гран-при

Когда твои инстинкты буйствуют, кричат, тревожной сиреной и красно-голубыми полицейскими мигалками предостерегающе взывают к тебе беги!, то следует послушать голос разума, но только не когда в игру вступает он. — Ты маленькая глупенькая капризная девочка, — рычит мне в губы. Успеваю лишь пискнуть, когда чужие губы обрушиваются на мои, сминая их в рваном поцелуе. — Прекрати это, — он оторвался от меня, дыша обрывисто, тяжело. Его пальцы коснулись моей нижней губы, нежно проводя вдоль нее. Он, словно завороженный, наблюдал за моими движениями. — Прекрати, иначе я не смогу сдержаться, — его губы снова коснулись моих. Поцелуй получился грязный, горячий, опьяняющий – глоток обжигающего горло виски с ним не сравнился бы, и рядом не стоит. Языки переплетаются, губы раскрываются ещё сильнее. — Прекратить что? — Чуть отстраняясь, спрашиваю с вызовом, заискивающе. — Не понимаю, о чем ты, — хороший ход, не правда ли? Мне нравится тебя бесить, пусть даже если я и напрашиваюсь. Оказавшись на его пороге, я знала, что ждет меня дальше, и я хотела бы этому сопротивляться, но не уверена, что смогу дать отпор, когда все зайдет слишком далеко. Говорить об этом было проще, представлять – тоже, но когда все происходит в текущий момент времени… Нестерпимо. Ты убиваешь меня, мерзавец. Дьявольское наваждение, кто создал тебя таким? Порой мне кажется, что будет легче убить тебя, чем пережить всё это. Смотреть на тебя – пытка. Касаться тебя, чувствовать пощипывающе-ментоловое дыхание кожей... Мне всегда так этого мало. Каждое прикосновение к фарфору твоей кожи отдается громкими ещё, ещё, ещё... Будто нарочно вырисовывая бесконечное останься. Непозволительное расточительство. — Ты ведь тоже этого хочешь, — тихое в шею. Мать твою, ты даже не представляешь, насколько хочу, но принципы, сука, ебучие принципы, не позволяют это признать. Губы на шее прочерчивают влажные дорожки, и кожа расцветает пестрыми бутонами роз – целая палитра оттенков гранатового, кораллового и перламутрово-рубинового. Пальцы на моем запястье гладят, давят, что перед глазами темнеет и урчать хочется от удовольствия. Я больше не могу в этом сгорать. Дьявол, твои касания – я словно плавлюсь изнутри. И этот твой взгляд: властный и вызывающий желание беспрекословно подчиняться, а вместе с тем такой жадный и нетерпеливый – ты точно ребенок, получивший на день рождения давно желаемую игрушку: глаза горят в исступлении, и ты делишься между "аккуратно открыть" и "разорвать в нетерпении" переливающуюся глиттером упаковку в кружеве с бантиком. — Хочу, — тихо. Едва слышно, но сигналом, а у меня в ушах стоит треск – идеалы растоптаны. И вот все баррикады, которые я выстраивала так упорно, все шутки и приколы, за которыми пряталась, все обвалилось к херам. Я больше не властна над собой и своим телом. — Туше, триумф твой, можешь забрать свой гран-при. — Гран-при будешь ты? — кривит губы в залихватской улыбке, так, что ударить хочется, в голосе сладко-карамельная надменность, как в надтреснувшихся конфетах, — Тогда я весь в нетерпении, — горячо шепчет в губы, и я взволнованно хватаю воздух губами, тая от его слов, словно мороженое в руках жарким июльским днём. С ним все было иначе, всегда иначе. С самого первого дня. С первого поцелуя. И с первого раза, как я оказалась в его умелых руках. Ноги уже подкашивались, белье промокло, стоило ему лишь прикоснуться губами ко мне. Я таяла, желала его. Упивалась ощущениями, эмоциями, которые только он дарил мне. Я была на грани. И как бы прискорбно ни было признавать, я оказалась слишком слаба, чтобы отказаться от него. Ненавижу себя за неспособность сопротивляться, но