Sincerely

Силуэты вооруженных мужчин в отсветах походного костра, их смешки, брань и доносившиеся до Леонсии обрывки разговоров держали девушку в напряжении, точно сдавленную в тисках пружинку. Она была уверена: за ней наблюдали, пусть и не связали ей рук, и не приставили к ней головореза или полицейского - да велика ли разница в этих краях? Неосторожный шаг с ее стороны мог привести к беде, и она понимала это. Побывав в ловушке майя, на ритуальном костре, ощутив на себе неумолимую силу водоворота и бурного течения подземной реки, Леонсия Солано уже знала, каково оказаться на краю гибели - но сейчас ей было нестерпимо страшно, хотя она и подозревала, что смерть ей не грозила. По крайней мере, не сейчас... Оказаться схваченной и связанной индейцами, варварами, застрявшими в эпохе конкистадоров, было жутко, но отчего-то куда более страшным потрясением для нее стало произошедшее этой ночью. Быть похищенной из отцовского дома наемником-убийцей, очутиться в отряде жандармов, давно извративших закон на службу своим и только своим желаниям... казалось, ее предал родной и привычный мир, в котором она росла с юных лет. Предал человек, который вел этот отряд - друг семьи, клявшийся ей однажды в вечной верности. Бывший друг семьи, поправила она себя, с тех пор, как его вышвырнули со ступеней асьенды. - Вы замерзнете так далеко от огня, Леонсия, - мягко произнес знакомый голос совсем рядом с ней, и девушка вздрогнула, резко обернувшись. При всей своей настороженности она упустила тот момент, когда Торрес неслышно приблизился к ней, покинув спутников. Своих сообщников в ее похищении и бог знает в чем еще. - Я не имел намерения напугать вас, милая Леонсия. Поверьте, что бояться вам нечего, - негромко продолжил испанец, склонив голову, точно завел с ней разговор в гостиной дома Солано, а не в разбойничьем лагере. Леонсия надменно вздернула подбородок, глядя на него снизу вверх, но без малейшей робости - свой страх она успешно скрывала горделивым вызовом. - Верить вам, сеньор Торрес? Даже если бы вы не выкрали меня самым подлым образом и не нанесли такое бесчестье моей семье, мне было бы затруднительно поверить хоть одному вашему слову! - выпалила она, надеясь, что слова ее способны ударить достаточно больно. Альварес и в самом деле смотрел на нее с грустью, с растерянностью - но вместо того, чтобы уйти, он со вздохом сел на поваленное бревно рядом с ней. - Я больше не прикоснусь к вам против вашей воли. Нет нужды в этом, - устало откликнулся он, видя, что Леонсия демонстративно отодвинулась от него, напряженная, точно вздыбившая шерсть кошка с яростно сверкающими глазами. - Простите меня за то, что ради этого разговора я доставил вам столь неприятный опыт. Видит бог, я не хотел доводить до этого. Но мне нужно было с вами поговорить... а вы, похоже, не так презрительно относитесь к действиям, как к словам. Не этим ли вам запали в душу те гринго? - злая и полная боли усмешка скривила его губы. - Что ж, как видите я могу и действовать. А хотел я лишь шанса на разговор, но вряд ли вы и ваша семья бы его мне предоставили. - Разве что если бы вы вновь захотели вылететь за порог, пересчитав боками все ступени, - ядовито откликнулась Леонсия. На сей раз удар ее попал точно в цель: краска стыда и ярости разлилась по щекам Торреса, заметная даже в слабом свете костра. - Да что я вам такого сделал, чтобы так со мной поступить?! - вскрик вырвался у него прежде, чем он смог совладать с собой и сдержаться от дальнейшей вспышки, которая могла бы привлечь чужое внимание. - Бесчестье вашей семье... да по сравнению с тем, что со мной сделали, ваша ночная прогулка и близко не схожа с бесчестьем! Я столько лет был вам близким человеком, Энрико говорил, что мой отец был ему как брат... и это все разом перестало стоить хоть малейшего снисхождения? И он стоял и смотрел... вы стояли и смотрели! Леонсия, господи, я виноват, что солгал, но вы, вы... зачем вы участвовали в этом спектакле?! Вы могли просто не впустить меня, но вот так... - голос его пресекался от волнения и обиды. - Неужто я в ваших глазах не стоил хоть того, чтобы дать мне возможность уйти без позора?! - К вашему сведению, я и предложила этот спектакль. Хотелось посмотреть, что вы начнете плести, когда вас прижмут к стенке, - с нарочито бесстрастным видом заявила Леонсия, внимательно вглядываясь в лицо своего похитителя. Она ожидала нового взрыва ярости, но слова ее произвели совершенно иной эффект: испанец застыл, точно