Как бы то ни было, жизнь и смерть — состояния загадочные, и нам мало что известно о том, какие они таят в себе возможности. Шеридан Ле Фаню, «Кармилла»
ПИСЬМО ПЕРВОЕ Милая Эстер! Прости, прости. Прошло уже два дня, а я обещала отписать тебе хотя бы пару строк, как только прибуду на место. Но можешь поверить: я сгораю от стыда за свою изменчивую память. Кажется, не только наставницам, но даже самому святому Иоанну не удастся привить мне и толики той замечательной рассудительности, которая всегда восхищала меня в тебе. Но к делу! Впечатления первого дня уже начинают блекнуть, однако я попытаюсь приложить все усилия, чтобы оживить их и передать тебе так достоверно, как только возможно. Ты никогда не разделяла моего разочарования от необходимости бросить мечты о пансионате и поступить в Веллфилд только из-за того, что мой отец викарий. И теперь я должна признать, что ты была не так уж неправа. Когда мы подъезжали к аббатству в хлипком экипаже, подпрыгивающем на каждом ухабе, я пребывала в самом мрачном расположении духа. Проклиная обстоятельства, обрёкшие меня на заточение в холодных монастырских стенах вместо занятий в светлых залах, я была как никогда далека от образа примерной дочери. Наконец мы остановились у старых ворот. Кучер помог снять чемодан, но тащить его дальше мне предстояло самостоятельно. Я сердечно попрощалась с провожавшей меня Анной, крепко обняв её за плечи. Только теперь я поняла, как сильно она постарела, какой сухонькой и хрупкой стала. Мы обе не смогли сдержать слёз. Чтобы не разводить сырость и не сердить нетерпеливую привратницу моей новой тюрьмы, я отвернулась от экономки и зашагала вперёд. Я слышала, как тронулся экипаж, увозя Анну прочь. На душе было тяжело, будущее рисовалось мне безрадостным. Я нарочно не поднимала головы, не желая смотреть на возвышавшуюся впереди громаду монастыря. Мне казалось, что стоит взглянуть, как происходящее, всё ещё воспринимавшееся сном, обретёт вещественность и станет неоспоримо реальным. Ворота ещё не успели закрыться за моей спиной, а я уже задыхалась; мне не хватало воздуха, свободы, жизни… Милая Эстер, я знаю, что ты испытываешь, читая эти строки. Я знаю, какое выражение лица у тебя сейчас: только ты способна улыбаться одновременно и сочувственно, и снисходительно. О, как я хотела, чтобы в те минуты ты была рядом и пожурила меня за детские страхи! Я брела, прикипев взглядом к подолу встретившей меня монахини, пока мы не вошли в клуатр. Там я ощутила божественный аромат. Что за чудеса? Я подняла глаза и увидела великолепный сад. Благоухающие розы составляли его сердцевину, а с обеих сторон их обнимали розы дикие, усеянные крошечными бутонами и шипами. Кажущаяся небрежность его геометрии была обманчива: всё было устроено так ловко, что сад, казалось, возник сам собой и вовсе не нуждался в человеческой руке. Так мог выглядеть Эдем, подумала я тогда. Удивительно, но нежный аромат волшебным образом рассеивал мрачное впечатление, которое производило старое здание. Я с наслаждением вдохнула этот эфир жизни и внезапно обрела способность посмотреть на всё другими глазами. Меня зовут, милая Эстер… Вернусь и доскажу. Я вернулась и снова должна извиниться: сестра Луиза отправляется в город раньше, чем я рассчитывала. Если я не передам с ней письмо сейчас, ты получишь его только через неделю. И, хотя я вынуждена дописывать в спешке, я не могу оставить тебя без заверений в своей любви. Скучаю неизмеримо и с нетерпением жду ответа.Твоя маленькая Рози