его власти надо мной нет равных. Крепкие руки подхватили меня под ягодицы, вынуждая обвить ногами его талию: моя школьная юбка задралась до неприличия, но это последнее, о чём я сейчас могла думать. И я сперва что-то там мычала, слабо отбивалась, но потом, как в фильмах, сдалась. Он слегка шипит мне в губы, а пальцы жёстко сжимают бёдра. Возможно, останутся синяки, но эта боль даже приятна, она разжигает внутри что-то тёмное, ранее незнакомое. Но я тоже не остаюсь в долгу: руки перемещаются на предплечья, сильно сжимая. Ногти впиваются в кожу, оставляя на ней красные отметины-полумесяцы. Все его жесткие прикосновения-метки останутся со мной, даже когда его не будет рядом – тело запомнит их. Так же, как его запомнят эти улицы, каждый сделанный им шаг, запах его воротника и этот раздевающий холодный взгляд. Взгляд. Художественная кисть, которой он обрисовывает меня с ног до головы, элегантно очерчивая силуэт, и такая филигранность движений порой вгоняет меня в краску, плавит до пунцовых щек, я привыкла к нему, но этот другого сорта. Меня едва ли не бьет озноб, когда я всматриваюсь в эти завораживающие стеклянные глаза: льдисто-холодные, в них впору замёрзнуть. Потрясающие, северные, до вкрапления ледяных иголок по позвоночнику. Кожа – топленое молоко. Почти аристократически-бледная, атласно-нежная, звездная роскошь. Губы – прохлада февральской Арктики, язык обжигает колкой метелью в месяце мае. И все это вкупе играет со мной какую-то дурацкую злую шутку, до мурашек по коже. Чувствовать мышцы его живота своей промежностью было ужасно непривычно и стыдно. А ещё восхитительно приятно и возбуждающе, отчего я сжала свои бёдра ещё крепче, пытаясь почувствовать его сильнее. Я была тесно прижата к холодной железной двери, ведущей в его квартиру, и продолжала неотрывно всматриваться в его неестественно почерневшие дьявольские глаза. Он был возбуждён. И хотел он именно меня. Убирает одну руку и чуть сгибает ноги в коленях, опуская меня чуть ниже, утыкаюсь носиком в его шею и крепко зажмуриваю глаза, отказываясь верить во всё происходящее, слышу звон ключей и блуждающий по замочной скважине ключ, скрип металла, затем два глухих щелчка и хлопок закрывающейся за нами двери. Пути назад нет, я в тупике, но у меня нет такой карты, что позволила бы выбраться из лабиринта столь сладкого плена. Сейчас он – хищник, и его добыча попалась в капкан: пришла добровольно, даже заманивать не пришлось. Рыпаться смысла нет, да и очень ли я этого хочу? Дальше как в тумане. В моих мыслях отпечаталась лишь прохлада простыней, которую я чувствовала сквозь ткань тонкой рубашки, и капроновые колготки. Комната – карнавальная карусель, прыжок в искрящуюся жемчугом лазурь в запотевшей маске – неясными очертаниями. Он не спешил раздевать меня, только лёг рядом, лаская горячей ладонью моё тело, продолжая тягуче целовать мои губы, срывая с них сладкие стоны. Было прекрасно. Настолько хорошо, что мне хотелось отбросить собственную стеснительность, показать, как сильно я хочу почувствовать его ближе, но мне не пришлось переступать через себя. Он словно чувствовал меня лучше, чем я сама. И он ответил на мою немую просьбу, которая читалась в каждом моём полувздохе. Его губы совсем нежно обхватили мою нижнюю губу, чуть оттягивая её, заставляя трепетать моё тело в его руках. Я совсем не проявляла инициативы, стыдясь своей неопытности, позволяя ему целовать меня так, как этого хочет он. А он хотел целовать меня глубоко и влажно. И мне это до дрожи нравилось. Затем он приподнимается на локте, завораживающе глядя на меня сверху вниз, пока его ладонь задирает вверх мою складчатую