пораженный на месте молнией, беззвучно и насмерть. Черты его на несколько мгновений обратились в маску, побледневшую, утратившую малейший проблеск жизни. При всем негодовании и затаенном испуге, что бушевали в сердце девушки, это зрелище на миг заставило ее похолодеть от невольного сострадания к чужой боли, неожиданной и непритворной. Она была готова поклясться, что так притворяться не способен и самый искусный обманщик и лицедей. Еще месяц назад, увидев искаженное таким страданием лицо Торреса, она первой оказалась бы рядом и постаралась выяснить, что так тяжко ранило его. Осознание этого прокралось в ее рассудок, принеся с собой неприятный и тревожный холодок: всего лишь месяц назад... - Я догадывался порой, что для вас я лишь удобная игрушка, - наконец, отозвался Торрес, и голос его ничем не напоминал прежний его живой и цветистый тон. То был мертвый голос, лишенный малейшей искры надежды. - Все эти годы я не был вам ни близок, ни нужен, что бы я ни делал. Один взгляд вашего гринго — любого из двоих, - стоит для вас дороже, чем все мои усилия порадовать вас. Вам безразлично то, с каким обожанием я был готов исполнить малейшую вашу прихоть — столько лет... Но я не хотел верить, - он говорил теперь отрывисто и горько, и ладони его бессильно лежали у него на коленях, точно не способные пошевелиться. - Я ждал, я надеялся. Я старался стать достойным вас, вслепую, потому что, выходит, совсем не знал, чего вы желаете. И вы это видели... вам что, нравится собирать вокруг себя обожателей и выбора не делать? А я не подошел даже для такой жалкой роли, и меня вы вышвырнули... в буквальном смысле. - Я сделала свой выбор. Я обручилась с Генри Морганом, - холодно ответила Леонсия, стараясь не подпускать к своему сердцу тот мучительный упрек, что звучал в речах испанца — и отзывался в ее памяти эхом иных голосов: Слепого Судьи, Френсиса, индейской королевы... - И даже если бы это было не так, я не смогла бы любить человека, не способного сказать и двух искренних слов. - Был ли я таким человеком все это время? В нашем детстве? В ту пору, когда вы вернулись из святой обители, и я встречал вас, как царицу моей души? - тихо откликнулся Альварес, глядя на нее оживающими, и оттого уже не столь пугающими глазами. - Пока этот... эти гринго не появились в наших краях, все было совсем иначе. Но разве вы вспомните о том? Я не стану скрывать, что желал им зла: я ненавижу их. Я хотел бы, чтобы они исчезли отсюда, чтобы и не являлись сюда... но чем я провинился перед Солано до того проклятого дня, когда соврал о вашей смерти? В чем был неискренен? - слова его все больше пропитывались жаром и мучительной болью невосполнимой потери. - Какой искренности вы сейчас от меня хотите, Леонсия?! Вы знаете все, что когда-либо желали от меня услышать! Разве что... а, дьявол, да какая теперь разница? И вы, и Энрико уже вычеркнули меня из своей жизни, как мусор с веранды смели, вот так же запросто. Пусть у вас еще и эта история будет — оправдывать себя за этот поступок задним числом. - Нам не за что и не перед кем оправдываться, - ох, дорого дала бы сейчас сеньорита Солано за то, чтобы в самом деле верить своим словам... - Но раз уж вы решили быть искренним — говорите. Или свернете на полпути и спрячетесь в кусты? - Поищите здесь кусты, - криво усмехнулся Торрес, окидывая усталым взглядом долину, в которой скрывался След Стопы Бога. - Знаете, в городе есть пьянчуга-старик, который раз в месяц приходит ко мне и ждет от меня денег. И я исправно даю ему те гроши, которых он ожидает и которые пропивает в первой же пулькерии. Если же он является раньше времени за новым подаянием, я отказываю ему — и он начинает угрожать, что всем расскажет, как я всадил нож в спину Альфаро Солано... - Что?! - Не кричите, Леонсия. Сядьте и не спешите с выводами, - невеселая улыбка промелькнула на лице Торреса, когда девушка взметнулась, точно взбешенная тигрица. Теперь уже он смотрел на нее снизу вверх, и трудно было бы стороннему наблюдателю уловить, кто из них был здесь пленником. - Я не убивал вашего дядю. Больше того, и малейшего повода не имел его убивать. Моя вина перед вашей семьей куда менее тяжка. - Что же все это значит в таком случае? - подозрение в тоне Леонсии смешивалось с искрами еще не угасшего гнева. - Если так, то в чем же вы виноваты? - Я был там в ту ночь. И видел, как рухнул на землю Альфаро, - испанец отвел взгляд, словно ища успокоение в пляске языков огня отдаленного костра. - Чего я не видел, так