ПИСЬМО ВТОРОЕ Дорогая Эстер! Твои письма согревают меня, как солнце, а твой почерк становится ещё изящнее. Видит бог, мне совестно за мои небрежные каракули, хоть я и рада, что ты умеешь их разбирать и никогда не бранишь меня за торопливость. Ты просишь меня не опускать детали. Что ж, я обещаю стараться. Итак, продолжаю. Я уже говорила, что Веллфилд оказался вовсе не так ужасен, как я рисовала себе по дороге. У него есть свой особенный шарм, созвучный очарованию старых поместий и замков. Я воображала своё временное узилище тёмным и унылым, а комнату, в которой мне предстоит прозябать — каменной кельей без единого оконца, но реальность оказалась более дружелюбной. Разноголосье колоколов, которому здесь подчинены всё и вся, больше не заставляет меня вздрагивать. Мы все постепенно привыкаем к новой жизни. Главное здание очень старо и действительно выглядит мрачноватым, но оба крыла — и ученическое, и то, где располагается спальня послушниц, — пристроены гораздо позже и не столь монструозны. Но главное, конечно, сад — он невероятно прекрасен. Уверена, это его необыкновенная красота смягчает характер монахинь. Ещё до приезда я была наслышана и о трудностях жизни в подобных заведениях, и о том, что эти трудности в основном проистекают из спартанских порядков. Я также слышала, что монахини — суровые учителя, способные, в крайнем случае, вколотить знания в тех, в ком они не укладываются естественным образом. Вероятно, в иных местах это действительно так, но наши наставницы терпеливы и в большинстве своём добры. О нет, дорогая, я не приписываю всё это исключительно волшебному влиянию розового сада, хоть мне и нравятся подобные фантазии. Разумеется, всё идёт сверху: дело в аббатисе. Это удивительная женщина! Утончённая, обладающая какой-то особенной, совершенно неземной красотой и живым выдающимся умом. Никогда раньше я не встречала настолько притягательных людей. Но самое поразительное в ней — её жизнелюбие и лёгкость в обращении с другими. Теперь я понимаю, что мыслила узко, полагая всех монахинь созданиями, заключёнными в себя. На этом я прощаюсь, милая Эстер. Прошу, не волнуйся обо мне больше — я в надёжных руках, как и все прочие ученицы. Я жалею об одном: бумага, способная запечатлевать только мысли, не может передать моих чувств. Буквы так сухи, а я так сильно скучаю по тебе. Но я использую их, чтобы написать, что приложу это письмо к губам; пусть хотя бы тень моего поцелуя достигнет тебя.Твоя восторженная Рози
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ Милая Эстер! У нас наконец начались полноценные занятия. Некоторые предметы мы изучаем вместе с послушницами, но в основном учимся раздельно. Послушницы углублённо изучают грамматику и латынь, и наставницы считают, что подобные глубины не только не принесут нам пользы, но даже могут причинить вред. Хотелось бы мне знать, какой вред может приключиться из-за умения грамотно выразить на бумаге свои мысли… Как бы я ни желала уделять больше времени истории и языкам, оно почти целиком посвящено этикету, искусству уборки и вышиванию. Днём нас учат обустраивать гнездо, а по вечерам, при свече, я мучаюсь с шитьём, подрубаю и обмётываю. И это вместо того, чтобы изучать арифметику. Пусть наставницы и полагают, что домоводство важнее настоящих наук, но кто в здравом уме скажет, что оно важнее нормального сна? О, я прямо сейчас готова поклясться, что никогда не выйду замуж, только бы выбросить в окно все эти тряпки и нитки! Ах, прости. Я хотела рассказать совершенно о другом, но теперь вынуждена прерваться. Зовут. Люблю тебя.Твоя Рози, чьи исколотые пальцы напоминают подушечки для иголок
