Лучший вариант

      В этом не было ничего особенного. Абсолютно.       Когда несколько людей, составляющие, по сути, не особо большой коллектив, долгое время находятся рядом, вместе практически двадцать четыре на семь, рано или поздно стираются многие поведенческие границы. Отвесить кому-то мощный пинок под зад？ С радостью. Оплеуху？Тоже. На эмоциях засосать коллегу по сцене прям на этой самой сцене？ Без проблем. И без внутренних метаний. Над этим просто уже никто не задумывался.       На самом деле это происходило не только на сцене. Когда после очередного выступления девочки уходили спать, парни, разгоряченные адреналином и крепким алкоголем в довесок, не понятно как доходили до того, что кто-то кому-то начинал орать: “Поцелуй его！Целуй！В губы！”. И тот, к кому относились эти выкрики, не спорил, а просто обхватывал лицо сидевшего рядом, и оставлял на его губах мокрый, мужской поцелуй.       Чаще всего под прицельный огонь таких выкриков попадал Павел. Паш-милаш, как ласково прозвал его коллектив. Он никогда не задавался вопросом, почему. Да и зачем？ Паша не был особо против. А вот если спросить об этом Мустаева, он бы ответил вполне четко - Личадеев хорошо целуется. Не как, например, Юра: грубо, подавляя. Да еще и усы... Паша - другое дело. Он сам по себе был человеком достаточно мягким, податливым, и поцелуи были ему под стать. К тому же, всегда чисто выбрит. Дане нравилось. Поэтому, когда в очередном поезде, после очередного концерта, они разогревались горячительным, Мустаев старался держаться к Павлу ближе. Никто из ребят даже не думал, что в этой небольшой их особенности есть что-то неправильное. Они просто привыкли. А уж если такое происходило на сцене, то и вообще воспринималось не более чем элемент шоу или способ выплеснуть энергию, поделиться ею с другом. Все люди взрослые, серьезные. Семейные.       Когда именно все перешло определенные границы Даниил не понял. Но осознал это, когда застукал Юру и Пашу, которые десять минут назад ушли покурить, страстно целующимися. Он успел затормозить в последний момент - еще шаг, и он был бы замечен. А так он смог увидеть, что это не просто пьяный поцелуй “по-приколу”. Во-первых, прикалываться было не перед кем. А во-вторых... Это было даже близко не похоже на то, что он привык видеть в группе. Музыченко крепко держал Пашу за бедра, прижимая к стене и присосавшись к его губам глубоким поцелуем. Пашка же только шире открывал рот, позволяя языку Юры делать что угодно, а его руки прижимали друга за спину ближе.       Мустаев за десять секунд успел оценить обстановку и решил, что в этой ситуации прерывать ребят шуткой или очередным подколом будет нелепо. Поэтому просто по-тихому слился.       Парни вернулись минут через пять, и Даня почему-то расслабленно выдохнул.       После этого момента он стал более внимательным. К Паше, к Юре, к другим парням, на всякий случай. Присматривался к отношениям между парнями. Многое замечал, и если раньше он просто бы пропустил какие-то жесты, слова, то теперь, словно цербер, цеплялся за все, тщательно анализируя. Был ли в этом хоть какой-то смысл？ Скорее всего, нет. Двоякие шутки любили все, поведение - тоже. Так что, по сути, Мустаев просто страдал херней.       Единственное, что его чуть привело в растерянность, это очередная запись альбома. Обычное дело - Музыченко и Личадеев запирались на несколько дней в квартире или на даче и писали песни. Это было в порядке вещей, они так работали. Но Даня заволновался. Сам не понял, почему. Вернее, в глубине души понял, но осознанно выстраивать эту мысль не хотел.