юбочку. Продолжая дышать через рот, он не говорил ни слова, оттягивая вниз мои капроновые колготки вместе с трусиками, не снимая их с меня полностью. Лишь оголяя желанную для него область, до которой сразу же дотронулся пальцами. Я задыхалась. Задыхалась от стыда и... восхищения. Я ласкала себя руками прежде и представляла, какое удовольствие можно получить, стимулируя чувствительные точки. Но когда это делал он, всё чувствовалось острее, потому что его пальцы, которые круговыми движениями ласкали мой клитор, действительно сводили с ума. Еще никто так не касался меня, как касается он, еще никто не видел обнаженной, взмокшей, распахнутой. Потому что он единственный, кого я вижу в своих фантазиях, потому что он единственный, кому я доверяю, потому что он единственный, с кем хочу разделить этот момент. Вся его. Вся. Без остатка. И это лучшее, что я когда-либо чувствовала. Мне было стыдно, ведь я не могла сдерживать свои стоны, которые казались мне ужасающе пошлыми, но счастливая улыбка на лице этого негодяя давала понять, что ему нравится. Нравится доставлять мне удовольствие. — Мокрая, — одобрительно-хищно шепчет. Его пальцы порхают по моей плоти, не проникая, доводя до исступления, кажется, что я скоро голос в хрип сорву, и он глушит меня поцелуем. Чувство абсолютного блаженства накрыло меня в момент, когда он провёл языком по моей шее: низ живота потянуло так сильно и так восхитительно приятно, что я почувствовала, как сладкая пульсация в моей промежности разрывает меня изнутри. Не отрывая пальцев от моего тела, проводит влажную дорожку до моего пупка, и кожа тут же покрывается мурашками. Влажные волосы липли к моему лбу, а грудь вздымалась от тяжёлого и глубокого дыхания: я чувствовала, будто нахожусь в каком-то бреду, потому что совершенно не понимала, что происходит. Расстегивая пуговки и пробираясь языком в увеличивающийся вырез моей рубашки, он уверенно сжал ладонью мою грудь прямо через бюстгальтер, заставляя меня дрожать от нетерпения. По его взвинченному состоянию было легко понять, что он и сам сдерживается из последних сил. — Твоя очередь, лисичка, ты знаешь, что нужно делать, — томно проговаривает, вставая с кровати и присаживаясь в кресло, затем оттягивает ремень на своих брюках, и откидывается на спинку, чуть ерзая вниз, чтобы устроиться поудобней. Неторопливо натягиваю приспущенные колготки, покорно опускаюсь перед ним на колени и придвигаюсь поближе, робко проводя ладонью по внутренней стороне бедра. Поднимаю взгляд и, видя довольную улыбку, не спеша продолжаю. Сколько раз ты сдерживал себя, повторяя, что нам не быть вместе? Сколько раз ты представлял меня такой? Откровенной, подчиняющейся, твоей... Сколько? Мне не узнать. А теперь мы здесь. Неуверенно протягиваю руки перед собой, звякает пряжка ремня, поддавшись моему напору. Расстегнув пуговицу на его брюках, принимаюсь за ширинку. Смущённо смотрю на то, что упиралось в брюки. В голове мутнеет, а в горле становится суше, чем в самой распростертой Сахаре и самой засушливой Атакаме. Губы бездумно касаются живота, и я чувствую, что его колотит – становится страшно. Торопить события не хочется, поэтому решаю оттянуть момент до последнего и продолжаю вести игру, дразня мужчину. Очерчиваю пальчиками округлость, поглаживая его промежность сквозь ткань трусов, сжимая руку в кольцо, и чувствую затвердевший член. Не знаю, что делаю, и инстинктивно сжимаю пальцы, обхватывая его смелее. Ощущаю пульсацию прямо в своей руке, сквозь шершавую ткань джинсов, и продолжаю ласкать. Ртом скольжу по его стояку, прикрытому тканью, совершенно неумело, неуверенно, поверхностно, но этого достаточно, чтобы