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ Дорогая Эстер! Я взволнована и радуюсь вместе с тобой. Но кто же он? И что родители? Рози хочет знать все подробности, каждую мелочь. Не мучай же меня и расскажи всё-всё! У нас больше нет времени на праздные прогулки по территории аббатства. Как и остальные, мы теперь принимаем в его жизни самое прямое участие: убираем, помогаем на кухне, работаем на земле. Каждой выдаётся нагрузка по силам — к нам относятся гораздо снисходительнее, чем к юным послушницам. Их жизнь полностью подчинена служению, личного времени нет. Даже не так: самого понятия личного времени для них не существует. Иногда они напоминают мне единый организм, функционирующий отлаженно, как часы. Когда между нами распределяют обязанности, я молюсь, чтобы садовые работы достались мне. Время, проведённое в саду — пусть и сгорбившись, на коленях, — придаёт мне сил, чтобы стойко переносить все тяготы. Теперь наш распорядок выглядит так: мы просыпаемся до рассвета и одеваемся, чтобы присоединиться к общей молитве. Если монастырь посещает приходящий клирик, мы присутствуем на службе, но в обычные дни просто молимся дважды — утром и вечером. Послушниц это не касается — те должны совершать все восемь обязательных молитв. После начинается классное время — мы занимаемся с наставницей. Когда она удаляется в церковь, мы упражняемся в одиночестве, пока её не сменит другая сестра. Затем — обед. Он неплох и богат зеленью, которую выращивают послушницы на крошечных огородиках, расположенных сразу за их собственным крылом. После нам полагается отдых, за которым следует час труда. Когда мы выполним все поручения, занятия продолжаются. Каждую свободную минуту, если таковая появляется, мы употребляем на выполнение внеклассных заданий, чтобы, как только дадут отбой, разойтись по спальням и мгновенно уснуть. Этим вечером мне предстоит попрактиковать потайной шов, и, хотя мне ужасно не хочется прощаться с тобой, моя милая Эстер, пришло время заканчивать письмо. Обнимаю и целую.Твоя сонная Рози
ПИСЬМО ПЯТОЕ Дорогая Эстер! Это ужасно. Я не могу поверить, что всё закончится вот так, даже не начавшись. Знаю, ты всегда была разумной и верной дочерью, но прошу: послушай хоть раз свою взбалмошную подругу. Сейчас не время для покорности; если Д. тебе дорог, поговори с родителями ещё раз. Уверена, ты сумеешь убедить их. Недавно мне удалось увидеться с аббатисой. Я относила бумагу в скрипторий — теперь нам доверяют более ответственные задания — и застала её за работой. Мне показалось странным, что она сама занимается переплётом, к тому же было довольно поздно, и до всенощной оставалось всего несколько часов. Рукопись в её пальцах казалась очень старой, но краски сохранили удивительную яркость. Язык был мне не знаком. Орнамент по большей части был растительным и образовывал рамку, которую венчал крест, но не привычный нам и даже не протестантский. Его верхняя часть представляла собой петлю. Вот, я попыталась изобразить его на полях. Аббатиса заметила, что я рассматриваю её, и улыбнулась. Я почувствовала, как загорелось лицо, и к своему ужасу поняла, что залилась краской до самых ушей. Она положила листы и ласково поманила меня. Мы немного поговорили; она спросила, хорошо ли я сплю, и я честно ответила, что не слишком: во время особенно сильных дождей старые перекрытия подтекают, и я просыпаюсь, когда ледяные капли шлёпаются прямо на мой лоб. Услышав об этом, она нахмурилась. Когда её тонкие брови сошлись у переносицы, я почувствовала себя очень неуютно. Сказать по правде, меня охватил необъяснимый страх. Вероятно, это оттого, что я никогда раньше не видела её сердитой. Аббатиса всегда была добра ко мне, ко всем нам. Но странное дело… Когда я пишу «ко всем», я чувствую досаду. Досаду, очень похожую на ревность. Ах, не смейся над глупой Рози, я и сама прекрасно с этим справляюсь! P.S. Моя милая Эстер, не забывай о том, о чём я писала в самом начале. Поговори с ними!Твоя взволнованная Рози
