2015 год. Бруклин, Нью-Йорк
Дом творчества в четыре часа дня окутывала сонная нега. Пришедшие со школы дети ждали в холле начала занятий; они иступленно резвились, визжали, убегая друг от друга, а родители их одергивали и сдержанно посмеивались между собой. Именно такими моментами запоминается детство. Я поднялся по узкой светлой лестнице на второй этаж, миновал коридор. Одна из многочисленных комнат – я знал по собственному опыту – была классом труда: там готовились поделки из картона, желудей и шишек, вязались игрушки и плелись браслеты дружбы. Пару раз в месяц они выносились и ставились на стенды в рекреационной зоне. Сейчас это были наряды для кукол, украшенные вышивкой бисером. Подойдя к другой знакомой двери, за которой раздавалось фортепиано, я осторожно заглянул внутрь. Выветрившийся со вчерашнего дня запах клея и краски позволил мне уловить аромат Алисы. Тонкий аромат прохладной нероли, бархатного можжевельника и дымного мягкого миндаля. Я замер на пороге и не мог оторвать глаз от её залитых солнцем светлых прядей, нитями паутинки взлетающими, когда она, увлеченная-погруженная, начинала играть быстрее, более страстно. Я прикрыл глаза, как Алиса, трепетно улыбнулся, а в мыслях восторженно рассекал пальцами воздух, вдыхал ее кожей — где непонятно: она — это весна или пианистка? — и практически входил в транс, ощущая единство с секундой, Вселенной, Алисой. Я пропал два года назад, отправив сообщение о том, что люблю, и не получив ответа. И нашелся спустя неделю, разбитым и пьяным, сонным в квартире друга и блаженно утопающим в дрожащих объятиях Алисы. Она не знала, что со мной делать. Ей было совершенно не до меня, но тогда я этого не понимал. Ее напряженные пальцы касались глади клавиш, гладя, как кошку, фарфоровые руки вспархивали, любовно лаская имитацию слоновой кости. Я сел на полу под окном и стал украдкой снимать ее на телефон. Аккуратная Алиса своей загадкой манила, часто лишала сна и как-то уже прижилась в моих мыслях. Я наблюдал со стороны, улыбками Алисы склеивал ею же постоянно раскалываемое сердце.2 года назад
Я родился в 1992 году в Бруклине, унаследовал имя прадеда, его хорошо развитое обоняние и увлечение химией. Окончив школу, я получил степень бакалавра по химии и переехал в Великобританию, где устроился практикантом в лаборатории, параллельно осваивая парфюмерную программу в Плимутском университете. Четыре раза в год я непременно приезжал в Бруклин, чтобы навестить родителей. В одной из таких поездок я и встретил Алису. Она была учителем по игре на фортепиано в доме творчества неподалеку от нашего дома. Моей сестре было шесть, и спустя пару недель практики ей с легкостью давались гаммы. В тот раз она задерживалась на занятии, долго не спускалась переодеваться, я куда-то опаздывал, нервничал, так что поднялся сам, чтобы поторопить ее. Отыскав нужный кабинет, я застал сестру за проникновенным рассказом о ее лучшем друге, плюшевом псе Плуто. Ее внимательно слушала моя ровесница, опрятная девушка с длинными серебряными волосами, миловидным лицом и мягким осмысленным взглядом. Она удивленно посмотрела на меня, и я понял, что так отчетливо слышу не освежитель воздуха или ее духи, не туалетную воду и не крем для рук, а ее собственный запах. Я наполнил легкие до краев ее духом. Ярко, пьяняще, волнующе, ее запах окутал меня, пробрался в каждую клеточку тела, моментом смыл рой мыслей. Хотелось задохнуться, чтобы больше ничего не чувствовать, кроме ее аромата, хотелось сойти с ума, выпасть из реальности и умереть счастливым. Голова закружилась. Я отшатнулся и чуть не запнулся о ногу, но вовремя ухватился за дверной косяк. Девушка обеспокоенно вскочила со стула. Сестра же едва сдержала смех: – Это мой брат. Уилл чудной, с ним часто такое бывает, – задорно пояснила маленькая капуша. Я не мог выкинуть Алису из головы – да и не хотел этого, – так что вновь наведался в дом творчества через пару дней, уже один. Чуть ссутулившись над зеброй клавиш, уйдя в себя, девушка играла что-то болезненно-угнетенное, сомнамбулическое, вводящее в транс. Это «что-то» повисало в воздухе, на мгновение оставалось недвижимо, а после — осыпалось градом взбаламученных нот на пол, медленно тая. Она топила себя в тональностях, надевала их на себя, пыталась впитать и насытиться. Но, кажется, не могла. Не доиграв, пальцы замерли на расстоянии прикосновения от клавиш, а после беспомощно сжались в кулаки. Я постучался в приоткрытую дверь. – Вот как музыканты выплескивают эмоции? Эффектно. Она смутилась, узнала меня, спросила, зачем я пришел. Я ответил, что скоро улетаю из Бруклина и поэтому хочу угостить ее ужином. Она извинилась, сказала, что не ходит на свидания с незнакомцами. А я посмотрел на настенные часы над фортепиано и заверил, что до ужина еще есть время и мы успеем познакомиться. Мне нравились не только ее аромат, взгляд и волосы, она была вся потрясающая. Ее пальцы, пластины ногтей, карандаш для бровей, трещинки на губах, худые локти, кольца Венеры на изящной шее, покрывающаяся мурашками кожа над ямкой пупка, беззащитные выступающие косточки на лодыжках и еще более уязвимые узкие стопы, норовящие вырваться из ладони при малейшем игривом касании. Ее улыбки, вздохи, привычка воспитывать, смущение и восхищение. Я любил в ней все: от того, как она неумело накручивает пасту на трясущуюся вилку, до ее умелых требовательных поцелуев, сносящих крышу. Я хотел жить ей, насыщаться ей, всегда быть рядом с ней. – Прости, это была ошибка, мы не должны были этого делать. Как я могла?.. Я не смогу простить себя за это. Прошу, уйди. Пожалуйста. Друг школьных лет позволил мне перекантоваться оставшиеся до отлета дни у него – расстраивать родителей своим видом не хотелось – и был не прочь разделить «боль расставания с девушкой» и спиртное. Было это детским импульсом напакостничать и таким образом отомстить или же взрослым взвешенным решением уйти в запой – не помню. В любом случае, какой бы задача не была, я прекрасно с ней справлялся. Было мутно перед глазами, в теле, в мыслях. Я помню лишь то – и кажется, это самое важное, – как Алиса вбегает в комнату, подбирает меня с пола и прижимает к себе. Черт, не будь я тогда пьян, я был бы самым счастливым человеком на свете. Когда я более-менее пришел в себя, Алиса сказала, что пока не готова открыться. Сказала, что в ее жизни полный бардак, и она не хочет все усложнять еще больше. Я уехал в Плимут без мыслей и чувств. Я был потерян. Прошло больше полугода. Сначала отчаянно, а после – по привычке я загружал себя учебой. Не хотел думать, вспоминать, помнить. Были моменты, когда она мне снилась или я видел ее в прохожих. Мне было стыдно, но я не понимал, за что. Тот вечер не был сиюминутной прихотью и не был ошибкой. Я чувствовал, что все делаю правильно. Чувствовал, что нужен ей. Я вернулся в родительский дом на Рождество. Все весело общались, сплетничали о соседях, обсуждали планы на будущее. Поздно вечером, когда сестра уже легла спать, в дверь позвонили. Я пошел открывать, но, посмотрев в глазок, застыл на месте, боясь сделать вдох. Раздался повторный звонок. Я надеялся, что Алиса пришла ко мне. Она любезно поздоровалась с родителями, извинилась за поздний визит и поздравила всех с Рождеством. Иначе взглянув на меня, спросила, можем ли мы поговорить. Мы шли вдоль длинных заснеженных улиц, освещенных золотом высоких фонарей. Люди, собравшись с родственниками дома, продолжали отмечать. – Как ты узнала, что я здесь? – Твоя сестра сказала. – Я думал, ты не захочешь меня больше видеть. – Я не хотела. Не могла... Но потом поняла, что должна объясниться. Мы сели на скамью. Алиса уставилась на свои руки в перчатках. Я долго смотрел на нее, а