с собой в могилу

      У неё светлые волосы и голубые глаза. Она любит балет и фехтование, а ещё улыбаться, так солнечно и ярко, что внутри живота узел скручивается. Она любит рисовать импрессионизмом на холсте, печь вкусности и приглашать в гости. Она слишком лучится теплом и счастьем, чтобы окружающие могли её ненавидеть.       И он не может. Хотя хочет. Хочет, потому что устал. Дико устал постоянно видеть её улыбку и понимать, что не он — её причина. Устал слышать заливистый, похожий на перезвон колокольчиков смех. Устал видеть, как вокруг вьются парни будто пчелы над цветком. Устал и хочет отдохнуть. Хотя бы на краткие мгновения.       Роланд делает глубокую затяжку и сипло выдыхает дым, облачком кружащийся и наполняющий воздух приятный ядреным привкусом, оседающим на кончике языка и преследующим вот как три года. Роланд хорошо помнит, кто его обучил, как и скучает по тому, проклиная и обещая придушить на месте, стоит тому появиться в поле зрения или хотя бы наконец-то прибыть в этом богами забытый городок. С ней у Роланда связаны только беззаботность и безбашенность, исчезнувшая в миг их переезда в Сиэтл. Роланд хорошо помнит Люси Миллс с её бунтарскими замашками и постоянными неприятностями, магнитом преследующие ежемесячно. Но Люси счастлива там, в Сиэтле, окружённая друзьями и любящей семьёй. Вроде как.       А Роланд вроде как нет. Потому что крышу сносит от аромата лимона и лавандовых духов, потому что имел неосторожность втрескаться по уши. Как какой-то придурок. А он и есть придурок. Полный причем, последний самый, неизлечимый. Хуже, когда в поле зрения она, вся такая светлая, добрая, улыбчивая, хохочущая с подругами и гуляющая под ручку то с одним, то с другим. И все гребаные принцы и с идеальной родословной, безукоризненной репутацией и пафосными речами. Ненавидит. Как же он ненавидит их всех.       Очередная затяжка, струйки дыма узорами выходят из полуоткрытых пухлых губ. Диск сырной луны висит над погруженным в тишину ночи Сторибруком, а звёзды водят вокруг хаотичный хоровод. Город спит. Спят все, кроме него. Потому что не может, потому что устал видеть те дурацкие, чёртовы сны с её участием, потому что всё задолбало. З а д о л б а л о.       А ещё потому, что завтра день Его смерти. Двадцать лет. Двадцать гребаных лет. Два десятка, а за это время так много произошло. Пиздец, а не жизнь просто.       Ему было пять, он был мелким и фиг что соображал. Просто в какой-то момент сказали, что папа пожертвовал собой, что больше не вернётся и что им пора возвращаться обратно домой. А что это, дом? Лес, который он не помнит? Или старая хижина с прохудившейся крышей, в которой жили родители? Или бар, открытый когда-то отцом? Как никогда в жизни он был рад, что мама забрала его из этого ада утерянной на краю света цивилизации.       Мама. Женщина, воспитавшая его, потратившая лучшие нервы на него и его скверный характер. Женщина, которая никогда не бросит и будет рядом, которая не осуждает и всё поймет, даже когда кажется, что падать дальше просто некуда. Реджина Миллс, Добрая королева, мэр Сторибрука, для Роланда просто мама. Говорят, настоящую маму его зовут Мэриан; но Роланд плохо её помнит, если не сказать, что совершенно образ из памяти выветрился, потому на такое лишь отмахивается. Мэриан не была рядом, когда папы — которого он тоже, к великому огорчению, жутко плохо помнит — не стало, когда мир на глазах рушился, не было надёжной опоры, а Весёлые ребята оказались слишком подавленными, чтобы хорошо следить за пятилетним мальчишкой. Она просто трагично погибла по вине тети или мамы — он даже разбираться в этом не хочет, — чтобы оставить его на произвол судьбы. Он не собирался её ненавидеть. Просто настроение сегодня такое, злиться на весь мир.       