заставить его задыхаться от недостатка кислорода, и хриплый стон почти оглушает меня. Голодный, сильный, отчаянный, жаждущий.. Вздрагиваю, отстраняясь, смущаясь его стона. Господь всемогущий. Это слишком. Это всё, блять, за пределом. Душит, отпускает. Душит. Отпускает. Просто дышать через нос. — Чёрт, — рычит обессиленно тихо, — Нет… не уходи… — шепчет почти умоляюще и судорожно сглатывает. Голос, полный неутолимой жажды, хриплый выдох. Опускает руку, аккуратно поглаживая мои волосы. Переношу его ладонь на свою щеку, привычным жестом трусь о неё, словно пытаясь набраться уверенности. Отвожу его кисть и нежно целую запястье, где пульсируют под тонкой кожей паутинки голубых вен. Глаза мужчины светятся. Тянуть дальше было бы просто бессердечно. Решившись, берусь за резинку на боксерах, и, не торопясь, стягиваю их с его члена, освобождая мужчину от столь мучительной тесноты. Сердце бьется как бешеное от открывшейся передо мной картинки: большой, толстый, набитый венами – видеть его вживую страшно, непривычно и ужасно волнительно, в животе все стягивает узлом. Вздохнув, чуть прихожу в себя, и наклоняюсь ближе. Слегка проведя пальцами вдоль, робко обхватываю его у основания, и мне становится совсем плохо. В глазах рябит, как в старом сломанном телевизоре. Веду вверх, лаская нежную кожу подушечками пальцев, а в ушах ассорти звуков – разливается серебряный колокольный звон, бьет глухая барабанная дробь, огненные взрывы фейерверков – оглушающий диссонанс. Пальцы двигаются по всей длине, размазывая капли смазки по члену. Господи. О Господи. Прикосновения раздирают, отключают способность связно мыслить. Лёгкие болезненно сжимаются, внутренности сводит судорогой. Адовый жар достигает предела, кипя в разгоряченной крови. Он закатывает глаза от удовольствия, из приоткрытых губ вырывается ничем не приглушенный стон, пружиня от стен, режет стеклом по ушам. Тягучий, томный, звенящий в висках. В грудной клетке яростно колотится сердце, грозясь выбить ребра. Мужчину бьёт мелкая дрожь нетерпения. Уже. Так близко. Чуть-чуть… Недолго думая, он берет его в свою руку, и для начала просто водит головкой по моим губам. — Открой ротик, — мягко произносит мужчина, и щёки вспыхивают огнем возрождающегося феникса. Мгновенно, не задумываясь ни на секунду. Будто боясь передумать. Покорно приоткрываю рот, глядя прямо в его глаза, и будто мороз вшивает иголкой с ниткой в кожу мурашки. Глаза начинает пощипывать, застилая густой пеленой слез. — Ну не надо, солнце, обойдемся без сцен, будь умницей, — ни грамма жалости в голосе, губы расплываются в удовлетворенной улыбке. Он прав. Поздно играть в невинность. Собираюсь с духом, вытирая с щек дорожки слез. Смотрю на его стоящий колом твердый член, блестящий от выделившейся смазки. Кончиком языка, проводя от основания к головке, чувствую пульсацию, отголосками отражающуюся на губах. — Так… правильно? — он почти не слышит. Его трясет. — Да, — только и может выдохнуть, всасывая воздух сквозь крепко сжатые зубы. Сил на более красноречивый ответ просто нет. Наклоняюсь чуть ниже и провожу губами по сочившейся головке, осторожно вбирая её в себя. Мокро, глубоко. Мстительно медленно, смакуя собственные ощущения. — Моя хорошая… Сладкая… — из его горла вырывается сдавленное рычание, пальцы путаются в моих порядком растрепанных волосах, и он запрокидывает голову от удовольствия, уткнувшись затылком в стену. Глубокий вдох. Грудная клетка поднимает свод ребер. Диафрагма опускается. Жарко. До дрожи. Выдох. — Моя любимая ученица. Пытаюсь поймать его ритм, отвечая на толчки большим заглатыванием. Стискивает зубы, шумно выдыхая через нос. У меня