ПИСЬМО ШЕСТОЕ О Эстер! Помнишь, я рассказывала о своём разговоре с аббатисой? Если бы я только знала, к чему это приведёт!.. На следующий же день поднялась суета: нашу общую спальню инспектировала целая комиссия, после чего было решено временно расселить учениц по комнатам и немедля провести ремонтные работы. Начался великий исход — мы спешно собирали вещи и обустраивали свои новые пристанища. Конечно, всё к лучшему, но я всё равно чувствовала себя ужасно неловко, зная, что причиной переполоха стала моя жалоба. Нас всего семеро, и хотя монастырь довольно велик, в нём не так много пригодных для проживания комнат, а те, что есть, совсем игрушечные. Возможно, когда-то они использовались для хозяйственных целей. Девушек разбили на пары, и вышло так, что соседки мне не досталось. Не буду лукавить: я рада побыть в одиночестве. Раньше мне казалось, что монастырь — место, где проще всего достичь уединения, но на самом деле до переселения мне ни разу не пришлось остаться наедине с собой. Самое главное достоинство моей комнатки — её расположение: она выходит прямо на галерею клуатра, и по ночам запах роз становится почти осязаемым. Дорогая Эстер, в последнем письме ты не упомянула о том, разрешился ли известный вопрос. Если ты более не желаешь говорить об этом, и я бережу рану, — прошу, прости меня. Я всего лишь хочу быть уверенной, что всё хорошо. Всегда люблю.Твоя обеспокоенная Рози
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ Милая Эстер! Я была уверена — нет, я знала! — что всё в итоге закончится благополучно. Кажется, я счастлива не меньше, чем ты. Когда вы собираетесь объявить о помолвке? Прошлой ночью я впервые страдала от бессонницы. Может быть, виной тому было нервное напряжение из-за увеличившейся нагрузки, а может, я просто слишком привыкла засыпать, слыша чужое дыхание. Промучившись с час и испытывая непонятное томленье, я засветила лампу и тихонько вышла из комнаты. Я уже знала, что наша флегматичная приоресса не блуждает по монастырю, чтобы поймать нарушителей с поличным, и была уверена, что до утрени мне не встретится ни одна живая душа. Ночью монастырь выглядел иначе. Я не смогла бы объяснить, что изменилось, я просто чувствовала это. Обойдя галерею по кругу, я поравнялась с библиотекой и с удивлением заметила, что дверь не заперта. Это было необычно. Простояв в нерешительности несколько минут, я вошла. Внутри никого не было. Пахло пылью. Я остановилась, чтобы обвести взглядом всю сокровищницу. Никогда прежде я не видела столько книг в одном месте, от этого зрелища захватывало дух. На какую-то секунду я пожалела о том, что собираюсь покинуть монастырь после обучения. Только женщине, обрекающей себя на заточение, дозволено хотя бы прикоснуться к этим массивам знаний, бережно укрываемым от времени. Такова цена. Я не упоминала об этом раньше, но и архитектура, и убранство монастыря очень просты — роспись можно увидеть только в церкви, прочие помещения никак не украшены. Но здесь, в библиотеке, есть две великолепные фрески. На одной из них изображена неизвестная мне святая, на другой — Архангел Михаил, торжествующий победу над дьяволом. Я подошла поближе ко второй и подняла лампу, чтобы лучше рассмотреть детали. Я не знаю, что послужило причиной — возможно, дрожащий свет смягчил черты Архангела, возможно, мои уставшие глаза подвели меня, — но я готова была поклясться, что на фреске вовсе не мужчина. Осознав, что моя вылазка затянулась, я заторопилась назад, но отправиться спать, не взглянув на сад, не могла. Я остановилась у входа в клуатр, чтобы вдохнуть цветочный запах, и замерла. В саду я увидела двоих — аббатису и послушницу. Они не заметили меня, и я поспешно отступила в галерею. В комнате я предалась размышлениям. В саду было темно, и я не могла разглядеть лица девушки, но почему-то была уверена, что не видела её раньше. Меня снедало глухое раздражение, и заснуть так и не удалось. Прощаюсь и обнимаю тебя так крепко, как только могу.Рози, твоя ночная пташка
