— Было на этой неделе что-то интересное, Аку-чан? — А знаешь, было. Ко мне лезет новенькая. Всё ей кажется, что со мной что-то не в порядке. Не нравятся мне такие. Зовут её Икие, Аё, Ичи или как-то так. Не удивлюсь, если мне этот её пучок в кошмарном сне сегодня приснится. — Оо! Ничего себе, у Аку поклонница. Может, ты всё же лесбиянка? — Раз уж тебя никто в углу не зажал из твоих дружков, то мне беспокоиться не о чем. — Малышка Аку злится. Редкая и прекрасная картина! — Это ты разозлить умеешь. — Но всё-таки сочувствую той, которая на тебя запала. — Лучше себе посочувствуй, у тебя такой же диагноз. *пользователь был в сети только что*
Акутагава была нелюдимой все время, которое она училась в средней школе, да и в старшей такой же осталась. Не то, чтобы она страдала из-за этого. Одиночество просто есть, как данность, и всё тут. По крайней мере, для окружающих она выглядела именно так. Мрачный стиль одежды, худоба, частые болезни — всё это вполне терпимо, и более отталкивающие люди найдутся. Но один косой взгляд серых глаз, выражающий безразличие, а иногда и отвращение — это уже проблема. А как-то раз Рюноске впервые открыла рот и ответила на вопрос о своей неразговорчивости: «Люди знают, что умрут в любом случае, но боятся смерти, будто они могут её предотвратить. С подобными мне не о чем говорить». И с этого дня её не то, что вопросами перестали доставать, однокласснички подходить к ней боялись. Так выглядела социальная жизнь старшеклассницы Акутагавы, окружающие как смирились с присутствием странной девчонки, так больше и не предпринимали попыток достучаться до Рюноске. Как же они удивились, когда уже, признаться честно, привлекательная мрачная особа, сидя за своей последней партой, начала иногда награждать лёгкой искренней улыбкой того, кто общался с ней через интернет, и долго печатать ему сообщения. Рюноске не волновали все косые взгляды, тупые сплетни, потому что вечера она проводила с Чуей. Она даже толком не знала, кто он. Просто незнакомый (слишком знакомый) парень, который каждый вечер посылал Акутагаве длинные голосовые сообщения. Рюноске и Чуя не знали друг о друге даже основного — да и зачем оно всё, когда есть его хриплый голос и спутанные речи? Акутагава не умела доверять. Точнее говоря, разучилась. Насмешки над открытостью, дружелюбием, наивностью — да вообще над всеми хорошими качествами, — убили в девушке всё желание быть с людьми милой. Но Чуя смог сблизиться, даже не подозревая, с кем шёл на контакт. Не знал про прошлое, про неумело сожжённые осветлителем кончики волос, даже имени первые недели не знал. И вообще искал он хорошую фантастику, когда наткнулся на девочку с черепом на аватарке, пишущую статьи о прочитанных книгах. Болтали обо всём, иногда шутили о серьёзных вещах, придумывали глупые каламбуры, говорили о высоком. Ночью, утром, на учёбе, в транспорте, перед сном. Разговор собеседник начинал с «как день прошёл?», «привет», «скучно», «что делаешь?». А у Рюсноске была всего одна фраза, которая действовала всегда: — Спой для меня. И он пел, потому что это было единственное, чего у него эта девушка просила. А в остальное время больше слушала, чем говорила. Поддерживала диалог обо всём, о чём он хотел, и при этом почти ничего не говорила о себе, и тогда ему приходилось спрашивать и довольствоваться голосовыми по пятнадцать секунд. Он как-то даже проговорился, что записывал всё, что знал о ней, в блокнот, чтобы перечитывать и понимать, кто Рюноске такая. А Акутагава помнила всё, что он говорил. Например, что люди считали его сволочью, дразнили за рыжие волосы и отхватывали за это достаточно часто, что Чуя мог напиться в хлам и, идя до дома, представлять собой опасность для всех окружающих. У него была весёлая компания и несколько поклонниц, незачёты по литературе и личная группа со стихами собственного сочинения, вечные громкие конфликты с отцом и табачная зависимость, отчего и хриплый голос. Он удивительный, сильный, открытый ко всему миру и способный за себя постоять. Самый совершенный неидеал, и Акутагава восхищалась этим. А он не знал ничего о ней и хотел знать больше, а она хотела больше его. А иногда, убрав телефон и наушники на тумбу, Рюноске накрывалась одеялом по шею, после чего закрывала лицо ладонями и широко улыбалась. А потом смотрела в потолок. Ну пожелал он спокойной ночи, а на деле не то, что спать не хочется: велико желание попрыгать на кровати, закричать о своих чувствах так, чтобы Чуя услышал. Вот только нельзя было. Почему? Просто нельзя. На этой дистанции им было комфортно, не далеко и не слишком близко: отдавать душу через холодную клавиатуру или дорожку голоса, проводить вечера вместе и не знать, где сейчас находится собеседник.— Почему ты с компа? Телефон посеяла? — Захотелось с компа. Разговаривать не хочу. — Но ты всегда сначала проверяла соцсети с телефона, и только часов в девять садилась за компьютер, а сейчас сразу с компьютера зашла и не была до этого в сети около пяти часов. Что случилось? — Ничего. — Я знаю, что чего. — Они разбили мне лицо — наплевать, но эти суки телефон мой разбили. — Господи. Хочешь, я приеду на выходные и побуду рядом хотя бы несколько дней. — Было бы хорошо, но вряд ли получится. — Получится. Мне до твоего города около пяти часов на автобусе. Можешь сказать адрес, я билеты смотрю?