— Терпи, моя милая. Боль — это хорошо. Болит — значит, живая. Болит — значит есть, ради чего драться. Болит —и значит есть, кого убивать. Игла входила медленно. Зазубренная с одной стороны, расковыривала плоть и оставляла там каплю чернил. Рей читала дневники Дарта Мола, знала, что все могло бы быть гораздо хуже. — Терпи, моя милая. Боль — часть тебя. Боль — часть жизни. С Грехом обвенчана, во крови врагов умыта, моя милая внученька… Она не позволяла себе закрыть глаза, лишь иногда срывалась взглядом к Хаксу, сжимающему ее колени своими бледными руками. Кайло тем временем стоял за спиной, и исходивший от него гнев обжигал сильнее испарений мустафаровых гейзеров. — Терпи, моя милая. Боль — союзник твоей Силы.
Пропуск в запретные города и на черный рынок, ее личная позорная метка, проклятый отличительный знак. Как же сильно она ненавидела эти въевшиеся в кожу черные линии, даже когда губы Бена целовали каждый миллиметр чертовой татуировки. Даже когда он накрывал отметину своими бледными пальцами и сжимал до боли, наваливаясь на нее сзади, а жар, разливающийся меж их телами заставлял Рей закусывать до крови губы, лишь бы не вскрикнуть от болезненного наслаждения, от радости запретной любви, которая для монахов Семи Путей Силы была чем-то едва ли досягаемым.— Он мне за все заплатит, — шептали его губы, — я сброшу его в самый глубокий, самый холодный колодец, и даже после смерти демоны не захотят принять такую прогнившую душу! — Забудь! — отвечала Бену Рей, меняя положение, заставляя его лечь на спину, упиралась в его грудь ладонями и плавно вела бедрами. — Я уже забыла. — Но тебе больно! Она садилась на него, едва готовая, щурилась от растяжения и хватала ртом воздух. Умирала на секунду, чтобы понять — она жива, святые Боги, они оба живы, они любят друг друга. — Боль не важна, — улыбалась Рей, начиная раскачиваться, — ты важен. Мы важны. Есть только Сила, и мы — часть ее. Хакс показал им древние свитки о Диаде Силы неделю назад. Месяц спустя его казнили, а Бена заковали в кандалы. Ни связи, ни уговоры, ни подкупы — не помогло ничто. И вскоре не осталось ничего, поцелуи и ласки лишь жгли память послушницы, а магистр Люк Скайуокер оплакивал своего племянника, обматывая того белым саваном.
Теперь же только татуировка, этот уродливый знак принадлежности к роду колдуна, и мог помочь Рей вызвать силы, превосходящие человеческие. Только этот проклятый знак мог бы… вернуть ей Бена? — Мне нет покоя, когда солнце моей жизни сокрыто во мраке теней. Ох! Услышь ее сейчас кто-то из мастеров, тотчас бы привязали за руки да за ноги меж изогнутых старых сосен, высекли бы розгами и присыпали бы раны солью. Но она не боялась ни боли, ни позора. Ни семи шагов, ни семи грехов, ни семи смертей. Рей подняла на Финна глаза, прильнула к его плечу, а после чиркнула губами по смуглой щеке. Он был достойным послушником, как ей всегда казалось. Пусть дезертира императорской армии ждала за воротами Храма лишь смерть, здесь, среди священных стен древних монастырей, он был прилежен в изучении Семи Путей Силы. Однажды, думала Рей, именно Финн займет место мастера, а уж никак не она. И пусть магистр Люк Скайуокер принял ее в ученицы, она нарушала и будет нарушать правила Храма. Как когда-то нарушал их Бен.— Ты обязана жить. Что бы ни случилось. Обещай мне. Ее пальцы путались в черных волосах, а шепот Бена ласкал ее щеку. — Клянусь. Я выживу. И тебя верну, если будет нужно. Рей сжимала его крепко, так крепко, будто в ее руках Силы было куда больше. — Не вздумай! Не смей нарушать законы Семи Путей Силы, любовь моя. — Не ты ли говорил, что восьмая смерть дарует мне право узреть Истину?
Бен. Б-е-н. БЕН! Ее Бен, только ее! Великие Боги, да помогут Рей все полученные знания, все пережитые страдания. Ветер, ласкающий горные склоны, будто целовал подвешенный у ворот колокол, а тот шептал и шептал предостережения, когда Рей приблизилась к самым западным, запретным восьмым вратам на заднем дворе главного Храма Ак-То. — Кто семь шагов осилит, — зашептала Рей мантру, ведя тонким лезвием ножа по ладошке, — тот семью грехами повелевать научится, тот семи смертей не испугается и семь раз возродится, чтобы восьмой грех сполна испить, чтобы восьмой шаг до смерти прожить, чтобы восьмую смерть встретить, как старого друга. Эхом донесло до нее громогласное Рей-Рей-Рей, словно кричал кто-то до боли знакомый в горах. Страшно ей, так страшно, что глаза закрыть пришлось. Приложила она окровавленную ладонь к печати на ручках ворот, а те словно жадные впитали всю красную влагу в мгновение ока. Лязгнуло что-то в механизме, прорезавший черную тучу луч умирающего закатного солнца лизнул медь обшивки ворот, испещренную древними символами, и самый главных из них — перевернутая пирамида — будто бы замерцал рубинами, напитавшийся крови трижды проклятого Палпатина. Перед Рей открылась извилистая дорога, резко уходящая вверх, петляющая между деревьев, острых камней, заглядывающая в пропасть на поворотах. Дорога вела к продуваемому ветрами пику, к вершине горы, к месту последнего упокоения Бена. Она судорожно выдохнула, ступив на тропу. Сделала шаг, второй, третий. Боль пришла как ленивая сытая кошка, не ласковая, но заинтересованная. Все происходило словно задом наперед. Образы мелькали перед глазами, вызывая жуткую мигрень, такую сильную, что последней нареченной именем Скайуокера хотелось сдавить собственный череп ладонями. Давить и давить, сильнее и сильнее, пока бы боль не превратилась в агонию, не вскрикнула рождающейся в пустоте сверхновой и не смолкла бы навеки. — Бен. Простое, красивое имя. Лишь оно способно придать ей сил, заставить двигаться вперед. Точнее — назад. Задерживать дыхание, экономить кислород. Семь шагов, семь смертей. На восьмом все решится.