это лица убийцы. Лишь силуэт, да блеск ножа. Он скрылся в подворотне, там, где не было фонарей... где стоял я. Он пробежал мимо меня, и больше я ничего о нем сказать не могу. - И вы его не остановили?! Несчастный трус! - Я был безоружен! - рявкнул Альварес, и было видно, что злость его была адресована не одной лишь Леонсии. - Господи помилуй, да я и пошевелиться не успел — все произошло так быстро... Я знал, что Альфаро мертв: я достаточно бывал в переделках и видел поножовщину слишком часто. Это был смертельный удар. И вы говорите, что я должен был успеть броситься на него и как-то помешать ему сбежать?! - Генри бы поступил именно так, - с непоколебимой убежденностью заявила Леонсия. Торрес поморщился, как от зубной боли, не желая или не находя в себе сил взглянуть на нее. - Ну да, охотно верю. Как и Френсис. Записные самоубийцы, на которых должен равняться весь свет, - фыркнул он, обхватив себя руками, точно это ему было холодно вдали от пламени. - Неважно. Я — не они. И я не успел. Я пошел вслед за ним только тогда, когда он скрылся за углом и не мог увидеть преследователя: надеялся его выследить. По-видимому, где-то на выходе из переулка меня и заметил тот старый пеон, решив, что я и есть убийца. А вскоре полиция застала рядом с телом Генри Моргана, и тому пришлось бежать... - Вы могли свидетельствовать, что он не убивал! - вспыхнула Леонсия, и испанец вновь обернулся к ней все с той же странной болезненной гримасой, от которой ей невольно становилось не по себе — как бы ей ни хотелось перестать испытывать отголоски вины. - Даже если не брать в расчет того, что я страстно желал его отъезда из Сан-Антонио... я не мог бы дать такого показания под присягой, не солгав, - он пожал плечами, видя растерянность во взгляде девушки. - Я сказал вам прежде и повторяю: я не видел его лица. Это мог быть Генри Морган. Он вполне мог вернуться на место преступления, если в том была нужда — что-то забрать, к примеру. Хотя это чушь, конечно: я уверен, что это был не он, - неохотно признался Торрес, вновь впадая в отрешенный, оледеневший тон. - Но чтобы свидетельствовать в суде, я должен был бы солгать. Знаете, я бы сделал это, если бы вы меня о таком попросили. Но вы же не стали. Так что меняет мое молчание? Я лжесвидетельствовал бы вне зависимости от того, был ли я в ту ночь в этом злосчастном проулке или же мирно спал в своей постели. По вашей воле я пошел бы и на такое. А нет — так зачем же мне было своими руками рушить собственный шанс на счастье? - Не было у вас этого шанса, - негромко промолвила Леонсия, чуть помолчав. Прежней враждебности в ее голосе уже не было: казалось, услышанное признание что-то сдвинуло в ее душе, открыв ей дорогу к воспоминаниям — и ведь не забывала она все то, о чем он говорил ей прежде, так отчего же в самом деле все это лишалось для нее значения из раза в раз?.. - Никогда не было. Вы могли быть мне братом, мой отец почти что видел в вас сына после того, как вы отца лишились. Вы были мне близким другом, - она совершила усилие над собой, чтобы голос ее не дрогнул на этих словах: столь остро она ощущала фальшь, расхождение их со своими прежними поступками. - Но я не любила вас. И женой вашей не стала бы. - Так отчего вы говорите это лишь сейчас?.. - выдохнул он сквозь стиснутые зубы, до боли вцепившись пальцами в плотную ткань своей рубашки. - Леонсия, вы же видели, вы знали... Почему вы не сказали мне об этом, когда я перед вами на коленях стоял и умолял вас ответить мне? Там, на веранде у вашего дома... Зачем было подавать мне такую надежду?! - Я не... - она осеклась, не находя в себе сил говорить дальше. Сцена, о которой говорил ей Торрес, всплыла перед ее глазами, как наяву: солнечный день, плетеное кресло, склонившийся перед ней человек. Вспомнились ей и отвлеченные мысли о Морганах и собственной нравственности, занимавшие ее ум, пока ей изливали душу. И произнесенные ею слова, казавшиеся тогда такими естественными, оправданными... « - Ну как же я могу слушать про чью-то любовь, когда тот, кого я любила, еще жив?» «Любила»... Она думала в тот момент о том, разлюбила ли Генри, о том, почему произнесла это слово, и не готово ли часом ее беспокойное сердце променять жениха на Френсиса. Одному лишь не нашлось тогда места в ее мыслях — Альваресу, который на коленях ждал ее решения, страшась отпустить ее ладонь из своей. Неужто и в самом деле она всю жизнь вела себя с ним так? Забывала о самом его существовании в тот миг, когда он