Бессердечная

Йен без Лидии дышать не может — задыхается. Только вот Липу плевать, у него идентично, руки тянет в пустоту, в надежде уткнуться в острые плечи. У них жизнь по пизде и помешательство одно на двоих, имя которому — Лидия. Она кутается в сквозняк, дым из легких в форточку выдыхает, дрожит, прогоняет всех прочь. Потому, что не понимают, потому, что только и могут, что спорить, разделяя словно кусок пирога. А Лидии тяжко, Лидия руки до крови стирает, только вот остановится не может, не хочет. Да и к чему? Все равно ведь болезни проиграет. Они говорят, что для нее так будет лучше, улыбаются виновато, позволяя мужчинам в белых халатах увести ее прочь. Лидия кричит: «предатели», пока успокоительное не действует, а затем смеется, думая, что от этих эгоистов другого и не следовало ждать. Проблемы никому не нужны, а она ведь именно ей и стала — ходячей проблемой, тикающей бомбой, что того и гляди рванет, сметая на своем пути все то, что рядом. Всех тех, кто рядом. Йен заткнуться не может, все говорит-говорит о чем-то, о разных глупостях, вроде ухажеров Фионы и своих привязанностях. Лип сидит рядом, пальцы заламывая, избитые костяшки расчесывая до крови, глаза от нее пряча. Только вот Лидии плевать, не трогает. Она секунды мысленно отсчитывает, как психотерапевт учил, да в кармане таблетки перебирает — эти санитары, на самом деле, те еще простофили. — Ты бессердечная сука, Лидия, — напоследок выговаривает Лип и ей практически жаль до чего она его довела. Трудно не заметить синяки под глазами да стойкий смрад перегара — а ведь, одно время, она считала его практически таким же умным, как и себя. Чуть ли не ровней. Но теперь глядите — жалкое зрелище. — Прости его, — бормочет Йен, — Просто ему трудно даётся…всё это. Он нежно гладит ее блеклую рыжину, улыбаясь все той же улыбкой из детства, Лидия выдавливает ответную, лишь бы оставил, ушел. Йен по жизни ее лучшая половина — правильная, не сломанная, не то, что она сама — лишь иллюзия, красивое подобие человека. Ночной воздух морозный, бодрящий — Лидия вдыхает полной грудью, наблюдая за парами тепла, что выходят из легких. Сумасшедшие разбегаются кто-куда, ее не волнует их судьба — они лишь ее фора, отвлекающий маневр. Девушка заглядывает в окно, откуда льется свет, она знает, там пахнет свежеиспеченными оладьями, что так удачно удаются Фионе, детской присыпкой малышки Френни и даже спиртом, запах которого так и не выветрился до конца, после того, как Фрэнк пролил. И ей не жаль, когда достав из-под крыльца заныканные баксы, она оставляет свое прошлое позади. Потому что там никогда не было ей места. Карл совсем взрослый, красавец. Лидия только и узнает разве, что по глазам, да по типичному подбородку Галлагеров. К бокалу не притрагивается, только взглядом сверлит, а она ведь достала по случаю лучшее вино. — Как ты меня нашел? — Кое-какие связи, — отрывисто кидает он. Девушка усмехается, ей неприятно, прошлое должно оставаться позади, а не стучать так просто в дверь, смотря на нее знакомым взглядом. — И что ты хочешь? — Я здесь по просьбе. — Дай угадаю — Йен с Липом? — она смеется, безжалостно, холодно, чтобы брат понял — ей всё равно, чтобы даже не думал достучаться. — Нет, только Лип. Карл переполнен ненавистью по отношению к ней, — понимает девушка, — ну что же, ей не привыкать. На столе возвышается стопка конвертов — пол дюжины, а может больше, Лидия и не глядит, вино цедит, да секунды в уме считает — привычкой стало. — Он мертв, — обвинением кидает брат, один из многих — От передоза. Девушка плечами пожимает, холодно отвечая, всем своим видом выражая скуку: — Чего и следовало ожидать. Карл пощечину дает, одну, а затем вторую, за грудки ее хватает, тряся из стороны в сторону, в глаза заглядывает, в надежде там заметить хоть что-нибудь. Какой-то проблеск, надежду, искру, что ей не все равно — всё это фарс, и брат не умер за глупую мечту в несуществующего человека. Но так и есть — на дне зеленых глаз лишь пустота, бездна — холодная, ужасная, стоит ступить — утянет вниз, на дно, только кости и выплюнув. Как поступила с Липом. — Ты лишь фантазия, — оттолкнув, бормочет он, — То, что он выдумал и сам поверил. Пустышка. Лидия улыбается, с пола поднимаясь к парню, и, не думая приближаться, лишь подол платья оправляя. — Я знаю. Дверь закрывается бесшумно, тихо, дом снова погружается в безмолвие. Огонь в камине, как всегда жадный, ненасытный, невскрытые конверты пожирает один за другим, наполняя пространство запахом жженой бумаги. Лидия вино в бокале перекатывает, в голове, как обычно секунды отсчитывает, и не думает о том, что ее лучшая половина, сейчас находится в психушке. Потому, что она — абсолютно ухудшенная версия Моники и Фрэнка. На всех плевать и даже на себя, пусть хоть весь мир пылает.