А ещё на долбанную Герман, отравляющую своим присутствием нутро, но это так, к месту.       — Так и знала, что ты не спишь.       Мама встала рядом, недовольно глянув в его сторону. Роланд последний раз затянулся и бросил окурок в землю. Мама устало вздохнула, кутаясь в атласный халат, прикрывающий закрытую пижаму под цвет. Роланд даже не переоделся для сна, так и оставшись в джинсах и футболке.       — Он любил тебя.       — Знаю, ты говорила.       Очередной вздох. Мама в такие моменты не знает, что говорить. Слишком сильна боль, слишком остры воспоминания, слишком много соли на ежегодно вскрывающиеся раны. Время не лечит, время делает только хуже. Роланд знает, маме больно вспоминать о нём, но каждый раз она отвечает на любой его вопрос. Роланд знает, что никого она так сильно не любила в своей жизни, как Робина Гуда. Такие бессонные ночи сближают их, он не променяет те ни на что другое.       — Мне жаль, что ты не помнишь его, — качает головой она.       — Так легче жить, не настолько больно, — просто пожимает плечами, устало вздыхая. Сейчас как никогда сильно хочется вновь закурить.       — Он хотел бы тебе счастья, — продолжает мама. — С кем угодно. Как и я.       Мама знает. Догадалась, ей труда такое не составит. Мама понимает, от этого становится на порядок легче. Мама не оставит, даст дельный совет, ведь она любит его. А Роланд совет примет, ведь тоже сильно любит. И в порыве этой идиотской, не вяжущейся с его хмурым взглядом сентиментальности он крепко её обнимает, кладя подбородок на макушку. Он выше на голову, тянется ещё куда-то, собираясь достать до неба, а мама ещё и не на привычных каблуках. Ужас какой-то, в него проклятье попало, что ли? Провериться бы. Мысль наполнена абсурдом и вызывает мимолетную улыбку.       Александре нравится, как он улыбается, как ямочки образуются на впалых щеках, а в карих глазах появляются задорные искорки. Александре нравится он весь, ещё со старшей школы, но она никому не признается. Потому что она — первая красавица Сторибрука, завидная невеста, принцесса, получающая самое лучшее. Что делать, когда этим лучшим является парень с копной непослушных вихрастых волос, сосредоточенным взглядом медовых глаз, чьё любимое занятие — времяпровождение в глухом лесу?       Александра не знает, как так вышло. Влюбчивой особой она, конечно, была, но всегда круг общения ограничивался представителями «голубых» кровей. Как же её угораздило? Как угораздило втрескаться в приемного сына бывшей Злой королевы?       А он будто и не замечал её вовсе, вечно нелюдимый и замкнутый, общающийся словно только с деревьями да родственниками.       Вот и сейчас идёт, не замечая красивого мира кругом, весь в своих мыслях, одетый в привычную темно-зеленую кожаную куртку, ссутулый и хмурый. Рядом с ним — великолепная женщина в черном пальто, костюме и высоких каблуках, всё равно не доставая сыну до подбородка. Просто огромная туча из множества проблем. Александра хочет подойти, поздороваться, спросить, что же происходит, но Моана тянет за собой, щебеча что-то о море и красивых необитаемых островах. Александра уходит, намереваясь растоптать завтра гордость и наконец признаться. Потому что устала прятаться, потому что хочется хоть раз прыгнуть в омут и поверить, что всё будет хорошо, что не бросит, что нашла наконец Истинную любовь.       Завтра его нет. Александра пытается всеми правдами-неправдами выведать, но получает лишь расплывчатые ответы. Наконец решившись, она входит в кабинет мэра при параде, желая выставить в лучшем свете перед матерью того, кого предательское сердце так сильно полюбило, билось быстрее при одном его появлении в поле зрения. Реджина Миллс сидела за внушительным столом, перебирая бумаги, подняла удивленный взгляд и тепло улыбнулась. Реджина Миллс всегда улыбалась.       — Александра? Что-то произошло?       — Да, то есть нет... то есть... да, хотела спросить, а где Роланд?       Идиотский вопрос. И зачем она сюда полезла? Реджина пожала плечами:       — Он у Филиппа в королевстве на свадьбе. Вчера Хоуп с Нилом его забрали, пытались растормошить, чтобы хандрить перестал. Сама знаешь, день Его смерти Роланд переносит туго.       В лёгких выбило воздух. День смерти Робина Гуда. Вот почему она не видела и так незаметного почти Роланда! Он всегда туго переносит этот день. Черт, черт, черт.       — Ясно, — Александра старается улыбнуться. — Просто испугалась, что с ним что-то стряслось. Сами знаете, наш Сторибрук — то ещё место.       — И не напоминай, — Реджина забавно скривилась. — Я предупрежу Роланда, что ты спрашивала?       — Не стоит, — Александра качает головой, чувствуя, как горят щеки. Реджина всё прекрасно поняла, и зачем она только сюда полезла? Дура, дура, дура! — Я сама.       — Как знаешь, — и возвратилась к своим бумагам, будто не только что рентгеновским зрением сканировала потенциальную невесту.       Александра умела добиваться своего, когда того требовали обстоятельства; только в этот раз родители сами попросили поехать с ними. И Александра поехала.       Внушительный средневековый замок, грозной тенью нависший над подъезжающими колесницами, убранство готического стиля, невообразимых размеров бальный зал и на пьедестале виновники торжества — некогда ветреный принц Филипп и его с диковатыми чертами лица невеста, будущая принцесса Берта, дочь Малефисенты. Смех, поздравления, изысканные блюда и танцы смешивались в одно большое «праздник». Хоуп Джонс с виду хрупкая зорким взглядом рассматривала гостей, хмурое настроение её сменялось лишь рядом с друзьями; у Александры хватило такта не спрашивать о куда-то подевавшемся Гидеоне. Нил, кронпринц Объединенных королевств, казался подавленным чем-то, но старательно изображал веселье. Робин и Алиса генерировали счастье, а Люси общалась с ним. Ему шел запахнутый накрепко темно-зеленый камзол, плотно облегающие мускулистые ноги черные штаны, заправленные в одного цвета с теми сапоги; ему шла эта нахальная усмешка и растрепавшиеся волосы; но точно не шла крутящаяся рядом в пышном платье под цвет его камзола Каролина Ноттингем, хлопающая большими загнутыми ресницами и шепчущая на ухо что-то своему неожиданному кавалеру. Александра лишь завела сжатые в кулаки руки за спину и отвернулась, не желая кидаться на Ноттингем прилюдно и продумывая в голове план ужасной мести.       Она мечтала ненавидеть его. Она ненавидела его за это. За то, что заставлял мечтать выцарапать Каролине глаза, за то, что сердце учащенно билось при его приближении, за то, что не могла найти достойного ответа на колкости. Ненавидела за то, что влюбил в себя.       Они танцевали вальс, вызывая восхищённо завистливые вздохи, смотрели глаза в глаза, не произнося слов, опасаясь разрушить волшебство момента. Александра наслаждалась происходящим. Наслаждалась улыбкой, выгнутой идеально темной бровью, растрепанными в творческом беспорядке волосами, блеском медовых глаз и крепко обнимающей её талию ладонью, жар которой чувствовался сквозь тонкую ткань синего платья.       И в саду, размышляя над произошедшим, а в особенности над привычными слуху восхищёнными словами, заставившими зардеться как маков цвет, Александра решила твердо. Однажды, когда окончатся благородные рыцари и родители впадут в отчаяние, они смогут быть вместе.       Потому что на дне темных глаз плескалось то, чего Александра и не смела желать.       Взаимность.       Ну а если не выйдет, что ж...       Она заберёт это чувство с собой в могилу.