невольно вырывается тихий всхлип, и я чувствую, как голос отдается в нём вибрацией. Пробирает. — Быстрее, милая, — ладонь чуть крепче вцепляется мне в волосы, направляя, тем самым засовывая член глубже, пока он не упёрся в стенку горла. Покорно проникаю глубже, интенсивнее. Пальцы сжимаются сильнее, а мои движения становятся смелее, и меня накрывает поистине детский восторг, когда я поднимаю на него взгляд, заставляет забыться. Ему нравится, что я делаю – высшая из похвал. Его движения становятся грубее, толчки резче, а челюсть начинает болезненно сводить. Слишком. Удушающе глубоко. С непривычки давлюсь от рвотного рефлекса, и хочу отодвинуться, но он не позволяет, силой удерживая за волосы. Хочется прокашляться, глаза слезятся, а член становится только больше, отчего боль усиливается. Стараюсь сглотнуть, и стенки горла сжимают его сильнее, но ему это только нравится. Дьявол, да сбавь же обороты, я сейчас просто задохнусь! Колочу ладонями по его бедрам – ноль реакции. Выгибаю позвонки до хруста, толкаясь вновь и вновь. До отказывающих лёгких. Спустя несколько долгих мгновений наконец дает мне отдышаться, и я хрипло откашливаюсь, жадно глотая животворящий воздух, алиллуйя. Легко проводит ладонью по лицу, и тут же одаряет звонкой пощёчиной – это еще, блять, за что? Сжимает рукой скулы, давлением вынуждая поднять на него взгляд, требуя внимания. — Я хочу, чтобы ты проглотила сперму. А после слизала с моего члена, — дает мне наставление с чувствующейся вскипающей на кончике языка горечью терпкого черного кофе, тяжело, низко, тягуче, ошпаривая. Кофеиновое безумие. Крепче вцепившись в волосы на моем затылке, вновь резко вставляет свой член мне в рот и грубо врывается в глотку. Перед глазами пляшут разноцветные круги, пестрыми бликами рьяно искрятся солнечные зайчики, где-то на внутренней стороне век саднящими ожогами отпечатываются сотни ослепительных вспышек фотокамер, чешутся изнутри, что разодрать хочется, а его трясет, как при лихорадке. Полностью забываюсь в моменте, теряя связь с реальностью, и прихожу в себя лишь когда в горле взрывается и растекается что-то густое и горячее, разливаясь по языку. Вспоминая отданный мне приказ, рефлекторно сглатываю вкусную сладость, облизывая губы, как котик сметанку, и завершающей вишенкой на торте - слизываю остатки сладкой глазури с головки — лучший десерт в моей жизни. Обнаруживаю, что мои руки крепко вцеплены в его бедра, на глазах высыхают собранные по уголкам холодные слёзы, и чувствую, как скинутое напряжение оставляет после себя послевкусие разбитой усталости – изматывающая исповедь за все капризы. Ему требуется несколько долгих секунд, чтобы прийти в себя. Его пальцы всё ещё путаются в моих волосах, уже невесомо и неощутимо легко, но я долго не решаюсь поднять взгляд, продолжая сидеть между его ног. Меня посещают сотни разномастных мыслей – от а до я, на каждую букву алфавита. Детский восторг, смешанный с гордостью, растерянностью и непониманием. Позволяю себе поднять взгляд. Облизывает пересохшие губы, глаза блестят млечными путями, плеядами мерцающих бусин, сиянием звездной пыли, волосы нарочито неопрятно растрепаны, вьются морским кружевом волн и игристой пены, дыхание ровное, расслабленное. Натягивает приспущенные боксёры и джинсы, неаккуратно потянув молнию вверх, смотрит сверху-вниз изучающе, с неподдельным интересом, немым вопросом – а еще что можешь? Покажи еще! Подаёт мне руку, точно спасательный круг утопающему, и я послушно хватаюсь за нее, вставая на ноги. Привлекает к себе за талию, и я неотрывно смотрю на него, завороженная, взволнованная, выжидая его последующих действий. Проводит