***

      Для самих Юры и Паши ничего не поменялось. Единственное - целовались по-пьяни они не для веселья, а для удовольствия. И где-нибудь в темном, уединенном месте. Не обсуждая, не загоняясь потом. Им просто нравилось и этого было достаточно.       К записи нового альбома подходили ответственно: алкоголь, закусь закуплены, дача убрана и прогрета заботливыми руками Анны Серговны.       Музу начинали ловить часов с четырех дня, чтобы часам к семи муза уже сидела в силках. Песни писались часов до трех утра, затем - долгий пьяный сон. Этот раз не был исключением. Все шло по стандартному сценарию, за исключением одного нюанса - когда поздней ночью завалившись на широкую скрипучую кровать, они почти неосознанно тянулись друг к другу. Иногда молча, иногда пьяно перешучиваясь. - Паш-милаш, - Музыченко глупо улыбался, подбираясь к другу ближе, - Паш-милаш, когда уже отсосяшь, - и сам же громко заржал собственной шутке. - Стихоплет хуев, - с ухмылкой проговорил Личадеев, переворачиваясь на спину и позволяя Юре забраться сверху, - Я, как джентельмен, пожалуй, уступлю. Только после Вас. - Хуентельмен, - парировал Юра, - Отказываешь в отсосе - обязан пососаться. Новое правило группы. Сосись. И Пашка смиренно потянулся к губам Музыченко, который тут же перехватил инициативу. Как всегда. Паша чуть вздрогнул, когда чужие руки залезли под тонкую ткань белья, крепко стискивая его зад. - Это что-то интересное, - пробормотал Паша, - Тоже правило новое какое-то？ - Нет. Просто обожаю твою жопку. - Ты не заигрывайся там, - Личадеев дернулся, когда руки Юры сжались особенно чувствительно. - Не, ты че, - Музыченко ослабил хватку, а через секунду его руки уже перекочевали на бока Паши, а нетерпеливые губы прижались к шее. Единственное, что мог сделать Личадеев - чуть запрокинуть голову и судорожно втянуть воздух сквозь сжатые зубы. - У тебя стоит, - оторвавшись от шеи милаша жарко прошептал Юра. Как будто Паша не знал, - Хочешь, подрочу？ - Блять, хочу. И тут же почувствовал уверенную руку на члене. Руки Юры были сухие, мозолистые от скрипки, но, черт, как же хорошо. Паша дрожал под его уверенными движениями, сдержать стоны даже не пытался. А Музыченко просто с ума сходил. Ему хотелось, чтобы Личадеев не стонал, а орал в голос. Ускорив движение руки, он прижался ртом к соску Паши. Однажды он видел как тромбонист （естественно, под градусом и под одобрительный гул группы）, нализывал Личадееву эти чувствительные местечки. В голове Музыченко надолго отпечаталось Пашино лицо, со страдальчески сведенными бровями. И сейчас, присасываясь к другу, он в полной мере наслаждался реакцией. Стоны стали будто болезненные, его пальцы зарылись в волосы Юры, притягивая к своей груди плотнее. - Бляяя, Юра, пиздец... Я кончу сейчас, - прошептал. - Давай, давай, - рука Юры чуть замедлилась, и Паша мелко затрясся, кончая на собственный живот. - Воот, хороший мальчик, - тихо бормотал Юра, размазывая сперму и потираясь о бедро друга, - Блять, Паш... Может, ты все-таки, это... - Юра, заебал, - Личадеев все еще ловил волны оргазма, - Делай че хочешь. Только зад мой не трогай. Музыченко быстро сдвинулся по его телу выше, чуть ли не садясь на Пашину грудь: - Тогда открывай рот. Он ждал, что ему дадут хороший такой пиздюль. Но вместо этого получил чуть мутный взгляд снизу вверх и доверчиво приоткрытый рот, которым Юра без промедления воспользовался. Рот, который он так полюбил целовать в последнее время. А теперь он его трахал. Не быстро, но глубоко, внимательно всматриваясь в чуть слезившиеся глаза. Долго бы он не продержался в любом случае, а уж глядя на растянутые, стремительно краснеющие губы... Оргазм настиг его неожиданно. Он едва успел вытянуть член из гостеприимного рта и в итоге обкончал все лицо Личадеева. - Блять, братан, прости, прости, - мало что соображая бормотал Юра, но продолжал спускать на приоткрытые губы, на разрумянившиеся щеки с дорожками подсохших слез. - Зашкварил, мразь, - хрипло проговорил Паша, сталкивая с себя обмякшее тело. Музыченко упал рядом, будто замертво. Только глубокое, шумное дыхание выдавало в нем живое туловище.       Личадеев поднялся и, ощущая только звенящую пустоту в голове, на дрожащих ногах поплелся в ванную. Вернулся через десять минут, умытый, посвежевший и почти трезвый.       Юра задумчиво курил прямо в постели. Паша сел рядом, оперевшись спиной о спинку кровати, и, отобрав у друга сигарету, затянулся. - Ты злишься？ - первым молчание нарушил Музыченко. - Не знаю. Нет, - ответил тот, возвращая сигарету владельцу. - Хорошо. Рот у тебя, конечно, охуенный, - неожиданно повеселев, усмехнулся Юра. - На здоровье. Должен будешь. - парировал Личадеев. - Лады, - Музыченко только равнодушно пожал плечами.       Они не помнили, как заснули. Утром все было по старому. Ни обсуждений. Ни переживаний. Никто из них никогда, даже самому себе, не признается, как сильно они ждали очередных гулянок, очередной записи альбома. Чтобы было хоть какое-то оправдание тому, чем они занимаются наедине. Отношения не изменились, ничего не изменилось. Классика - не задумываться. Воспринимать как полушутку. Не больше. Для них это было лучшим вариантом.