но…       Но я просто не могу оставить тебя, даже будучи невидимым призраком. Я по-прежнему люблю тебя, и только это чувство меня ещё держит на земле. Я буду витать рядом всё время, что отведено мне, буду пытаться докричаться, раз за разом, даже если из бесплотного горла не вырвется и звука. Я буду…       — Х-хей, Док… — твой голос хриплый, измученный. Когда ты в последний раз произносил хоть слово?.. — Х-хей…       Псих, можешь ли ты услышать меня?..       — Даже, если ты моя галлюцинация — уйди. Отпусти уже мою мертвую душу, зачем она тебе, Док?..       Я… Псих, я…       Прости.       Как безумно хочу вновь провести по худым плечам руками, обнять твоё тонкое, почти девичье тело, когда ты устал кричать о тупом начальнике и опять сломавшихся наушниках. Хочу вновь ощутить твои мягкие губы, увидеть робкую, редкую улыбку на лице, когда ты расслабляешься, не боясь потерять имидж буйного невротика. Я так много хочу.       Я не смогу отпустить.       Это наша с тобой осень, в которой никто не будет счастлив.       — Ты помнишь этот разговор, да, Док?       «Ты веришь в любовь?»       Я стою у тебя за спиной и просто пытаюсь до тебя дотянуться. Задеть пальцами смятую рубашку, дать понять, что я всё ещё здесь, что я всё ещё рядом, но я прохожу, я нематериален, я нем, я ничего не могу сделать.       «В любовь?»       «Да.»       «Я даже не знаю… Ну… Я люблю, но не уверен, что он тоже. И я стараюсь не верить в любовь, чтоб не создавать ему проблем.»       Прости, прости меня, Псих, как же я ошибался тогда.       Нам дали пять минут счастья, дали слегка вдохнуть пьянящий аромат супружества — чтобы разъединить, монолитной стеной друг от друга закрыть. Без возможности попрощаться.       Без возможности отпустить.       Я ощущаю, что моё время почти на исходе. В последние несколько секунд мне хватает сил уплотнить свои призрачные руки, слегка сжать твои плечи в поддержке — в последний раз.       Ветер треплет твои спутанные волосы, дождь мочит твою порванную рубашку. Кровь капает, капает с твоих рук, пачкает пол, но ты ничего не замечаешь, а мне почти физически больно и сладко от этого.       Больно — потому что ты умираешь.       Сладко — потому что скоро встретимся.       Мы станем дождём и будем оплакивать нашу жизнь.       Мы станем тучами и будем закрывать от всех наше солнце.       Мы станем ветром и будем забираться к людям под кожу, заставляя их жить, не совершать наши ошибки. Просто жить.       Мы будем в м е с т е.       И… Псих.       Я верю в любовь.       В ту вещь, которую жизнь обязательно убьёт.