подушечкой большого пальца по моим мокрым, опухшим губам. А затем обнимает, уткнувшись носом в шею, так сильно, до сухого треска в ребрах. Охватывает за скулы и вместо ответа жмется к губам, что бабочки в животе сладко трепещут и замирают, блаженная, нежащая истома. — Хочу тебя… — низкий голос звучит с придыханием, режущим шквалистым жжением по коже. Касается щекочущим теплом нервов и направляется подкожно, ядом растекаясь по венам. Впитываясь. Заполняя собой. — Нет, это все, я не могу дальше, пожалуйста, — виновато выдавливаю из себя, как загнанный в угол перепуганный зверёк, мой голос дрожит. И куда девалась вся уверенность? — Решила в игры играть? Ну давай сыграем. Но учти, играю я лучше тебя, сука, — довольно улыбается, глаза будто бы вспыхивают лихорадочным блеском, и почти с хищным гортанным рычанием, ошпаривая, добавляет, — я дам тебе всего шанс, внимай, блять. Сейчас ты снимешь с себя юбку, это приказ, и только попробуй не подчиниться, хуже будет. Не будешь хорошей девочкой - разговаривать будем по-другому. — Нет, — говорю уверенней и смелее, будто собрав в ответе всю существующую во мне строптивость – последнее проявление непокорности, на которое я способна – в придачу разбавляя ответ и-что-ты-мне-сделаешь? взглядом – красное полотно на разьяренного быка, он дичает. — Хорошо, сука, ты напросилась, тебе пиздец, — раздраженно произносит с гортанным рычанием, практически животно скалясь. Хочется смеяться от безысходности ситуации, в которой я оказалась. Давно непонятно, играю ли я в игру, хотела ли всего этого, но единственный факт остается неизменным, точкой на выколотой – победитель здесь всего один. И все преимущества явно давно не в мою пользу. Вопрос – бежать? Куда? Есть ли в этом смысл? — Прекрати, прошу тебя, послушай, давай не сегодня, не сейчас, — вздыхаю отчаянно, выставив руку перед собой, тем самым сохраняя дистанцию между нами, и осторожно пячусь назад к двери, — иначе я буду кричать! Где-то на галёрке, за сценой, глубже в сознании, во тьме кладовок, пучине морской бездны и кромешном мраке тайников запрятано трезвой вспышкой — но разве не этого ли ты хотела, милая? — Ты кому угрожать пытаешься, малышка? — насмехается скучающе, сложив руки крест-накрест, — после всего, что тут уже было? Лучше бы тебе закрыть свой грязный богатенький ротик, сучка. — Не хочешь подчиняться своему телу и своим желаниям – отлично. Просто подчинишься мне. — Он делает пару решительных шагов навстречу, сводя на нет пространство, разделявшее нас, и блокирует мне выход, упираясь руками по обе стороны от меня, тем самым прижимая меня к двери, и я нервно сглатываю. Не успеваю сообразить, как вдруг оказываюсь в его руках. Он присаживается на кровать, укладывая меня животом на колени: пытаюсь ерзать, виться, пинаться, но его хватка оказывается крепче, совсем не соотносима с моей силой. Остается лишь затихнуть в ожидании, и это не остается без его внимания. — Ждешь. Боишься. Превосходно. — Прерывистое шипение сквозь стиснутые зубы, за чем следует холодное касание к оголенному кусочку кожи меж юбкой и рубашкой. Он задирает мою юбку, ретиво принявшись за колготки, и с паралоновым скрипом рвущейся ткани, я остаюсь в одних трусиках. Невесомыми касаниями поглаживает внутреннюю сторону бедра, дразня меня в отместку, теперь ведущий он, и отыгрываться, полагаю, он собирается по полной. Взмах, свист и хлест. Удар отрезвляет, окатывает ледяной водой, заставляя вздрогнуть, вскрикнуть чуть громче необходимого. Жгучая боль змеей кусает вкраплениями под кожу, силы ты не жалел. 