ПИСЬМО ВОСЬМОЕ Милая Эстер! У меня появились хорошие новости, поэтому я пишу тебе снова, не успев отправить предыдущее письмо, которое уже запечатано. Ты получишь сразу два конверта, поэтому я сделаю на них пометки для твоего удобства. Эстер, дорогая Эстер, кажется, у меня появилась подруга! Ты удивишься, но это та самая девушка, которую я видела в саду с аббатисой. Я не ошиблась: до того момента она действительно никогда не попадалась мне на глаза, но это неудивительно. Послушницы постарше не всегда присутствуют на общих занятиях, так как они уже изучили то, к чему мы, неофиты, только подступаем. Кроме того, все послушницы очень заняты — мы редко пересекаемся с ними вне класса. Она неглупа и мила, как Ангел, а её вздёрнутый носик и пунцовые губы, заверяю тебя, способны очаровать кого угодно. А ещё она скромна и довольно застенчива. Мы познакомились в галерее, после того, как весь монастырь погрузился в сон. Как и я, она мучается бессонницей. Ну разве не здорово? Теперь у меня есть компаньон для ночных моционов. Целую, целую, целую.Твоя счастливая Рози
ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ Моя милая Эстер! Становится всё холоднее. Работы в нашей спальне ещё не завершены, но даже если нас переведут обратно, это мало что изменит. Во всём монастыре лишь два источника тепла: кухонный очаг и камин в крошечной комнатке у ризницы. Я завидую сестре, заведующей стряпнёй — она хотя бы может погреть над печкой руки. Мне кажется, я за всю свою жизнь не мёрзла так, как здесь. О приближающейся зиме думать не хочется. Признаюсь честно: мне немного страшно. Прости за то, что моё письмо не так подробно, как хотелось бы — в последние дни я устаю сильнее, чем обычно. Вчера я украдкой наблюдала за аббатисой. В монастырь привезли провизию, и она спустилась, чтобы отдать распоряжения и получить бумаги. Забавно, но раньше я не замечала, что она почти на полголовы выше остальных монахинь. Теперь я засыпаю почти сразу, поэтому выхожу в сад не ради прогулки, а единственно чтобы поговорить с девушкой, о которой рассказывала в предыдущем письме. Но прошлой ночью из-за переутомления и холода я не совершала своих обычных вылазок. Я уже задремала, когда дверь приоткрылась и новая подруга проскользнула в мою комнату. Сначала мне показалось, что всё происходит во сне. Она так живо юркнула под моё покрывало, что я не успела уловить её движения. Когда я всё-таки справилась с удивлением и спросила, что же заставило её решиться на эту авантюру, она призналась, что без наших бесед совсем падает духом. Она обняла меня с присущей ей непосредственностью и выглядела так беззащитно, что я не посмела нарушить этот момент. Её холодная ладонь переместилась с моего плеча на грудь и нежно огладила её. Милая Эстер, я никогда не предполагала, что такое лёгкое прикосновение способно так сильно волновать! Но это всё, что я помню — дальше темнота. Веришь ли — происходит такое, а я просто проваливаюсь в сон. Наверное, она посчитала меня совершенно бесчувственной! Я не знаю, как мне следует держать себя дальше; я краснею даже сейчас, когда пишу эти строки. Только с тобой я могу говорить о подобном, и только у тебя могу просить совета. Отчаянно скучаю.Твоя растерянная Рози
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ Дорогая Эстер! Я бы так хотела увидеть этого щенка. Что за уморительное создание! Надеюсь, больше ни одно платье не пострадает от его проказ, но как же я смеялась, читая твои истории о нём. Я бесконечно благодарна тебе за возможность хотя бы мысленно покинуть эти стены и прикоснуться к кипящей за ними жизни. Напиши мне, когда выберешь кличку для щенка. Я хочу знать всё! К вопросу, который ты подняла в последнем письме. Милая Эстер, я решительно не понимаю, почему ты так негативно настроена к человеку, которого