после перевел взгляд на Бруклинский мост, мерцающий в ночи. Она судорожно вздохнула. Я не был уверен, что это из-за холода. – В детстве я была зажата и обособлена от других, так что со мной никто не общался. Родители были загружены своими делами и проводили со мной мало времени – я их не виню, они делали все, что могли... Но я все равно постоянно была одна, – Алиса глубоко вздохнула и улыбнулась. – А потом я встретила Эшли. Она была крутой и умела играть на фортепиано. После занятий она ходила в музыкальный класс, а я иногда за ней подглядывала. Один раз она меня заметила и предложила научить играть... Я плохо справлялась, но она продолжала терпеливо наставлять меня, объясняла, что я делаю не так, и повторяла, повторяла... Она была моим лучшим другом. Под конец голос Алисы охрип, она прокашлялась и замолкла. Я посмотрел на нее. Она собиралась с мыслями, чтобы продолжить. — В старшей школе я поняла, что люблю ее больше, чем друга. Это оказалось взаимно. Мы стали встречаться втайне от всех — хотя, думаю, это мало кому было бы интересно, как и я сама... Больше пяти лет вместе... – я заметил, как ее пробрала крупная дрожь, и взял ее за руку. – У нее были проблемы в семье и на учебе, но со мной она молчала. Только улыбалась, уверяла, что справится... А потом она исчезла. От ее матери я узнала... – она не смогла больше держаться и разрыдалась. Мне стало не по себе. Я прижал Алису к груди, поглаживая по спине через ткань пальто. – Я узнала... что она покончила с собой. Это произошло за несколько дней д-до... нашего с тобой свидания. В те дни мне было очень-очень плохо, я не могла ни к кому обратиться, не могла ничего рассказать!.. Все, что происходило эти пять лет, об этом знала только я, никто не смог бы понять... Алиса долго плакала. Я обнимал ее, пока она не стала всхлипывать и затихать. Я гладил ее по спине и по волосам, их цвет был удивительно похож на снег. Алиса прижалась ко мне сильнее, и я почувствовал себя нужным и счастливым. Потом она отстранилась, вытерла заплаканное лицо и хрипло продолжила: – Я стояла на грани и была готова сорваться вниз. Уильям, ты... спас меня, спас... Спасибо. Мне было горько и больно осознавать, что я изменила любимому человеку, которого не стало на днях. Я чувствовала себя ужасно. И не хотела впутывать тебя. Я поступила мерзко по отношению к тебе. Мне очень жаль... Я не курил, но в тот момент дико хотелось затянуться покрепче. Рядом со мной, касаясь плечом плеча, всхлипывала девушка, которую, я был уверен, я любил. Но я был бессилен, не мог ей помочь. Не мог поддержать ее так, чтобы боль полностью ушла. Я не был на ее месте и плохо представлял, что она испытывает. Я просто был рядом, сжимал ее ладонь в своей и чувствовал, как можжевельник обрастает инеем, а благородные белые цветки горького померанца замерзают схваченными пленом стужи. Влюбившись, я не знал, с кем имею дело. Я оказался падок на изгибы, вкус и аромат ее тела, был настолько увлечен своими мыслями и фантазиями, что не придал значения, нет, даже не заметил ее трясущихся губ, растянутых в вежливой улыбке. Девушка, что плакала мне в плечо, знал ли я в тот момент, кто она, после ее рассказа? Знал ли я, кого, потерявшего все силы, веду до дома? с кем остаюсь до утра? Лежа напротив нее, я медитативно накручивал длинную серебряную прядь чистого шелка на палец, ощущая размеренное сонное девичье дыхание на своей щеке. Я был готов отдать ей все время мира, лишь бы ей стало лучше. Я стал ее лучшим другом. Опорой. Поддержкой. Человеком, которому можно рассказать все, что на душе. Я стал тем, кем должен был стать с самого начала. Я любил ее. Но присутствовал рядом лишь иногда, не так часто, как хотелось бы. Я боялся и не хотел ее спугнуть. Я очень ее любил. И был навечно прикован к крохотному серебровласому существу за огромным пятном фортепиано.