1:1 Квиты. Хватит! Вновь безусепшно пытаюсь высвободиться из его рук, упрямо вертясь волчком, но все без толку. — Красивый звук, правда? — тянешь в блаженном изяществе, сладко-сладко, голос – взбитое сахарное безе, подтаявшее ванильное мороженое с кокосовой стружкой, так вкусно и нежно, совсем не под стать тому тону, что я слышала всего несколько минут назад, — все могло бы быть по другому, стоило тебе лишь согласиться быть моей по своей воле, — Очередной взмах, и я неистово выгибаюсь, не в силах сдерживать крик. Воинственно толкаю в грудь локтем, надеясь вырвать себе шанс занять лидирующую позицию, и снова провал. — Ну не надо. Ты ведь знаешь, что последует после твоего крика. И ты знаешь, что я с тобой сделаю за сопротивление, — ответом на мое молчание новый взмах и звонкий сочный удар, не сбавляя оборотов, красными метками впечатывая очертания ладони в мою кожу. Вкусно-пряная боль – терпеть ее невозможно. — Просто скажи то, что я хочу услышать, и я перестану, — скрипящей снежной изморозью – треск, треск, треск, льдистыми осколками по коже. — Хорошо, хозяин, я поняла, — выдавливаю, наконец, едва сдерживая истерический смех, — я хочу... Я хочу, чтобы вы овладели моим телом, сэр. Хорошо. Я буду играть по твоим правилам. — Моя умница, — быть честной, такая хвальба даже доставляет, но вслух бы я ни за что того не признала, лишь бы не тешить его эго, — ты прекрасна в повиновении, милая. Давай без обид, я лишь хочу показать, что я сильнее. А твое тело иногда не властно тебе. Штормовое предупреждение: пасмурно, надвигается буря, стихийное бедствие. Спасения не будет. Он мягко укладывает меня на кровать, переворачивая спиной, аккуратно подхватывает под живот, приподняв мои бедра, тянет вверх, чем принуждает встать на четвереньки, чуть отстраняется, и я сама послушно сажусь на пятки. Утыкаюсь лбом в низ жесткой подушки, ощущая накаляющийся жар и духоту таящих, плавящихся подо мной простыней – и когда температура здесь стала такой высокой? — Теперь лежи смирно, сладкая, — и я слушаюсь, наслаждаясь неторопливостью его движений, пока он снимает с меня рубашку, стягивает ненужную клетчатую юбку, такую лишнюю в этот момент. Поглаживает призывно выставленные округлые бедра, большими пальцами ныряя в две ямочки на пояснице, потом склоняется ко мне, обхватывая ртом бусины выступающих позвонков, очерчивает их языком, точно пробуя меня на вкус, скользит языком выше, обвивая рукой талию, поглаживая выступающие ребра (сколько стоят твои касания?), плечи. Прижимается к моей спине грудью, приятно окутывая уютным теплом (десять баксов и по рукам?), носом находит ухо, зарываясь в кудрявые локоны, оголяет шею (повышаю! повышаю ставки! даю тысячу!), прикасается к торчащим лопаткам. Щекочет довольной горячей усмешкой, (нет, приятель, прекрати, это слишком, я не могу сопротивляться таким искушениям, не смей играть на этом!) проскальзывая рукой под меня, поглаживая груди (продаю! продаю душу, дьявол, подавись хоть), мягко трет соски, массирует живот и направляется ниже, скрывшись между моих бедер. Дышать становится тяжело, давящее напряжение подначивает на бешеную борьбу с собой, заставляя сильно закусить руку, но это все равно не стало бы самым болезненным ощущением в нашем поединке, тем более в этом раунде. Волнующее предвкушение мешается со страхом и ребяческим волнением. Я хочу, чтобы он владел мной, хочу почувствовать его внутри, хочу всего без остатка, но я слишком гордая, чтобы идти этим желаниям на поводу. Я не могу поддаться – хотелось бы мне так думать, но Боги, его руки, его прикосновения! Какой же нужно обладать нечеловеческой силой, чтобы устоять перед ними? Достаточно ли быть супергероем в тянущем латексе и вышитой S на груди или обладать бесконечым