не встречала. Это не похоже на тебя. Не могу припомнить, чтобы ты когда-либо доверяла не фактам, а эфемерному «чутью». Это слишком тонкие материи, чтобы обсуждать их всерьёз. Стоит ли переживать из-за пустого, когда я говорю тебе, что всё в порядке? Убеждена: если бы вам удалось познакомиться, ты была бы сражена ею. Я думала обо всём этом, и сейчас полагаю, что именно я повинна в твоей неприязни к бедной девушке. Вероятно, я отозвалась о ней таким образом, который ввёл тебя в заблуждение. Я уверяю тебя, она совершенно безобидна и мила. Я не знаю, имеет ли это отношение к делу, я не знаю, поможет ли это изменить твоё отношение к ней, но клянусь: ты всегда была и всегда останешься самым близким для меня существом. Никто не сможет занять в моём сердце место, предназначенное для тебя. Прошу, не волнуйся по пустякам.Твоя преданная Рози
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ [- - - - - -] ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ Милая Эстер. Благодарю тебя за тепло, которое приносят твои письма. Сейчас оно — то единственное, что согревает меня. Прости за то, что мои послания становятся всё скучнее. Надеюсь, я не слишком утомляю тебя своими жалобами. У нас почти ничего не происходит. Мы по-прежнему пришиваем пуговицы и изукрашиваем вышивкой никому не нужные платки, а после работаем до тех пор, пока колокол не разрешит нам разойтись. Недавно я обнаружила на внутренней стороне бёдер странные отметины. Не могу вспомнить, где я могла пораниться, да ещё так причудливо — на обеих ногах они расположены одинаково. Впрочем, они не слишком беспокоят и совсем не болят. Куда хуже обстоит дело с руками — они подводят меня и мелко дрожат, когда я шью или пишу. Головокружения и мигрени стали частыми гостями. Если так пойдёт и дальше, моя успеваемость совсем упадёт.Твоя Рози
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ Дорогая Эстер. Меня временно освободили от занятий, и теперь я большую часть времени предоставлена самой себе. По настоянию одной из знатных учениц в монастырь вызвали инфирмария — он прибудет завтра или послезавтра и осмотрит меня в присутствии аббатисы. Видишь? Ты напрасно изводишь себя. Прошу, оставь эти мысли и не тревожь отца, иначе к прочим моим мучениям прибавятся ещё и муки совести, а это уж слишком. Вчера мне удалось мельком увидеть её. Она так же прекрасна, как прежде.Рози
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ Милая Э. Брат провёл тщательный осмотр и нашёл меня полностью здоровой, за исключением крайнего истощения сил. Назначили питьё и постельный режим. Сёстры выглядят подавленными. Они жалеют меня и стараются угостить чем-нибудь вкусненьким. Я и не знала, что в монастырях бывают сладости.Р.
ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ Э., а помнишь, какими мы были детьми? Помнишь ли, как были мы беззаботны и благодаря тому счастливы? Хотела бы я ненадолго вернуться в те времена. Я часто думаю о тебе. ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ Э! я . знаю, всё [неразборчиво] . , потому что . [неразборчиво] — ПИСЬМО СЕМНАДЦАТОЕ Уважаемая мисс Уоллис, В ответ на ваш запрос, полученный 22 числа этого месяца, сообщаю, что мисс Розалина Хокинз совершенно здорова. С благодарностью за ваше истинно христианское участие,Мария, приоресса аббатства Веллфилд
ПИСЬМО ВОСЕМНАДЦАТОЕ Моя дорогая Эстер! Мне передали, что ты справлялась о моём здоровье. Я очень сожалею, что заставила тебя поволноваться, но теперь всё в порядке. Я чувствую себя не просто прекрасно, я чувствую, что родилась заново — обновлённой, сильной, совершенно другим созданием. Аббатиса была так добра, что отпустила меня на несколько дней. И я еду, еду к тебе! Не могу дождаться момента, когда наконец заключу тебя в объятья.Твоя новая Рози