пропадал из поля зрения, переводила взгляд, мысленный и реальный, на что угодно помимо него? И даже в момент предельной откровенности и беззащитности признания единственное, что промелькнуло в разуме Леонсии в его адрес — упрек за неудачную прическу и слишком многословную и поэтическую манеру изъясняться в своих чувствах. Ей до такой степени были безразличны чувства человека, которого она звала близким? - Я расстроил вас, - наконец, прервал гнетущую тишину Торрес. Он приложил ладонь к своему лбу, точно испытывал мучительную головную боль или приступ лихорадочного жара. - Можете не отвечать, Леонсия. Я — последний глупец... Затеял этот разговор без малейшего представления о том, чего хочу в итоге добиться им. Скоро мы пробьемся в Долину Затерянных Душ, и я стану богатейшим человеком Панамы, если не всего Нового Света. Вы же больше не невеста и уж тем более не жена. Генри Морган — ваш родной брат, Френсис с этой ведьмой отбыл в Нью-Йорк, где и останется, - он взглянул на нее серьезно и печально. - Да, я знаю. Я говорил с тем китайцем, что торгует секретами. Пусть мне тогда и было больно вообще говорить хоть с кем-либо... - ладони его невольно прижались к прикрытой тканью рубашки груди, точно боль удара о землю еще отдавалась эхом в его стройном, лишенном мощности теле. Леонсия вздрогнула, вспоминая свой заливистый смех и хохот Энрико у окна — и распростертый на песке у подножия ступеней силуэт. То, как испанец не сразу сумел подняться, вот так же прижимая руки к груди, будто задыхался... - А вам, драгоценная Леонсия, больно сейчас слышать о Морганах, - понимающе продолжил Альварес, ошибочно истолковав выражение стыда и запоздалого чувства вины на девичьем лице. - Простите меня и за это. Так вот... даже при всем сказанном — вы не взглянете на меня, как на мужа. Мне не стать тем, кто был бы желанным для вас, а я — я никогда и не был вам нужен. Сейчас я хотя бы услышал это от вас. Мы оба были сегодня честны. - Вам дорого придется заплатить за эту честность, - Леонсия посмотрела на него в ответ без злости, без угрозы, с одной лишь печальной усталостью. - Мой отец и братья уже разыскивают меня. Когда они доберутся до вас... - … то вступят в бой с отрядом полиции, рискуя всадить в вас случайную пулю? - поинтересовался Торрес отстраненно. - Сомневаюсь. Хотя, быть может, у них хватит осторожности выкрасть вас без пальбы, кто знает. Расправы над собой я больше не потерплю, достаточно того, что вы и ваша семья позволили этим гринго сделать со мной под вашей крышей. Я не задержусь в Сан-Антонио и вообще в Панаме — обладателю сокровища майя здесь делать нечего. В моих руках окажется все то, что не досталось Да Васко. О том, что вас мне в этих самых руках никогда в жизни не увидеть, я постараюсь не думать, - он улыбнулся как-то ранено, почти беззащитно, когда встретил ошарашенный взгляд сеньориты. - Не смотрите на меня, как кролик на удава, Леонсия. Ни вашей жизни, ни вашей чести не грозит ни малейшая опасность. Самое худшее, что может вас ожидать — несколько дней похода и возвращение в город без лишней огласки о вашем путешествии в сопровождении старого друга семьи и полицейской охраны, - полынная горечь иронии, казалось, заставляла его самого мучиться от жгучего привкуса на губах. - Я обманщик, трус и негодяй, пусть будет так. Но я не убийца и не насильник. - Почему? - еле слышно спросила она, так безучастно, будто речь шла не о них — о ком-то другом, чужом и далеком. - Если вы в самом деле так оскорблены, если мой отец вас предал, а я причинила вам такую боль, то что вас останавливает? - То, что я помню вас еще ребенком. И был готов целовать ваши следы, когда сам еще был бестолковым юнцом. И никогда не желал вам ни единой секунды боли, - Торрес поднялся, и было видно, как тяжело дается ему каждое движение в сравнении с его обычной грацией. - Я не хотел, чтобы все закончилось вот так. Но перенести тот финал, что учинили мне вы, я тоже не мог. Последнее слово должно быть за мной, и вот это слово, - он смотрел теперь прямо, и в черных глазах его трепетало отражение слабеющих без ветра огоньков. - Я сдаюсь. Леонсия оставалась неподвижной еще долго после того, как испанец ушел, возвращаясь к костру в тщетной попытке отогреться. Не было ни сил, ни слов после того, как завершился этот разговор, и вплоть до того момента, пока пробравшийся к лагерю Генри не увел ее прочь в момент затишья. Оглушительные взрывы динамитных шашек избавили ее от необходимости что-то еще говорить.