могуществом священного божества, если ни один из них не сравнился бы по силе влияния с этим мерзавцем. Угнетающая неспрведливость! Длинные музыкальные пальцы, умело выработанная аккуратность движений, и о, эта потрясающая игра... как он играет! С моим желающим его рук телом. И вот он выравнивается, стоя на коленях, с размаху шлепая меня по ягодице, вновь заставляя вскрикнуть, дернувшись, и надавливает на шею, заставляя уткнуться лицом в подушку, подавляя лишние звуки, шлепает еще раз – дышать становится совсем нечем. Не ты ли обещал перестать? Чертов лжец. — К синякам от моих шлепков на твоих ягодицах прибавятся и следы от моих пальцев. Не могу оторвать руки от твоих изящных бедер, не могу прекратить причинять боль, не могу перестать наносить увечья, — о, черт, из какого ты порно-фильма явился, дьявол? И как ты умудряешься подбирать эти чертовы фразы, заставляя мое тело желать тебя против собственной воли? Игра по чёрному и белому, отрепетированными движениями на глади эмали. До-диез — ре-бемоль. Смакуя каждый мой крик и стон, натягивая гитарные струны, и я ведь тебе ненароком угождаю, чертов наглец. Как мне тебе противиться? Ля-диез — си-бемоль. Иисусе, продолжай играть. — После этого не говори, что не хотела, — шепчет самоуверенно, стягивая с меня промокшие трусики. До чего же хочется ударить, пнуть, укусить тебя после этого, Господи. Но сейчас ведущий ты, и все что я могу – возмущенно кусать влажную от дыхания подушку. Прислушиваясь, различаю звон пряжек ремня, скользящий звук расстегнувшейся молнии и тихий шорох приспускающихся штанов с бельем. Не медля, одним резким толчком он врывается в мое тело, заставив истошно закричать в подушку, оставляя лишь неразличимое мычание. Резкая режущая боль компенсируется безумно ненормальным наслаждением, сохраняя идеальный баланс ощущений, и хочется сильнее ощутить эту боль, едко, грубо, невероятное сумасшествие. Колочу по подушке руками, мыча что-то бессвязное по шелку покрывал, то ли в восторге, то ли в мольбе, то ли суммируя. Он дергает меня за волосы в сторону, предоставляя доступ к кислороду, позволяя вдохнуть поглубже, и я рефлекторно вцепляюсь руками в края подушки, до побелевших костяшек, уже не контролируя свое поведение вовсе. Он, словно предугадывая ход моих мыслей, начинает вколачиваться в мое податливое тело глубже, сильнее, растя­гивая под се­бя, при­учая, и я больше не могу сдержать своих стонов. На смену мыслям приходят лишь ощущения, испаряя чувство стыда, растворяющееся в воздухе с этим жаром. Невероятные, захватывающие, цвета сияющего праздничного конфетти и столь же оглущающе новые, упиваюсь чувством заполненности и его надо мной превосходства. Откинув уже порядком запутавшиеся волосы назад, я ахнула, когда он намотал хвост на кулак, вынуждая меня прогнуться, позволяя ему проникать еще глубже, сменив угол. Я терялась в этой сладостной пытке, в этом сумасшедшем марафоне не покидающего страха и страсти, выкрикивая его имя, и комната уже плыла перед моими глазами шквалом ряби по сияющей глади, когда я вскрикнула громко, отчетливо, ощущая, как оргазм поглощает меня, откликаясь мелкой дрожью в теле – отголосками на подушечках пальцев. Несколько сильных толчков последовало незамедлительно, словно догоняя меня, доводя до исступления, изнеможения, добивая. Он вышел из меня стремительно, бурно кончая белой, вязкой жидкостью на мое бедро, простонав что-то нечленораздельное, перед тем, как поцеловать меня между лопаток, давая прочувствовать, как его трясет… Внушительное доказательство лидерства, все лавры тебе. Но будь на чеку, мы еще поквитаемся. Я, вообще-то, весьма мстительная девочка.